Передай ему продуктов. Совсем немного. Сделай, а? Вечно помнить буду.
– Давай.
25
Ночью этапников погрузили в «воронок», но дверцу на улицу конвой не закрыл. Кого-то еще посадят в стаканы. Может быть, женщин.
Но конвой на этот раз суетливый. Часто залезал в «воронок» и опять выпрыгивал на землю. Стакан открыли заранее, сказав:
– В этот его.
Какая разница между двумя стаканами, Глаз и зеки не понимали. Стаканы одинаковые. И тогда взросляк спросил конвойного:
– Старшой, кого с нами повезут?
– Смертника, — ответил тот и спрыгнул на землю.
– Кого же из смертников забирают на этап?
– Коваленко, — сказал кто-то, — ему приговор утвердили.
С сыном Коваленко Володей Глаз сидел в осужденке. Коваленко избил жену и из окна второго этажа выбросил соседа. Сосед скончался в больнице. У Коваленко это второе убийство, за первое он отсидел. В тюрьме говорили, что может быть, ему бы и не дали вышак, но он суд обругал матом и сказал: «Жаль, что убил одного».
О таких людях базарит вся тюрьма. Их единицы. И разговор о смертниках — вечная тюремная тема. Никто точно не знает, приводят ли приговор в исполнение или приговоренных отправляют на рудники, где они медленно умирают, добывая урановую руду. И вот теперь Глазу предстояло ехать в одном «воронке» со смертником. А потом и в «Столыпине». Этап был на Свердловск, и, наверное, если смертников расстреливают, то расстреливают в Свердловске. Свердловск, как все говорят, — исполнительная тюрьма. Недаром и Николая II расстреляли в Свердловске.
Из открытой дверцы «воронка» Глаз видел полоску тюремной земли. Зеки не разговаривали. А Глаз все смотрел на тюремный двор и ждал, когда из этапки выведут Коваленко.
Прошло несколько томительных минут, и Глаз увидел, как Коваленко идет от двери этапки. Одет он в зимнее длинное коричневое пальто с черным каракулевым воротником. Пальто поношенное. На голове у смертника черная, тоже изрядно потасканная, цигейковая шапка, державшаяся на макушке чуть набок. Пальто расстегнуто, лицо заросло щетиной, а сам крепок и высок ростом.
Коваленко шел медленно, держа перед собой руки в наручниках. Он шел и разговаривал с двумя конвойными. Глядя на него — не подумаешь, что это идет человек, приговоренный к расстрелу, и ему, быть может, через несколько дней приговор приведут в исполнение. Он шел, и сквозь щетину на его лице проступала усмешка — презрение к жизни. Неужели он смирился со смертью и не реагировал на ее приближение? Или у него в душе шла борьба, на лице не отражавшаяся?
Коваленко с конвойными поднялся в «воронок». Конвойные сели, а он, нагнувшись, вошел в открытый для него стакан. Дверцу стакана конвой за ним не закрыл, и он сел, посмотрел на конвой и сказал:
– На, возьмите, я сам смастерил.
Один конвойный встал с сиденья и что-то у него взял. Глаз не заметил что.
Когда Коваленко зашел в стакан, зеки все так же молчали. Ни один из них до самого вокзала не проронил ни слова. Будто с ними в «воронке» ехал не человек, приговоренный к смерти, а сама смерть. Коваленко нес в себе таинство смерти, и потому зеки были парализованы.
И Коваленко зекам не сказал ни одного слова. Он всю дорогу проговорил с конвоем. Конвойные с ним были добрые. Глаз такого от конвоя не ожидал. Они ласково, даже заискивающе с ним разговаривали. О чем они говорили, Глаз разобрать не мог. Долетали отдельные слова. И конвой и Коваленко говорили тихо.
В «Столыпине» Коваленко посадили в отдельное купе. И до самого Свердловска он ехал один, хотя «Столыпин» переполнен. Конвойные и здесь с ним хорошо обращались Глаз ехал в соседнем купе и слышал: если он просил пить, ему сразу приносили, если просился в туалет, его сразу вели. Глаз впервые видел, как конвой с заключенным обращается по-человечески. Но ведь они так хорошо обращались со смертником. Перед смертью пасуют все.
В Свердловске взросляков вывели из «Столыпина» первыми. Затем Глаза. На весь этап он один малолетка. Метрах в десяти от взросляков Глаза остановили. Вокруг зеков стоял конвой, на этот раз усиленный овчарками.
Из «Столыпина» вывели Коваленко. Он все так же шел не торопясь, держа перед собой руки в наручниках. Когда он дошел до Глаза, конвой скомандовал:
– Стой!
Коваленко остановился рядом с Глазом, и тут раздалась команда для заключенных:
– При попытке к бегству стреляем без предупреждения. Передним не торопиться, задним не отставать. Из строя не выходить. Шагом — марш!
Зеки двинулись. Строя не было. Вокруг заключенных с автоматами наперевес шли конвойные. Собаки были спокойны. За зеками, метрах в десяти, шли Глаз и Коваленко. Их вели отдельно потому, что один — смертник, другой — малолетка. Конвой сзади шел на приличном расстоянии, и Коваленко спросил Глаза:
– Ты откуда?
– Из Тюменской области.
– Сына моего знаешь?
– Знаю. Я с ним вместе сидел.
– Ты вот что ему передай. — Коваленко посмотрел на Глаза. — Отец говорил, это его последняя просьба, — пусть замочит Соху. Понял?
– Понял. Но где я увижу Вовку? Его отправили на этап, у него общий режим, у меня — усиленный. Мне с ним никак не встретиться.
– У тебя какой срок?
– Восемь.
– Пути Господни неисповедимы. Ты с ним встретишься.
Коваленко больше ничего не успел сказать Глазу. Этап подвели к «воронкам». Но он сказал главное.
Через неделю Глаза забрали на этап. Везли его, как Томильца, в Вологодскую область в город Грязовец.
В этапке мужчина лет тридцати пяти — он стоял у окна — крикнул негромко:
– Из Волгограда кто есть?
Глаз смело подошел к нему.
– Десять лет сижу и ни разу коренного волгоградца не встретил, — сказал мужчина, узнав, что Глаз прожил в Волгограде всего несколько месяцев.
Кличка у него была Клен. Он был высокий, стройный, красивый и веселый. Клен на зоне раскрутился, дали ему пятнадцать, и теперь он шел в Тобольск на крытку.
Глаз сказал:
– Клен, ты десять просидел — и еще пятнадцать. Кошмар!
– Да, Глазик, я буду сидеть до тех пор, пока будет советская власть.
Этап малолеток в сторону Вологды небольшой. В боксике парни предложили Глазу судить пацана. В тюрьму он попал за изнасилование родной сестры.
– Давай, Глаз, засудим его и приговорим к опетушению. Ты будешь первый, — предложили ребята.
– Зачем нам его судить? Его суд будет судить, — спокойно ответил Глаз.
Все малолетки были только что с воли. И то, что парень изнасиловал родную сестру, им было дико — они хотели поиздеваться над ним.
– Хорошо, — согласился Глаз. — Но вначале послушаем его. Что он нам скажет.
Парень, скрючившись, сидел в углу. Он был невысокого роста, но коренастый. Одет в поношенный черный костюм и серое демисезонное пальто. Он очень боялся, что его могут опетушить.
– Тебя как зовут? — спросил Глаз.
– Толя, — был тихий ответ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
– Давай.
25
Ночью этапников погрузили в «воронок», но дверцу на улицу конвой не закрыл. Кого-то еще посадят в стаканы. Может быть, женщин.
Но конвой на этот раз суетливый. Часто залезал в «воронок» и опять выпрыгивал на землю. Стакан открыли заранее, сказав:
– В этот его.
Какая разница между двумя стаканами, Глаз и зеки не понимали. Стаканы одинаковые. И тогда взросляк спросил конвойного:
– Старшой, кого с нами повезут?
– Смертника, — ответил тот и спрыгнул на землю.
– Кого же из смертников забирают на этап?
– Коваленко, — сказал кто-то, — ему приговор утвердили.
С сыном Коваленко Володей Глаз сидел в осужденке. Коваленко избил жену и из окна второго этажа выбросил соседа. Сосед скончался в больнице. У Коваленко это второе убийство, за первое он отсидел. В тюрьме говорили, что может быть, ему бы и не дали вышак, но он суд обругал матом и сказал: «Жаль, что убил одного».
О таких людях базарит вся тюрьма. Их единицы. И разговор о смертниках — вечная тюремная тема. Никто точно не знает, приводят ли приговор в исполнение или приговоренных отправляют на рудники, где они медленно умирают, добывая урановую руду. И вот теперь Глазу предстояло ехать в одном «воронке» со смертником. А потом и в «Столыпине». Этап был на Свердловск, и, наверное, если смертников расстреливают, то расстреливают в Свердловске. Свердловск, как все говорят, — исполнительная тюрьма. Недаром и Николая II расстреляли в Свердловске.
Из открытой дверцы «воронка» Глаз видел полоску тюремной земли. Зеки не разговаривали. А Глаз все смотрел на тюремный двор и ждал, когда из этапки выведут Коваленко.
Прошло несколько томительных минут, и Глаз увидел, как Коваленко идет от двери этапки. Одет он в зимнее длинное коричневое пальто с черным каракулевым воротником. Пальто поношенное. На голове у смертника черная, тоже изрядно потасканная, цигейковая шапка, державшаяся на макушке чуть набок. Пальто расстегнуто, лицо заросло щетиной, а сам крепок и высок ростом.
Коваленко шел медленно, держа перед собой руки в наручниках. Он шел и разговаривал с двумя конвойными. Глядя на него — не подумаешь, что это идет человек, приговоренный к расстрелу, и ему, быть может, через несколько дней приговор приведут в исполнение. Он шел, и сквозь щетину на его лице проступала усмешка — презрение к жизни. Неужели он смирился со смертью и не реагировал на ее приближение? Или у него в душе шла борьба, на лице не отражавшаяся?
Коваленко с конвойными поднялся в «воронок». Конвойные сели, а он, нагнувшись, вошел в открытый для него стакан. Дверцу стакана конвой за ним не закрыл, и он сел, посмотрел на конвой и сказал:
– На, возьмите, я сам смастерил.
Один конвойный встал с сиденья и что-то у него взял. Глаз не заметил что.
Когда Коваленко зашел в стакан, зеки все так же молчали. Ни один из них до самого вокзала не проронил ни слова. Будто с ними в «воронке» ехал не человек, приговоренный к смерти, а сама смерть. Коваленко нес в себе таинство смерти, и потому зеки были парализованы.
И Коваленко зекам не сказал ни одного слова. Он всю дорогу проговорил с конвоем. Конвойные с ним были добрые. Глаз такого от конвоя не ожидал. Они ласково, даже заискивающе с ним разговаривали. О чем они говорили, Глаз разобрать не мог. Долетали отдельные слова. И конвой и Коваленко говорили тихо.
В «Столыпине» Коваленко посадили в отдельное купе. И до самого Свердловска он ехал один, хотя «Столыпин» переполнен. Конвойные и здесь с ним хорошо обращались Глаз ехал в соседнем купе и слышал: если он просил пить, ему сразу приносили, если просился в туалет, его сразу вели. Глаз впервые видел, как конвой с заключенным обращается по-человечески. Но ведь они так хорошо обращались со смертником. Перед смертью пасуют все.
В Свердловске взросляков вывели из «Столыпина» первыми. Затем Глаза. На весь этап он один малолетка. Метрах в десяти от взросляков Глаза остановили. Вокруг зеков стоял конвой, на этот раз усиленный овчарками.
Из «Столыпина» вывели Коваленко. Он все так же шел не торопясь, держа перед собой руки в наручниках. Когда он дошел до Глаза, конвой скомандовал:
– Стой!
Коваленко остановился рядом с Глазом, и тут раздалась команда для заключенных:
– При попытке к бегству стреляем без предупреждения. Передним не торопиться, задним не отставать. Из строя не выходить. Шагом — марш!
Зеки двинулись. Строя не было. Вокруг заключенных с автоматами наперевес шли конвойные. Собаки были спокойны. За зеками, метрах в десяти, шли Глаз и Коваленко. Их вели отдельно потому, что один — смертник, другой — малолетка. Конвой сзади шел на приличном расстоянии, и Коваленко спросил Глаза:
– Ты откуда?
– Из Тюменской области.
– Сына моего знаешь?
– Знаю. Я с ним вместе сидел.
– Ты вот что ему передай. — Коваленко посмотрел на Глаза. — Отец говорил, это его последняя просьба, — пусть замочит Соху. Понял?
– Понял. Но где я увижу Вовку? Его отправили на этап, у него общий режим, у меня — усиленный. Мне с ним никак не встретиться.
– У тебя какой срок?
– Восемь.
– Пути Господни неисповедимы. Ты с ним встретишься.
Коваленко больше ничего не успел сказать Глазу. Этап подвели к «воронкам». Но он сказал главное.
Через неделю Глаза забрали на этап. Везли его, как Томильца, в Вологодскую область в город Грязовец.
В этапке мужчина лет тридцати пяти — он стоял у окна — крикнул негромко:
– Из Волгограда кто есть?
Глаз смело подошел к нему.
– Десять лет сижу и ни разу коренного волгоградца не встретил, — сказал мужчина, узнав, что Глаз прожил в Волгограде всего несколько месяцев.
Кличка у него была Клен. Он был высокий, стройный, красивый и веселый. Клен на зоне раскрутился, дали ему пятнадцать, и теперь он шел в Тобольск на крытку.
Глаз сказал:
– Клен, ты десять просидел — и еще пятнадцать. Кошмар!
– Да, Глазик, я буду сидеть до тех пор, пока будет советская власть.
Этап малолеток в сторону Вологды небольшой. В боксике парни предложили Глазу судить пацана. В тюрьму он попал за изнасилование родной сестры.
– Давай, Глаз, засудим его и приговорим к опетушению. Ты будешь первый, — предложили ребята.
– Зачем нам его судить? Его суд будет судить, — спокойно ответил Глаз.
Все малолетки были только что с воли. И то, что парень изнасиловал родную сестру, им было дико — они хотели поиздеваться над ним.
– Хорошо, — согласился Глаз. — Но вначале послушаем его. Что он нам скажет.
Парень, скрючившись, сидел в углу. Он был невысокого роста, но коренастый. Одет в поношенный черный костюм и серое демисезонное пальто. Он очень боялся, что его могут опетушить.
– Тебя как зовут? — спросил Глаз.
– Толя, — был тихий ответ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117