25 мин. утра 17 декабря 1918 г. Последние слова покойной были: “Боря, нет праха, нет тлена”. Факт получения письма и его содержания зафиксирован подписями шести вышеупомянутых лиц".
Васильев дает довольно точную обобщенную формулу таких явлений, которую можно представить в таком виде: "Если данное лицо А умирает, то другое лицо — Б, связанное духовными узами, может переживать чувства или получить зрительный или слуховой сигнал о случившемся. Больше того, сознание, высвобождаясь из тела умершего, переживает особый подъем и нередко выявляет скрытые возможности духовного видения, о чем свидетельствуют работы современного американского парапсихолога Карла Осиса. Он собрал среди шестисот медицинских работников анкеты с ответами на вопрос, что переживают люди с незамутненным, здоровым сознанием в момент смерти. Ответы были поразительны. Оказалось, что более характерно для последних минут у большинства не состояние страха смерти, а особое возвышенное состояние, граничащее с экзальтацией. Нередко созерцание образов духовного мира, но чаще всего появление призраков умерших родных, близких, знакомых, которые пришли за ними. Как ощущают умирающие, эти умершие близкие помогают им перейти грань жизни и смерти. Помогают увидеть прошлое, как настоящее…
— Значит, я переживаю эти мгновения экзальтации, — сказал я с горькой усмешкой.
— Вы, может быть, один из самых счастливейших людей, — тихо сказал отец Иероним. — Думаю, вы скоро в этом убедитесь.
Острая боль пронзила мое глазное яблоко. Когда я открыл глаза, в комнате никого, кроме Горбунова, не было.
26
— Одевайся! Нас ждет Хобот. Он хочет взглянуть на тебя! — кричал Горбунов, бросая телефонную трубку. — Машина внизу. Да быстрее же!
— Не могу, — сказал я тихо. — Сейчас Феликса должен встретить. Он к Павлу спустится…
— Какой еще Феликс! У тебя жизнь решается, а ты о каком-то Павле!
Горбунов сорвал с меня одеяло и бросил мне куртку и штаны.
— А если я их не увижу больше?
— Увидишь, увидишь! — кричал Горбунов уже по пути.
Через тридцать минут мы были у Хобота на даче. Дом с колоннами утопал в цветах. Под липами стоял накрытый стол, за которым восседали Хобот и еще четверо таких же крепких и толстых мужланов.
— Штрафные. Налей-ка им вот из этого серого сосуда.
Я обратил внимание на то, что сосуды разные. Здесь были греческие, грузинские и среднеазиатские дорогие кувшины, украшенные рельефными рисунками, камнями, серебряными кружочками и полосками.
Не успели мы с Горбуновым выпить, как двое молодых людей в белых фартуках принесли на подносе жареного поросенка, украшенного свежей травой, помидорами, огурцами, редькой, репой и алой редиской. За поросенком последовали куры, гуси, фаршированная рыба, затем грибы в сметанном соусе, дичь, начиненная разными пикантными штучками, а после дичи — жареная осетрина, а уже после нее дымящиеся шашлыки из белого мяса. Когда мы едва не лопнули от пищи, подали зеленый чай и после чая плов, усыпанный гранатовыми зернами, урюком, изюмом и еще какими-то ягодами, названия которых мне были неизвестны.
За время трапезы Хобот много говорил о том, что в стране царит хаос, что этот хаос будет расти, потому что в стране нету твердой руки и некому прижать как следует бунтарей и экстремистов. Хобот говорил:
— Народу не нужны свободы и революции. Народ всегда был консервативнее аристократии. Мутят воду паршивая интеллигенция и отдельные бандитствующие элементы…
— Что же делать? — спросил Горбунов. — Мы упустили момент. Джинна загнать снова в бутылку невозможно…
— К сожалению, джиннами пока что командует Прахов, — с горькой усмешкой сказал Хобот. — А пока праховская команда будет стоять над нами, никакого порядка в стране не будет. А порядок, я убежден в этом, можно навести за один месяц. Я бы взял линейку и карандаш и расчертил эти самые экстремальные районы как на юге страны, так и на западе на отдельные квадраты и из каждого населенного пункта брал бы по десять-двенадцать человек, неважно кто они — лидеры или сочувствующие, и из них формировал бы состав и всех их туда, ближе к Северному полюсу, чтобы поостыли. Годика на два. Я изучил, что два года — это тот самый срок, который позволяет любому человеку прийти в себя и начать новую жизнь, забыв навсегда ошибки молодости. Все эти квадратики я бы огородил живой цепью войсковых соединений и снимал бы оцепление по мере того, как в зоне восстанавливался порядок.
— Нечто подобное уже пробовали, — сказал сидевший здесь военный по фамилии Емеля. — Результаты были весьма плачевные. Оцепленное селение готово было сжечь себя. Женщины и мужчины бросались под танки, на штыки солдат, а дети швыряли в наши доблестные войска тухлые яйца и молочные пакеты, наполненные горючей смесью. Что прикажете делать в такой ситуации?
— Это в районах, которые подчинены Прахову. А его команда исчерпала себя. Авторитет Прахова, по последнему опросу, пал до семи процентов. Поэтому народу кажется, что он в состоянии осилить Прахова. Что ж, надо ему помочь в этом мнении утвердиться, а что касается наших районов, то тут ситуация совсем иная. Нам тоже ни к чему бунтарские настроения. Народ должен работать, а не бунтовать. И мы должны различать строго те процессы, которые нам идут на пользу, а которые идут во вред. Если шахтеры и металлурги бастуют и требуют отставки Прахова, то мы их должны поддержать. Но если они будут требовать нашей с вами отставки, мы их раздавим, как котят.
— В наших районах приостановлена работа автомобильной промышленности, и это ведет к страшным потерям, — вмешался Каримов. — Чтобы наладить порядок, я связался с военным корпусом Жигалина и попросил о помощи. Жигалин дал войска, но местные власти из соображений гуманизма заколебались и стали просить отсрочек, переговоров, указаний сверху…
— Вот-вот, в этом как раз и наша беда главная, мы все колеблемся, ждем приказаний сверху, а сами решить элементарную задачу не в состоянии. Они, значит, могут поджигать наши доблестные войска, а мы, видите ли, оказались во власти нравственных догм. А здесь нет проблем. Надо в таких случаях пускать в расход всех, кто стоит на пути войск. У врага нет возраста.
— Но так бы пришлось истребить весь очерченный вами квадрат.
— Ну и что?
— Другие последовали бы за этими бунтарями. Такое уже было. Они кричали: "Мы голодаем, и нам все равно, от чего умирать — от голода или от пуль".
— Чепуха. Им не все равно. Снова здесь надо подходить крайне выборочно. Надо отстреливать не тех, кто орет, а тех, кто подстрекает. Помните, если мы не уничтожим подстрекателей, мы никогда не решим проблем власти, проблем государства. Пока до общей массы не дойдет, что бунты и мятежи никогда не приносили хлеба, мяса и покоя, до тех пор порядка не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
Васильев дает довольно точную обобщенную формулу таких явлений, которую можно представить в таком виде: "Если данное лицо А умирает, то другое лицо — Б, связанное духовными узами, может переживать чувства или получить зрительный или слуховой сигнал о случившемся. Больше того, сознание, высвобождаясь из тела умершего, переживает особый подъем и нередко выявляет скрытые возможности духовного видения, о чем свидетельствуют работы современного американского парапсихолога Карла Осиса. Он собрал среди шестисот медицинских работников анкеты с ответами на вопрос, что переживают люди с незамутненным, здоровым сознанием в момент смерти. Ответы были поразительны. Оказалось, что более характерно для последних минут у большинства не состояние страха смерти, а особое возвышенное состояние, граничащее с экзальтацией. Нередко созерцание образов духовного мира, но чаще всего появление призраков умерших родных, близких, знакомых, которые пришли за ними. Как ощущают умирающие, эти умершие близкие помогают им перейти грань жизни и смерти. Помогают увидеть прошлое, как настоящее…
— Значит, я переживаю эти мгновения экзальтации, — сказал я с горькой усмешкой.
— Вы, может быть, один из самых счастливейших людей, — тихо сказал отец Иероним. — Думаю, вы скоро в этом убедитесь.
Острая боль пронзила мое глазное яблоко. Когда я открыл глаза, в комнате никого, кроме Горбунова, не было.
26
— Одевайся! Нас ждет Хобот. Он хочет взглянуть на тебя! — кричал Горбунов, бросая телефонную трубку. — Машина внизу. Да быстрее же!
— Не могу, — сказал я тихо. — Сейчас Феликса должен встретить. Он к Павлу спустится…
— Какой еще Феликс! У тебя жизнь решается, а ты о каком-то Павле!
Горбунов сорвал с меня одеяло и бросил мне куртку и штаны.
— А если я их не увижу больше?
— Увидишь, увидишь! — кричал Горбунов уже по пути.
Через тридцать минут мы были у Хобота на даче. Дом с колоннами утопал в цветах. Под липами стоял накрытый стол, за которым восседали Хобот и еще четверо таких же крепких и толстых мужланов.
— Штрафные. Налей-ка им вот из этого серого сосуда.
Я обратил внимание на то, что сосуды разные. Здесь были греческие, грузинские и среднеазиатские дорогие кувшины, украшенные рельефными рисунками, камнями, серебряными кружочками и полосками.
Не успели мы с Горбуновым выпить, как двое молодых людей в белых фартуках принесли на подносе жареного поросенка, украшенного свежей травой, помидорами, огурцами, редькой, репой и алой редиской. За поросенком последовали куры, гуси, фаршированная рыба, затем грибы в сметанном соусе, дичь, начиненная разными пикантными штучками, а после дичи — жареная осетрина, а уже после нее дымящиеся шашлыки из белого мяса. Когда мы едва не лопнули от пищи, подали зеленый чай и после чая плов, усыпанный гранатовыми зернами, урюком, изюмом и еще какими-то ягодами, названия которых мне были неизвестны.
За время трапезы Хобот много говорил о том, что в стране царит хаос, что этот хаос будет расти, потому что в стране нету твердой руки и некому прижать как следует бунтарей и экстремистов. Хобот говорил:
— Народу не нужны свободы и революции. Народ всегда был консервативнее аристократии. Мутят воду паршивая интеллигенция и отдельные бандитствующие элементы…
— Что же делать? — спросил Горбунов. — Мы упустили момент. Джинна загнать снова в бутылку невозможно…
— К сожалению, джиннами пока что командует Прахов, — с горькой усмешкой сказал Хобот. — А пока праховская команда будет стоять над нами, никакого порядка в стране не будет. А порядок, я убежден в этом, можно навести за один месяц. Я бы взял линейку и карандаш и расчертил эти самые экстремальные районы как на юге страны, так и на западе на отдельные квадраты и из каждого населенного пункта брал бы по десять-двенадцать человек, неважно кто они — лидеры или сочувствующие, и из них формировал бы состав и всех их туда, ближе к Северному полюсу, чтобы поостыли. Годика на два. Я изучил, что два года — это тот самый срок, который позволяет любому человеку прийти в себя и начать новую жизнь, забыв навсегда ошибки молодости. Все эти квадратики я бы огородил живой цепью войсковых соединений и снимал бы оцепление по мере того, как в зоне восстанавливался порядок.
— Нечто подобное уже пробовали, — сказал сидевший здесь военный по фамилии Емеля. — Результаты были весьма плачевные. Оцепленное селение готово было сжечь себя. Женщины и мужчины бросались под танки, на штыки солдат, а дети швыряли в наши доблестные войска тухлые яйца и молочные пакеты, наполненные горючей смесью. Что прикажете делать в такой ситуации?
— Это в районах, которые подчинены Прахову. А его команда исчерпала себя. Авторитет Прахова, по последнему опросу, пал до семи процентов. Поэтому народу кажется, что он в состоянии осилить Прахова. Что ж, надо ему помочь в этом мнении утвердиться, а что касается наших районов, то тут ситуация совсем иная. Нам тоже ни к чему бунтарские настроения. Народ должен работать, а не бунтовать. И мы должны различать строго те процессы, которые нам идут на пользу, а которые идут во вред. Если шахтеры и металлурги бастуют и требуют отставки Прахова, то мы их должны поддержать. Но если они будут требовать нашей с вами отставки, мы их раздавим, как котят.
— В наших районах приостановлена работа автомобильной промышленности, и это ведет к страшным потерям, — вмешался Каримов. — Чтобы наладить порядок, я связался с военным корпусом Жигалина и попросил о помощи. Жигалин дал войска, но местные власти из соображений гуманизма заколебались и стали просить отсрочек, переговоров, указаний сверху…
— Вот-вот, в этом как раз и наша беда главная, мы все колеблемся, ждем приказаний сверху, а сами решить элементарную задачу не в состоянии. Они, значит, могут поджигать наши доблестные войска, а мы, видите ли, оказались во власти нравственных догм. А здесь нет проблем. Надо в таких случаях пускать в расход всех, кто стоит на пути войск. У врага нет возраста.
— Но так бы пришлось истребить весь очерченный вами квадрат.
— Ну и что?
— Другие последовали бы за этими бунтарями. Такое уже было. Они кричали: "Мы голодаем, и нам все равно, от чего умирать — от голода или от пуль".
— Чепуха. Им не все равно. Снова здесь надо подходить крайне выборочно. Надо отстреливать не тех, кто орет, а тех, кто подстрекает. Помните, если мы не уничтожим подстрекателей, мы никогда не решим проблем власти, проблем государства. Пока до общей массы не дойдет, что бунты и мятежи никогда не приносили хлеба, мяса и покоя, до тех пор порядка не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172