— Мне бы немного деньжат или хлебца, или сухариков хотя бы…
— Деньги сейчас мусор, что на них купишь, да и нет их у меня, а хлебушко у нас в обрез, ты уж нас прости, Христа ради. Ты крепись, старичок, оно как-нибудь все станет на свое место. Ты ведь самый известный сегодня человек. Тебе никто не откажет…
— Спасибо тебе, милый, за добрые слова, век не забуду твоих советов. Дай Бог тебе счастья, а главное — настоящего патриотизма, чтобы соотечественникам твоим жилось лучше.
— Ну ты брось, брось! — завопил Приблудкин с явным негодованием. — Не зарывайся, сам знаю, чего мне делать надо, у меня свой путь, а у тебя свой. Так что пока!
Потом я решился набрать номер телефона моей Сонечки, как-никак замуж норовила за меня выйти. Кроме того, у Сонечки был свой частный дом, во дворе стоял теплый флигель, меня бы там уж точно никто не нашел.
— Здравствуй, здравствуй, — сказала она. — А я замужем. Представь себе, только вчера купили и привезли арабскую спальню. Мечта поэта. Обивка цвета перезрелой сирени, гнутые ножки и все такое. Как ты? Мы — замечательно. Я счастлива, мама тоже. Муж мой Коля Бастурмаев, ты его не знаешь, он в торговле служит. А ты теперь самый известный человек в мире. Хоть бы фотку прислал… Обязательно придем на твою эксдермацию.
— Сонечка, — сказал я как можно яснее. — Нельзя ли мне с недельку в вашем флигелечке перекантоваться. Хочу спрятаться от людей. Сама говоришь, я человек известный. Житья нет от народу — фотокорреспонденты, телевидение, газеты — хочу от них спрятаться.
— Нет, нет, Степа, это моему Коле точно не понравится. Я сейчас спрошу. Коля! Степан Сечкин просится к нам на ночлег, как ты? Нет, нет, Коля против. Сам понимаешь мужчина… Вот он говорит, что от известности никто не умирал…
И я решился тогда сказать правду:
— Сонечка, я в бегах. Меня ловят, а деться мне некуда и есть нечего. Стыдно мне, но я тебя прошу, если можно, помогите мне с мужем…
Она долго молчала. Сказала потом: «Перезвони». А когда я перезвонил, ее муж, Коля Бастурмаев, сказал:
— Никогда больше, молодой человек, по этому телефону не звоните. Запомните, никогда!
Я набрал еще один номер:
— Агриппина Домициановна, это я Степа Сечкин, не буду вам долго морочить голову, я в бегах, и меня ловят, ни в коем разе не говорите обо мне Цезарю Петровичу, а у меня вот какая просьба: не приютили бы вы меня по старой памяти на пару денечков, подкрепиться бы мне надо маненько?
— Ох, не могу, — запричитала тетя Гриша. — Да и следят за моим домом, я и думала, чего это они караулят, я этих топтунов сразу распознала, а оно вон что! Тебя, Степушка, отлавливают. Ну берегись, сыночек. Звони, не пропадай, а помочь тебе ничем не могу, мой дорогой…
Я еще набрал несколько номеров, но все бесполезно. Мои бывшие школьные товарищи, мои знакомые и мои сослуживцы были одинаково принципиальны. Они говорили: "Нет".
И тогда я позвонил Ксавию, долго ему объяснял что к чему, а он вдруг расхохотался.
— Ты знаешь, чего я смеюсь? Ты меня случайно застал. Я тоже в бегах. Я сделал отчаянную попытку развестись с моей курвой, а меня только за одну попытку решили привлечь и грозятся дать чуть ли не червонец. Это в лучшем случае. Конечно же, будут паять что-нибудь вроде использования служебного положения в личных целях. Так что давай вместе держаться. Удачи тебе, старик! Кстати, позвони Курвину, он недавно о тебе очень хорошо говорил. Он в фаворе, готовит для толстосумов новые лицеи, лично руководит Ведомством по откорму элиты и Управлением по растлению детства. Позвони, что ты теряешь!
И я позвонил. Рассказал о себе. Просил. Он слушал, а потом сказал:
— А я ведь тебе говорил, что плохо у тебя это все кончится. Гордыня тебя съедает. В наше время, брат, надо поскромнее жить. А-то особняк отхватил. Приемы, интервью…
И тогда я сказал ему то, что не должен был говорить.
— Послушай, лет семь назад я тебе одалживал пятьдесят рублей. Ты, наверное, забыл. Возврати мне, пожалуйста, долг, перешли с кем-нибудь, я буду ждать у Главпочтамта в семь вечера.
— Никогда я у тебя ничего не занимал, и прекрати меня мистифицировать, иначе я вызову полицию!
35
Оставался только Скабен. Но у него не было телефона. Я забрался в один из чердаков напротив скабеновского дома и стал ждать.
Когда совсем стемнело, я услышал крики. Голоса показались мне знакомыми.
Я выбежал на улицу.
— За что вы его?
— Он мерлей! Он мешает нам жить!
— Не смейте его трогать. Это талантливый музыкант!
— Ха-ха! А ну, Коляга, долбани по его пальчикам монтировкой, чтобы он вовеки веков не играл… Я, Коляга, своего сынишку в музыку не могу определить: мерлеи все места позанимали… А ну-ка, Коляга, долбани его монтировкой!
Я услышал пронзительный крик парня и побежал на помощь. В парне я сразу узнал Феликса, а в женщине — Люку.
— Убирайтесь, иначе худо будет! — приказал я, изображая, должно быть, какое-нибудь важное лицо. Они тут же отпустили Феликса, и тот, причитая над разбитой рукой, побежал в сторону подъезда. За ним ринулась Люка. А ко мне вплотную подошли двое:
— Тебе что? Жить надоело?
— За что вы его?
— Он мерлей! Видел, харя какая?
Не успел я ответить на оскорбление, как сильный удар сзади сбил меня с ног. Это третий пришел им на помощь. Так я решил, когда пришел в себя. А очнулся в чужой комнатушке. Откуда-то издалека видна была полоска света. Я попытался приподняться, не получилось. Голова оказалась перевязанной. Адская непривычная боль, но уже не у глазного яблока, а в затылке. Снова забытье, и чей-то отчетливый голос:
— Национализм неразрывно связан с государством, с ненавистью к чужому, с разобщением всех сил и способностей, которые есть в народе. Господь от одной крови произвел род человеческий по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитания. Безгрешный мир человека велит жить в свободе, правде и справедливости, а грешный — в неправде, несвободе и беззаконии, прикрываемых и поддерживаемых государством. Государство укрепляет национализм, разжигая национальную рознь, стирая национальные грани. Государство — это унификация, это войска, полиция, суды и организация финансов, промышленности, труда. Все государства не от Бога. Они схожи своей стертостью и своей унифицированной ординарностью. Национализм поддерживает государство снизу, укрепляет его. Ведет к войнам и разрушениям. Борьба за создание своего государства есть акция националистическая, ибо связана с войной, с противопоставлением одного народа другим народам.
Я слушал и думал: "Каким же образом здесь оказался отец Иероним? Это его голос. Но почему он так говорит? Отец Иероним не может идти против государства…" А потом голос исчезал, и в комнате была жуткая тишина. И я понимал, что в комнате никого нет, а между тем кто-то голосом Иеронима продолжал утверждать, точно читал книгу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
— Деньги сейчас мусор, что на них купишь, да и нет их у меня, а хлебушко у нас в обрез, ты уж нас прости, Христа ради. Ты крепись, старичок, оно как-нибудь все станет на свое место. Ты ведь самый известный сегодня человек. Тебе никто не откажет…
— Спасибо тебе, милый, за добрые слова, век не забуду твоих советов. Дай Бог тебе счастья, а главное — настоящего патриотизма, чтобы соотечественникам твоим жилось лучше.
— Ну ты брось, брось! — завопил Приблудкин с явным негодованием. — Не зарывайся, сам знаю, чего мне делать надо, у меня свой путь, а у тебя свой. Так что пока!
Потом я решился набрать номер телефона моей Сонечки, как-никак замуж норовила за меня выйти. Кроме того, у Сонечки был свой частный дом, во дворе стоял теплый флигель, меня бы там уж точно никто не нашел.
— Здравствуй, здравствуй, — сказала она. — А я замужем. Представь себе, только вчера купили и привезли арабскую спальню. Мечта поэта. Обивка цвета перезрелой сирени, гнутые ножки и все такое. Как ты? Мы — замечательно. Я счастлива, мама тоже. Муж мой Коля Бастурмаев, ты его не знаешь, он в торговле служит. А ты теперь самый известный человек в мире. Хоть бы фотку прислал… Обязательно придем на твою эксдермацию.
— Сонечка, — сказал я как можно яснее. — Нельзя ли мне с недельку в вашем флигелечке перекантоваться. Хочу спрятаться от людей. Сама говоришь, я человек известный. Житья нет от народу — фотокорреспонденты, телевидение, газеты — хочу от них спрятаться.
— Нет, нет, Степа, это моему Коле точно не понравится. Я сейчас спрошу. Коля! Степан Сечкин просится к нам на ночлег, как ты? Нет, нет, Коля против. Сам понимаешь мужчина… Вот он говорит, что от известности никто не умирал…
И я решился тогда сказать правду:
— Сонечка, я в бегах. Меня ловят, а деться мне некуда и есть нечего. Стыдно мне, но я тебя прошу, если можно, помогите мне с мужем…
Она долго молчала. Сказала потом: «Перезвони». А когда я перезвонил, ее муж, Коля Бастурмаев, сказал:
— Никогда больше, молодой человек, по этому телефону не звоните. Запомните, никогда!
Я набрал еще один номер:
— Агриппина Домициановна, это я Степа Сечкин, не буду вам долго морочить голову, я в бегах, и меня ловят, ни в коем разе не говорите обо мне Цезарю Петровичу, а у меня вот какая просьба: не приютили бы вы меня по старой памяти на пару денечков, подкрепиться бы мне надо маненько?
— Ох, не могу, — запричитала тетя Гриша. — Да и следят за моим домом, я и думала, чего это они караулят, я этих топтунов сразу распознала, а оно вон что! Тебя, Степушка, отлавливают. Ну берегись, сыночек. Звони, не пропадай, а помочь тебе ничем не могу, мой дорогой…
Я еще набрал несколько номеров, но все бесполезно. Мои бывшие школьные товарищи, мои знакомые и мои сослуживцы были одинаково принципиальны. Они говорили: "Нет".
И тогда я позвонил Ксавию, долго ему объяснял что к чему, а он вдруг расхохотался.
— Ты знаешь, чего я смеюсь? Ты меня случайно застал. Я тоже в бегах. Я сделал отчаянную попытку развестись с моей курвой, а меня только за одну попытку решили привлечь и грозятся дать чуть ли не червонец. Это в лучшем случае. Конечно же, будут паять что-нибудь вроде использования служебного положения в личных целях. Так что давай вместе держаться. Удачи тебе, старик! Кстати, позвони Курвину, он недавно о тебе очень хорошо говорил. Он в фаворе, готовит для толстосумов новые лицеи, лично руководит Ведомством по откорму элиты и Управлением по растлению детства. Позвони, что ты теряешь!
И я позвонил. Рассказал о себе. Просил. Он слушал, а потом сказал:
— А я ведь тебе говорил, что плохо у тебя это все кончится. Гордыня тебя съедает. В наше время, брат, надо поскромнее жить. А-то особняк отхватил. Приемы, интервью…
И тогда я сказал ему то, что не должен был говорить.
— Послушай, лет семь назад я тебе одалживал пятьдесят рублей. Ты, наверное, забыл. Возврати мне, пожалуйста, долг, перешли с кем-нибудь, я буду ждать у Главпочтамта в семь вечера.
— Никогда я у тебя ничего не занимал, и прекрати меня мистифицировать, иначе я вызову полицию!
35
Оставался только Скабен. Но у него не было телефона. Я забрался в один из чердаков напротив скабеновского дома и стал ждать.
Когда совсем стемнело, я услышал крики. Голоса показались мне знакомыми.
Я выбежал на улицу.
— За что вы его?
— Он мерлей! Он мешает нам жить!
— Не смейте его трогать. Это талантливый музыкант!
— Ха-ха! А ну, Коляга, долбани по его пальчикам монтировкой, чтобы он вовеки веков не играл… Я, Коляга, своего сынишку в музыку не могу определить: мерлеи все места позанимали… А ну-ка, Коляга, долбани его монтировкой!
Я услышал пронзительный крик парня и побежал на помощь. В парне я сразу узнал Феликса, а в женщине — Люку.
— Убирайтесь, иначе худо будет! — приказал я, изображая, должно быть, какое-нибудь важное лицо. Они тут же отпустили Феликса, и тот, причитая над разбитой рукой, побежал в сторону подъезда. За ним ринулась Люка. А ко мне вплотную подошли двое:
— Тебе что? Жить надоело?
— За что вы его?
— Он мерлей! Видел, харя какая?
Не успел я ответить на оскорбление, как сильный удар сзади сбил меня с ног. Это третий пришел им на помощь. Так я решил, когда пришел в себя. А очнулся в чужой комнатушке. Откуда-то издалека видна была полоска света. Я попытался приподняться, не получилось. Голова оказалась перевязанной. Адская непривычная боль, но уже не у глазного яблока, а в затылке. Снова забытье, и чей-то отчетливый голос:
— Национализм неразрывно связан с государством, с ненавистью к чужому, с разобщением всех сил и способностей, которые есть в народе. Господь от одной крови произвел род человеческий по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитания. Безгрешный мир человека велит жить в свободе, правде и справедливости, а грешный — в неправде, несвободе и беззаконии, прикрываемых и поддерживаемых государством. Государство укрепляет национализм, разжигая национальную рознь, стирая национальные грани. Государство — это унификация, это войска, полиция, суды и организация финансов, промышленности, труда. Все государства не от Бога. Они схожи своей стертостью и своей унифицированной ординарностью. Национализм поддерживает государство снизу, укрепляет его. Ведет к войнам и разрушениям. Борьба за создание своего государства есть акция националистическая, ибо связана с войной, с противопоставлением одного народа другим народам.
Я слушал и думал: "Каким же образом здесь оказался отец Иероним? Это его голос. Но почему он так говорит? Отец Иероним не может идти против государства…" А потом голос исчезал, и в комнате была жуткая тишина. И я понимал, что в комнате никого нет, а между тем кто-то голосом Иеронима продолжал утверждать, точно читал книгу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172