Моя фамилия Кон. Буду у тебя защитником. Ты, я читал твое заявление, просишь Фишера. Ему некогда. Он взял несколько дел.
Глаз слышал о Коне. Кон был популярным защитником в Тюменской области и тоже, как Фишер, брал дела лишь тех, кто хорошо платил. Кон был кореец. В молодости, говорят, работал следователем.
– Я полистал твое дело. Ну и наворотил ты. В общем, я берусь тебя защищать.
Кон глядел маленькими, черными живыми глазами. Он ждал. Но Глаз молчал — что говорить? — денег-то у отца нет. Глаз взгляд с выжидательного лица защитника перевел на стол. На столе, сверху тощей папки покоились его холеные руки. На левой кисти — наколка. Прочитать невозможно. «По-корейски, видно, наколол», — подумал Глаз, но сказал:
– Я ходил в побег. Мне сто восемьдесят восьмую пришили. Но меня при побеге ранили, хотя я крикнул: «Не стрелять — бежит малолетка». А Колесова, начальника конвоя — он стрелял в меня, — не наказали.
– Ладно, — сказал Кон, вставая из-за стола. — Я плохо изучил твое дело. К суду подготовлюсь. Глаз был рад, его защитник — опытный ас.
У Глаза близился день рождения. Второй, как посадили. Первый прошел в Одляне. В тот день он в зоне не работал — именинников от работы освобождали, а сейчас он и так не работает. Надо как-то отметить.
Мужики предложили поставить бражку.
– Как раз ко дню рождения поспеет, — сказал, смеясь, пожилой мужчина. — Напьешься, будешь песни петь. Нам веселее.
– А как без дрожжей поставить? — серьезно спросил Глаз.
– Я знаю, — ответил мужчина-весельчак. — Давай кружку.
Мужчина раскрошил в кружку корку поджаренного хлеба, залил кипяченой водой, бросил щепоть, сахару, пошептал что-то под гогот камеры и подал кружку.
– К дню рождения бражка готовая будет. Правда, некрепкая.
На другой день Глаз посмотрел, в кружке бродило. Хлебные крошки поднимались вверх из мутной воды и снова уходили вниз.
Глаз от радости на всю камеру крикнул:
– Бродит!
Дни шли. В кружке бродило. Глаз по нескольку раз в день заглядывал в кружку, а иногда и зеки, и говорили:
– Ох и бродит!
И вот день рождения. После завтрака — обход врача. Глаз сказал:
– Берите таблетки. От головы, от кашля. И мне отдавайте. Сглочу горсть да запью бражкой — забалдею.
– А если я слабительного возьму? — смеясь, сказал Матвиенко.
Когда начался обход. Глаз стоял у дверей и принимал таблетки.
Он потряс на ладони таблетки и сказал:
– Маловато.
– Что ты раньше молчал, — это Матвиенко, — мы бы горсти три насобирали.
– Э-э-э, мужики, слабительного никто не взял?
– Я взял одну, — сказал Матвиенко.
– Нет, я правда, никто не брал?
– Да нет, что ты, — зашумели зеки.
Глаз достал кружку. Понюхал. Брагой пахло. Мужики стали поздравлять его, желать, чтоб меньше дали, и он проглотил несколько таблеток, запив «бражкой».
– Градуса два есть, — сказал он и, проглотив таблетки, допил мутную водичку.
– Скоро кайф придет. Ох, и побалдею же я!
Прошел час — кайфа не было. Тогда он размешал с водой зубной порошок, процедил и выпил целую кружку.
– Во, теперь забалдел, — сказал он и стал читать стихи.
На другой день Глаза забрали на этап. В этапку напихали народу, все закурили — и не продохнуть. Глаз, опытный в этапах, занял место на нарах в противоположном от дверей углу — около окна. Здесь он разместился с Геной Медведевым. Робки не было. Видать, отправили раньше.
Поговорив с Геной, Глаз пошел напиться. Около дверей на нарах, кучковались зеки. Глаз напился, и, когда шел назад, парень, но взросляк уже, сказал:
– А вот и Глаз.— Он пристально посмотрел на Глаза.— Что это тебя по камерам гоняют? Смотри, свернут шею.
«Что он гонит, в натуре», — подумал он и лег на нары. Закурил. Затянувшись, сказал:
– Гена, слушай, возьми восемьдесят девятую на себя. У тебя первая судимость, а мы по второй капаем, да и по три есть. Сто сорок шестая перетягивает, кража школы на срок не повлияет. А про Робку давай говорить, что его с нами не было.
– Ты говоришь, кража на срок не повлияет, но почему ты по ней не идешь?
– Мне-то как раз и повлияет, — темнил Глаз, — у меня вторая судимость. И у Робки тоже. Возьми на себя. Тебе, как первый раз судимому, дадут меньше.
Глаз не хотел брать кражу на себя: отцу тогда придется за магнитофоны платить. А Медведевы жили богаче. Глаз не вспоминал первое дело, когда Генка его вложил. Этот козырь он берег. Гена, подумав, согласился.
– Вон там, подальше нас, малолетка лежит? — спросил Глаз.
– Малолетка.
– Надо побазарить с ним, он лучше меня прикинут. Глаз подсел к пацану. Поговорив, предложил:
– Махнем брюками. Я на суд.
– А я в каких пойду?
– Поедешь на суд и тоже с кем-нибудь сменяешься.
И они махнули. Глаз пожал парню руку и лег на нары.
Гена о Падуне стал рассказывать. Глаз жадно слушал. О! Как хотелось ему хоть на миг заявиться в Падун. Пройтись по Революционной. Поздороваться со знакомыми. И Верочку, Верочку он вспомнил. Повзрослела, наверное. Восемь классов закончила. Будет дальше учиться или поедет куда поступать?
Глаз слушал Генку и одновременно думал. Рассказ о Падуне его всколыхнул. Когда Генка стал рассказывать о драке, он перестал мечтать и сказал:
– Так вы дрались у забора! Эх, ну и что, пусть их было больше. Надо было палки от забора отодрать. Был бы я там…
Глаз замолчал и представил, как он дерется около забора: хватает палку и начинает месить пацанов. В Одляне он на себе почувствовал силу палки.
Они проговорили до самого выхода из этапки.
16
В КПЗ их посадили в разные камеры. Глаз попал к знакомым по прошлым этапам. От них он узнал, что сын начальника управления внутренних дел за изнасилование попал в тюрьму. Роберт сидел через стенку.
Вечером дежурный по КПЗ сказал: завтра им на суд. Перед сном Глаз побрызгал на брюки воды, расстелил их на нары, положил на них пальто и лег спать. Утром вытащил их из-под себя — брюки кое-где морщились, но стрелки делали вид. После завтрака Глаз закурил и стал ждать, когда крикнут на выход. Вот и голос дежурного.
– Ну, сколько тебе дадут, — спросили мужики, — как думаешь?
Глаз окинул камеру взглядом, явно не желая отвечать, знал — влепят чуть не на всю катушку. Он посмотрел на стены, дверь, потолок, остановил взгляд на стене. Там то ли кровью, то ли краской жирно выведена восьмерка. Он указал на нее:
– Вот сколько.
В «воронке» Глаз сказал Роберту:
– Кражу старозаимской школы Гена берет на себя.
Роберт шепнул Гене:
– В сто сорок шестой я признался. Возьми только на себя удар палкой. Тебе все равно меньше дадут.
Гена кивнул.
Около суда толпился народ. Пришли родственники, знакомые, друзья. Парни поздоровались.
В зале они сели на скамью подсудимых.
В окна заглядывали пацаны. Ребята в ответ на их веселые лица кивали. К окнам подошли взрослые. Пацаны, улыбаясь, махали перед окнами руками, будто подсудимым сейчас не срок дадут, а торжественно вручат почетную грамоту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Глаз слышал о Коне. Кон был популярным защитником в Тюменской области и тоже, как Фишер, брал дела лишь тех, кто хорошо платил. Кон был кореец. В молодости, говорят, работал следователем.
– Я полистал твое дело. Ну и наворотил ты. В общем, я берусь тебя защищать.
Кон глядел маленькими, черными живыми глазами. Он ждал. Но Глаз молчал — что говорить? — денег-то у отца нет. Глаз взгляд с выжидательного лица защитника перевел на стол. На столе, сверху тощей папки покоились его холеные руки. На левой кисти — наколка. Прочитать невозможно. «По-корейски, видно, наколол», — подумал Глаз, но сказал:
– Я ходил в побег. Мне сто восемьдесят восьмую пришили. Но меня при побеге ранили, хотя я крикнул: «Не стрелять — бежит малолетка». А Колесова, начальника конвоя — он стрелял в меня, — не наказали.
– Ладно, — сказал Кон, вставая из-за стола. — Я плохо изучил твое дело. К суду подготовлюсь. Глаз был рад, его защитник — опытный ас.
У Глаза близился день рождения. Второй, как посадили. Первый прошел в Одляне. В тот день он в зоне не работал — именинников от работы освобождали, а сейчас он и так не работает. Надо как-то отметить.
Мужики предложили поставить бражку.
– Как раз ко дню рождения поспеет, — сказал, смеясь, пожилой мужчина. — Напьешься, будешь песни петь. Нам веселее.
– А как без дрожжей поставить? — серьезно спросил Глаз.
– Я знаю, — ответил мужчина-весельчак. — Давай кружку.
Мужчина раскрошил в кружку корку поджаренного хлеба, залил кипяченой водой, бросил щепоть, сахару, пошептал что-то под гогот камеры и подал кружку.
– К дню рождения бражка готовая будет. Правда, некрепкая.
На другой день Глаз посмотрел, в кружке бродило. Хлебные крошки поднимались вверх из мутной воды и снова уходили вниз.
Глаз от радости на всю камеру крикнул:
– Бродит!
Дни шли. В кружке бродило. Глаз по нескольку раз в день заглядывал в кружку, а иногда и зеки, и говорили:
– Ох и бродит!
И вот день рождения. После завтрака — обход врача. Глаз сказал:
– Берите таблетки. От головы, от кашля. И мне отдавайте. Сглочу горсть да запью бражкой — забалдею.
– А если я слабительного возьму? — смеясь, сказал Матвиенко.
Когда начался обход. Глаз стоял у дверей и принимал таблетки.
Он потряс на ладони таблетки и сказал:
– Маловато.
– Что ты раньше молчал, — это Матвиенко, — мы бы горсти три насобирали.
– Э-э-э, мужики, слабительного никто не взял?
– Я взял одну, — сказал Матвиенко.
– Нет, я правда, никто не брал?
– Да нет, что ты, — зашумели зеки.
Глаз достал кружку. Понюхал. Брагой пахло. Мужики стали поздравлять его, желать, чтоб меньше дали, и он проглотил несколько таблеток, запив «бражкой».
– Градуса два есть, — сказал он и, проглотив таблетки, допил мутную водичку.
– Скоро кайф придет. Ох, и побалдею же я!
Прошел час — кайфа не было. Тогда он размешал с водой зубной порошок, процедил и выпил целую кружку.
– Во, теперь забалдел, — сказал он и стал читать стихи.
На другой день Глаза забрали на этап. В этапку напихали народу, все закурили — и не продохнуть. Глаз, опытный в этапах, занял место на нарах в противоположном от дверей углу — около окна. Здесь он разместился с Геной Медведевым. Робки не было. Видать, отправили раньше.
Поговорив с Геной, Глаз пошел напиться. Около дверей на нарах, кучковались зеки. Глаз напился, и, когда шел назад, парень, но взросляк уже, сказал:
– А вот и Глаз.— Он пристально посмотрел на Глаза.— Что это тебя по камерам гоняют? Смотри, свернут шею.
«Что он гонит, в натуре», — подумал он и лег на нары. Закурил. Затянувшись, сказал:
– Гена, слушай, возьми восемьдесят девятую на себя. У тебя первая судимость, а мы по второй капаем, да и по три есть. Сто сорок шестая перетягивает, кража школы на срок не повлияет. А про Робку давай говорить, что его с нами не было.
– Ты говоришь, кража на срок не повлияет, но почему ты по ней не идешь?
– Мне-то как раз и повлияет, — темнил Глаз, — у меня вторая судимость. И у Робки тоже. Возьми на себя. Тебе, как первый раз судимому, дадут меньше.
Глаз не хотел брать кражу на себя: отцу тогда придется за магнитофоны платить. А Медведевы жили богаче. Глаз не вспоминал первое дело, когда Генка его вложил. Этот козырь он берег. Гена, подумав, согласился.
– Вон там, подальше нас, малолетка лежит? — спросил Глаз.
– Малолетка.
– Надо побазарить с ним, он лучше меня прикинут. Глаз подсел к пацану. Поговорив, предложил:
– Махнем брюками. Я на суд.
– А я в каких пойду?
– Поедешь на суд и тоже с кем-нибудь сменяешься.
И они махнули. Глаз пожал парню руку и лег на нары.
Гена о Падуне стал рассказывать. Глаз жадно слушал. О! Как хотелось ему хоть на миг заявиться в Падун. Пройтись по Революционной. Поздороваться со знакомыми. И Верочку, Верочку он вспомнил. Повзрослела, наверное. Восемь классов закончила. Будет дальше учиться или поедет куда поступать?
Глаз слушал Генку и одновременно думал. Рассказ о Падуне его всколыхнул. Когда Генка стал рассказывать о драке, он перестал мечтать и сказал:
– Так вы дрались у забора! Эх, ну и что, пусть их было больше. Надо было палки от забора отодрать. Был бы я там…
Глаз замолчал и представил, как он дерется около забора: хватает палку и начинает месить пацанов. В Одляне он на себе почувствовал силу палки.
Они проговорили до самого выхода из этапки.
16
В КПЗ их посадили в разные камеры. Глаз попал к знакомым по прошлым этапам. От них он узнал, что сын начальника управления внутренних дел за изнасилование попал в тюрьму. Роберт сидел через стенку.
Вечером дежурный по КПЗ сказал: завтра им на суд. Перед сном Глаз побрызгал на брюки воды, расстелил их на нары, положил на них пальто и лег спать. Утром вытащил их из-под себя — брюки кое-где морщились, но стрелки делали вид. После завтрака Глаз закурил и стал ждать, когда крикнут на выход. Вот и голос дежурного.
– Ну, сколько тебе дадут, — спросили мужики, — как думаешь?
Глаз окинул камеру взглядом, явно не желая отвечать, знал — влепят чуть не на всю катушку. Он посмотрел на стены, дверь, потолок, остановил взгляд на стене. Там то ли кровью, то ли краской жирно выведена восьмерка. Он указал на нее:
– Вот сколько.
В «воронке» Глаз сказал Роберту:
– Кражу старозаимской школы Гена берет на себя.
Роберт шепнул Гене:
– В сто сорок шестой я признался. Возьми только на себя удар палкой. Тебе все равно меньше дадут.
Гена кивнул.
Около суда толпился народ. Пришли родственники, знакомые, друзья. Парни поздоровались.
В зале они сели на скамью подсудимых.
В окна заглядывали пацаны. Ребята в ответ на их веселые лица кивали. К окнам подошли взрослые. Пацаны, улыбаясь, махали перед окнами руками, будто подсудимым сейчас не срок дадут, а торжественно вручат почетную грамоту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117