– Это, дедуля, из-на-си-ло-ва-ние.
Дед понял шутку и засмеялся.
– Дедуля, ты сказал, что новый кодекс не знаешь. А ты что, старый хорошо знал?
– Старый? Знал. Старый все знали.
– Ты в первый раз попал?
– В первый…— дед сделал паузу,— до войны.
В камере опять засмеялись.
– Охо! Ты сколько лет в тюрьме не был. Соскучился, наверное?
– Аха. Все спал и ее, родную, видел.
– Так, значит, ты еще до войны сидел.
– Сидел. И до той и до этой.
– До какой той?
– Да что с германцем была.
– А, четырнадцатого года. Вот это да! — воскликнул Глаз.— Неужто правда? А в каком году тебя в первый раз посадили?
– В девятьсот пятом.
– А сколько ты всего раз в тюрьме был?
– В тюрьме я три раза был. Да раз в Красной Армии.
– А с какого ты года?
– С тыща восемьсот восемьдесят девятого. Я взял обязательство до ста лет жить.
– В тюрьме, что ли?
– Почему в тюрьме? Я еще освобожусь. Поживу на свободе. Девок попорчу. Отмечу сто лет — и тогда на покой.
– Это что, дед, тебе в этом году восемьдесят было?
– Будет. В тюрьме буду праздновать. Я родился в октябре.
С приходом деда в камере стало веселее. Дед болтал не меньше Глаза. За свою жизнь он отсидел около пятнадцати лет, и тюрьма для него — дом родной.
– Дед,— спросил как-то Глаз,— а ты на войне воевал?
– Нет. Меня в тридцать седьмом посадили.
– Слушай, дедуля. Первый раз ты попал в тюрьму в девятьсот пятом, второй — в четырнадцатом, третий — в тридцать седьмом. Что же это получается? Перед войной ты в тюрьму садился, чтоб живым остаться?
– А ты как думал. В тюрьме я от мобилизации освобожден.— Дед засмеялся.
– Дедуля, а расскажи, как ты в Красной Армии воевал.
– Я у Буденного воевал.— Дед оживился.— Когда меня стали забирать, я взял с собой фотографию. Я на ней вместе с Буденным.
– Так что, фотография здесь, в КПЗ?
– Здесь.
Глаз метнулся к дверям. Постучал. Позвал начальника КПЗ. Пришел Морозов.
– Слушай, Валентин. Дед говорит, что воевал вместе с Буденным и у него с собой фотография есть. Правда это?
– Правда.
– Покажи фотографию.
– Да ну тебя.
Вся камера стала просить Морозова, и Валентин сдался. На фотографии и правда дед был сфотографирован с Буденным и красноармейцами.
– Мы с Буденным не только вместе воевали, но и по девкам ходили.
– С Буденным?!
– С Буденным.
– По девкам?
– По девкам. Я его старше был. Буденный-то меня моложе.
– Так слушай, дед. Тебе все же статью сто семнадцатую пришить надо. С Буденным ты вместе девок портил. Это что же, если возбудят против вас дело, Буденный будет твоим подельником? Это неплохо. Пиши явку с повинной. Так и так, с Буденным мы девок того. Тебе все равно за это срок не дадут. Буденного-то не тронут, и он тебя вообще отмажет. И ты на волю выйдешь.
В камеру кинули новичка. Толю Минского из Падуна. Он был старше Глаза.
Когда Глаза арестовали, Толя взял его брюки у матери, а деньги не отдал. Глаз знал об этом, и, увидев Толю, подумал: «Вот сейчас и сочтемся. Заберу я у него шляпу и свитер».
– Здорово, Толя, — сказал Глаз, слезая с нар и подходя к нему.
– Ян! Здесь! Здорово!
Они пожали руки.
– За что тебя?
– Да в столовую залез.
– В столовую, — Глаз засмеялся, — нашел куда залазить. Лучше б к директору спиртзавода или к директору совхоза залез, у них бы поживился. А то в столовую. Ну и что взял?
– Попил бочкового пива, поел, да мелочи рубля три.
Под смех зеков Глаз продолжал:
– Стоило ради пива и трех рублей лезть в столовую? Теперь у тебя девяносто шестая, часть первая. Полгода влепят. Ну и отмочил ты. Что ж, посидишь, наберешься ума и, как освободишься, начальника милиции или прокурора обворуешь. Тюрьму тоже посмотреть надо. Человек неполноценный, если не был в тюрьме. Это ты правильно сделал, что столовую обтяпал. Хоть немного дадут. Может, тюрьма понравится и ты, не освобождаясь, заработаешь еще срок. Неплохо, что тебя посадили ко мне. Хоть новости узнаю. Как там Падун?
– Да стоит. — Толя помолчал. — Ян, дай закурить?
– Столовую обчистил, а курева не прихватил. — Глаз протянул пачку.
– Да не было курева.
– А у нас полно. Мы вчера новичка, Прохора, — Глаз кивнул в сторону лежавшего на нарах мужика, — на базар посылали. Он кое-что продал и курева принес.
– А что, разве отсюда можно на базар ходить? — спросил Толя, взглянув на Глаза и посмотрев на мужиков. Не засмеются ли? Нет, мужики и не улыбнулись даже.
– На базар, — ответил Глаз, — ходить, конечно, можно. Только новичкам. И только за легкое преступление. Сам посуди, человека за убийство посадят, кто же его на базар отпустит. Тебя отпустят. Надо только расписку дать. У нас вещей-то путных не осталось. А ты пошел бы на базар купить харчей, если б начальник КПЗ отпустил?
– Пошел бы, — обрадованно ответил Толя и подумал: «С базара сбегу».
– У нас шмоток нет путных. Вот если ты кое-что из своих толкнешь?
– Толкну.
– Тогда надо писать заявление. Прохор, ты вчера писал заявление, куда карандаш сунул? — спросил Глаз мужчину.
– Да ты же назад забрал, — ответил Прохор.
– А-а, я забыл.
Глаз прыгнул на нары. Вытащил из щели карандаш и спросил:
– Бумага осталась?
– Нет, — сказал Прохор, — я вчера последнюю использовал.
Глаз подбежал к двери, стукнул в нее и крикнул:
– Дежурный, нам нужен Морозов.
На крик пришел Морозов.
– Чего орешь? — спросил он, не открывая кормушку.
– Валентин, новенький на базар просится, дай бумаги заявление написать? Ты подпишешь заявление? Отпустишь на базар?
– Отпущу. Пишите заявление, — пробасил Валентин, принес лист бумаги и просунул в щель над дверью, — держи.
Глаз взял лист и вручил его Толе; тот, сев у нар на корточки, приготовился писать.
Глаз закурил и сказал:
– Пиши: Начальнику КПЗ заводоуковского РОВД старшему сержанту Морозову от новичка Минского Анатолия, напиши свое отчество, ранее проживавшего в Падуне по улице такой-то, так, поставь свой номер дома, а теперь попавшего за мелкое воровство. Точка. Заявление. Я, нижеподписавшийся, обязуюсь до темноты сходить на городской базар и продать кой-какие вещи, которые есть на мне и которые мне дадут, дадут сокамерники, и на вырученные деньги купить еды, так как она у нас кончилась, и курева, так как оно на исходе. На улице обещаю не хулиганить, к прохожим не приставать, а также даю слово в чужой карман на базаре не залезть, спиртного не выпивать и в указанное время, до наступления темноты, вернутьсн в КПЗ.
Так, нужны два поручителя, поавторитетнее. Пиши: за меня ручаются Шапкин Геннадий Максимович и Вершков Петр Спиридонович. Подписывайся: к сему Минский. Так, Геннадий, Петр, распишитесь, — обратился Глаз к мужикам, чьих имен и фамилий не помнил.
Мужики стали напутствовать Толю, чтоб он все исполнил.
– Я все сделаю. Я раньше приду.
– Хорошо, — сказал Глаз, — какие вещи дадим?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117