— Вы занимаетесь правами человека. Может быть, и это вам пригодится. — Она передала мне письмо, которое, к моему удивлению, было адресовано мне. Письмо было написано Александром Кончиковым из Коми АССР. "Я живу в Коми АССР и работаю в гараже поселка Мешура. В обеденный перерыв я и другие поселенцы, работающие в гараже, пришли в столовую. Туда зашел капитан Панченко и приказал всем уйти, т. к. эта столовая для вольных, а не для нас, 'негров'. Я нигде не слышал про такую обезличку рабочего человека и возмущался больше всех. Панченко сказал, чтобы я сел в машину (он на самосвале ехал в пос. Седьюдор). Я подчинился. Отъехав от пос. Мешура 2–3 км, Панченко приказал шоферу остановиться, после чего, выкинув меня из кабины, стал избивать. Помогал ему прапорщик Педченко. От сильного удара ногой по почкам я потерял сознание. Они закинули меня в машину и поехали в пос. Седьюдор. Встать я не мог от сильной боли в боку. Меня унесли в штрафной изолятор".
— Все ясно, — сказал я и сделал попытку вернуть письмо.
— Нет-нет, дочитайте до конца, — попросила Анна.
Я стал читать дальше: "Затем меня поставили на ноги и снова начали избивать. Как оказался в камере — не помню. За дверью слышались удары дубинок, как сплошная дробь. Потом в камеру забросили одного за другим двоих полуживых поселенцев. В них я с трудом узнал В. Бойню и Г. Ранкова. Последний много раз терял сознание при каждой попытке встать. Потом в камеру забросили еще четверых. У этих побои были еще более ужасные, чем у нас. Все их тела были вдоль и поперек исполосованы синяками. У Барилова до неузнаваемости было избито лицо и изо рта торчал кусок губы. От них мы узнали, что в течение трех дней, с 13 по 16 августа, их ежедневно по три раза избивали дубинками, при этом не давали ни воды, ни пищи… А через три дня, когда я стал уже вставать с пола, мне принесли постановление о водворении меня на 15 суток, в котором имелась справка врача, что я пьян. Через два дня, то есть 13 августа, меня вместе с другими поселенцами перевели в пос. Обдыр, также в изолятор, досиживать эти 15 суток. 16 августа в середине дня из пос. Седьюдор привезли еще четырех осужденных, до крайней степени избитых. Вместе с ними приехали человек 10 солдат и 2–3 офицера. В их числе был капитан Панченко. Он спросил у коридорного контролера, где Кончиков, т. е. я. Дежурный показал камеру, где я находился. Панченко скомандовал: 'В круг'. Когда меня вывели, я увидел стоящих кругом солдат с резиновыми дубинками в руках. Меня кто-то втолкнул в середину этого круга, и они стали избивать дубинками и сапогами.
Даже в кино я не видел таких сильных побоев. Я, к счастью для себя, быстро потерял сознание. Затем Панченко приказал плеснуть мне воды в лицо, и я снова услышал команду Панченко: 'Дубасить'. Снова раздались удары дубинок, и больше я ничего не слышал…"
— Нет-нет, вы читайте дальше. Вы прочтите теперь, как были наказаны нарушители прав человека!
Я прочел и узнал, что «нарушителей» повысили в должности.
— Тебе его жалко? — спросил я у Анны.
— А вам нет?
— И мне жалко. Он называет меня прокурором и просит о помощи, а как я могу помочь, если я сам приговорен.
— А вы попробуйте. Вы все можете, — и ее глаза зажглись такой верой, что я действительно решил попробовать.
— Хорошо, я вставлю это письмо в свой рассказ о Римской империи, о вселенском единстве всех паразитов во все века и во все времена. Пусть эти Панченки прочтут о себе.
Анна снова засветилась добрым огоньком, и мне от этого стало лучше.
79
— Господи, неужто ничего не изменилось в этом прекрасном, гармонично устроенном мире?!
— Стало хуже! — я оглянулся и в дверях увидел Шидчаншина. — Совсем плохо стало, — добавил он. — Прахов и его команда одержали верх на последних двадцати шести заседаниях Верховного Совета. Лизу Вольфартову перевели вместе с Колдобиным в театральный отдел. Все артерии перекрыты. Наступила полнейшая реакция. Победили правые…
Он стоял бледный, сухой, держа ручки свои так, будто это были не ручки, а лапки, причем лапки, перебитые в суставах.
— Значит, и мне при таком раскладе не миновать эксдермации, — сказал я.
Шидчаншин взвился:
— Опять ты за свое личное! Я еле на ногах стою, а вынужден вести большую общественную работу. Кстати, не мог бы ты расклеить к завтрашнему дню двести тысяч листовок? Тут я встретил женщину, которая от тебя выходила, ты и ее подключи. Действовать надо!
— У меня нет сил действовать, — сказал я.
— А ты прочел канон падшаго инока?
— Да.
— Помнишь слова: "Я неудержимо стремился за безрассудными мыслями и желаниями моими", — это о тебе. Пора выходить из кризиса. Если мы сегодня не воспользуемся ситуацией, наступит, как теперь говорят, бархатная диктатура. Жесткая диктатура в наше время невозможна, хотя бы потому, что есть телевидение. Диктатура будет мягче сталинской, гитлеровской, нероновской и даже пиночетовской. Если Прахов перехитрит Хобота, победит демократический тоталитаризм. Надо помешать этому. В стране голод и нищета. Съели все запасы. Ничего не посеяли, все бастуют и митингуют, нечем кормить детей — надо помочь Хоботу вывести страну из беды, и мы должны помочь.
— Но как? Каким образом?
— Я тебе не могу всего сейчас раскрыть, но помни, даже если меня не будет на этом свете, тебе представится такая крайняя возможность, во имя спасения будущего помоги людям, возможно, ценою своей жизни…
— Но как? Что за мистика? К чему этот туман?
— Никакой мистики. Тебе фамилия Агенобарбов ни о чем не говорит?
— А при чем здесь они?
— Значит, ты знаком с ними?
— Какое отношение они имеют ко всему происходящему?…
— Не торопись. Я исчезаю. Больше тебе ничего не могу сказать. Все скоро само собой выяснится…
ЧАСТЬ 2. КОНТРАКТ НА БЕССМЕРТИЕ
1
— Попробуйте, — сказала тетя Гриша. — У него есть прямые выходы. Но ни в коем случае не ссылайтесь на меня. Он терпеть не может, когда ссылаются на родственников. Здесь, знаете, родовое. Все Агенобарбы не любят своих матерей. В открытую. Эдипов комплекс наизнанку. Скажите ему, что вы видите в нем не только великого режиссера, но и великого политического деятеля. Это его всколыхнет.
Я так и сделал. Двери его кабинета глазом не охватить. Золотом по черной блестящей глади написано: "Цезарь Петрович Агенобарбов, режиссер, депутат". Меня встретил крепенький человек, однако с бабьим лицом, с широким носом и мясистым подбородком.
— Вы великий политик. И ваше место не здесь, а в парламенте. И я уверен, что в скором времени вы его возглавите. Я как профессиональный предсказатель тайного прихода это утверждаю и готов вам доказать, — так следовал я совету тети Гриши.
— Я режиссер, а не политик, — скромно ответил Агенобарбов. — Что вас привело ко мне?
— С некоторых пор мне мучительно не дает покоя одна идея, которая, надеюсь, и вас тревожит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
— Все ясно, — сказал я и сделал попытку вернуть письмо.
— Нет-нет, дочитайте до конца, — попросила Анна.
Я стал читать дальше: "Затем меня поставили на ноги и снова начали избивать. Как оказался в камере — не помню. За дверью слышались удары дубинок, как сплошная дробь. Потом в камеру забросили одного за другим двоих полуживых поселенцев. В них я с трудом узнал В. Бойню и Г. Ранкова. Последний много раз терял сознание при каждой попытке встать. Потом в камеру забросили еще четверых. У этих побои были еще более ужасные, чем у нас. Все их тела были вдоль и поперек исполосованы синяками. У Барилова до неузнаваемости было избито лицо и изо рта торчал кусок губы. От них мы узнали, что в течение трех дней, с 13 по 16 августа, их ежедневно по три раза избивали дубинками, при этом не давали ни воды, ни пищи… А через три дня, когда я стал уже вставать с пола, мне принесли постановление о водворении меня на 15 суток, в котором имелась справка врача, что я пьян. Через два дня, то есть 13 августа, меня вместе с другими поселенцами перевели в пос. Обдыр, также в изолятор, досиживать эти 15 суток. 16 августа в середине дня из пос. Седьюдор привезли еще четырех осужденных, до крайней степени избитых. Вместе с ними приехали человек 10 солдат и 2–3 офицера. В их числе был капитан Панченко. Он спросил у коридорного контролера, где Кончиков, т. е. я. Дежурный показал камеру, где я находился. Панченко скомандовал: 'В круг'. Когда меня вывели, я увидел стоящих кругом солдат с резиновыми дубинками в руках. Меня кто-то втолкнул в середину этого круга, и они стали избивать дубинками и сапогами.
Даже в кино я не видел таких сильных побоев. Я, к счастью для себя, быстро потерял сознание. Затем Панченко приказал плеснуть мне воды в лицо, и я снова услышал команду Панченко: 'Дубасить'. Снова раздались удары дубинок, и больше я ничего не слышал…"
— Нет-нет, вы читайте дальше. Вы прочтите теперь, как были наказаны нарушители прав человека!
Я прочел и узнал, что «нарушителей» повысили в должности.
— Тебе его жалко? — спросил я у Анны.
— А вам нет?
— И мне жалко. Он называет меня прокурором и просит о помощи, а как я могу помочь, если я сам приговорен.
— А вы попробуйте. Вы все можете, — и ее глаза зажглись такой верой, что я действительно решил попробовать.
— Хорошо, я вставлю это письмо в свой рассказ о Римской империи, о вселенском единстве всех паразитов во все века и во все времена. Пусть эти Панченки прочтут о себе.
Анна снова засветилась добрым огоньком, и мне от этого стало лучше.
79
— Господи, неужто ничего не изменилось в этом прекрасном, гармонично устроенном мире?!
— Стало хуже! — я оглянулся и в дверях увидел Шидчаншина. — Совсем плохо стало, — добавил он. — Прахов и его команда одержали верх на последних двадцати шести заседаниях Верховного Совета. Лизу Вольфартову перевели вместе с Колдобиным в театральный отдел. Все артерии перекрыты. Наступила полнейшая реакция. Победили правые…
Он стоял бледный, сухой, держа ручки свои так, будто это были не ручки, а лапки, причем лапки, перебитые в суставах.
— Значит, и мне при таком раскладе не миновать эксдермации, — сказал я.
Шидчаншин взвился:
— Опять ты за свое личное! Я еле на ногах стою, а вынужден вести большую общественную работу. Кстати, не мог бы ты расклеить к завтрашнему дню двести тысяч листовок? Тут я встретил женщину, которая от тебя выходила, ты и ее подключи. Действовать надо!
— У меня нет сил действовать, — сказал я.
— А ты прочел канон падшаго инока?
— Да.
— Помнишь слова: "Я неудержимо стремился за безрассудными мыслями и желаниями моими", — это о тебе. Пора выходить из кризиса. Если мы сегодня не воспользуемся ситуацией, наступит, как теперь говорят, бархатная диктатура. Жесткая диктатура в наше время невозможна, хотя бы потому, что есть телевидение. Диктатура будет мягче сталинской, гитлеровской, нероновской и даже пиночетовской. Если Прахов перехитрит Хобота, победит демократический тоталитаризм. Надо помешать этому. В стране голод и нищета. Съели все запасы. Ничего не посеяли, все бастуют и митингуют, нечем кормить детей — надо помочь Хоботу вывести страну из беды, и мы должны помочь.
— Но как? Каким образом?
— Я тебе не могу всего сейчас раскрыть, но помни, даже если меня не будет на этом свете, тебе представится такая крайняя возможность, во имя спасения будущего помоги людям, возможно, ценою своей жизни…
— Но как? Что за мистика? К чему этот туман?
— Никакой мистики. Тебе фамилия Агенобарбов ни о чем не говорит?
— А при чем здесь они?
— Значит, ты знаком с ними?
— Какое отношение они имеют ко всему происходящему?…
— Не торопись. Я исчезаю. Больше тебе ничего не могу сказать. Все скоро само собой выяснится…
ЧАСТЬ 2. КОНТРАКТ НА БЕССМЕРТИЕ
1
— Попробуйте, — сказала тетя Гриша. — У него есть прямые выходы. Но ни в коем случае не ссылайтесь на меня. Он терпеть не может, когда ссылаются на родственников. Здесь, знаете, родовое. Все Агенобарбы не любят своих матерей. В открытую. Эдипов комплекс наизнанку. Скажите ему, что вы видите в нем не только великого режиссера, но и великого политического деятеля. Это его всколыхнет.
Я так и сделал. Двери его кабинета глазом не охватить. Золотом по черной блестящей глади написано: "Цезарь Петрович Агенобарбов, режиссер, депутат". Меня встретил крепенький человек, однако с бабьим лицом, с широким носом и мясистым подбородком.
— Вы великий политик. И ваше место не здесь, а в парламенте. И я уверен, что в скором времени вы его возглавите. Я как профессиональный предсказатель тайного прихода это утверждаю и готов вам доказать, — так следовал я совету тети Гриши.
— Я режиссер, а не политик, — скромно ответил Агенобарбов. — Что вас привело ко мне?
— С некоторых пор мне мучительно не дает покоя одна идея, которая, надеюсь, и вас тревожит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172