Вдруг обернулся, стараясь сделать это по возможности резко!.. Нет, по-видимому, Анджело не осмелился его ослушаться, не следит за ним. Хотя, может быть, и к лучшему было, чтобы присматривал: очень уж не понравилось Сигорду осознавать свою недавнюю беспомощность в плену у других людей. Кто бы они ни были: лягавый с дубинкой и наручниками, уголовник с пистолетом, ханыга с кирпичом в руке… Правда, тут нет никого, все тихо… Только он и дом. Дом и он. Большая зеленая муха стала нарезать круги вокруг Сигорда, словно бы препятствуя ему подойти ближе к дому. Откуда она такая большая взялась, неужто вырасти успела за первые теплые дни? Сигорд махнул рукой, муха жужукнула на прощание и растворилась в просторах освещенного солнцем пустыря.
— Ну, здравствуй, дом! Как ты тут без меня? — Сигорд заставил себя выговорить эти слова вслух, но застеснялся в последнюю секунду и поэтому они прозвучали невыносимо фальшиво даже для него самого.
Дом не ответил, и Сигорд чуточку приободрился. Вот вход, ступеньки перед ним, надо попробовать память организма, только аккуратненько, чтобы руки-ноги не переломать. Сигорд прислушался, обшаривая взглядом полутьму парадной, покрутил головой для страховки — нигде никого, кроме него… Он крепко зажмурил глаза, потом чуточку расслабил мышцы век, только чтобы отличать закрытыми глазами свет и тень, и на ощупь двинулся вперед: ему интересно было проверить — помнит ли его тело «родные» места обитания?
Однако, чертыхнувшись раз и другой, Сигорд вынужден был открыть глаза — ой, больно оказалось! Правым коленом ударился аккурат в торчащий железный прут, хорошо брюки целы остались. И локтем успел обо что-то приложиться, локоть тоже ноет и перемазан так, что рукой не отряхнуть. Что же ты, родимый, хозяина так встречаешь?
Но дом не ответил ему, и Сигорд двинулся дальше, уже смотря под ноги и по сторонам. Видимо, все же в этот дом нередко забредали какие-то существа, люди, а может, собаки… Засохшие кучки говна виднелись там и сям, возле некоторых виднелся лоскутный мусор, в котором, при некотором насилии над воображением, можно было увидеть нечто вроде подтирочных бумажек. С другой стороны, зачем собакам туалетная бумага? Тем более бомжам…
Дом одряхлел. Смешно говорить так о развалинах, где даже крысы случайные гости, но его прошлая ветхость, та, которая приютила пьяницу и бомжа Сигорда, не шла ни в какое сравнение с нынешней, тусклой, волглой… Вот здесь должен быть провал в ступеньках… Сигорд сощурился в полутьме — здесь она, а куда ей деваться-то, дырке старой? Осторожно переступил и чуть было не вмазался лицом и горлом в торчащую поперек доску. От стены отвалилась, но не до конца. Раз ее не убрали с дороги, значит в последнее время никто, выше полутора метров ростом, здесь не проходил… Сигорд ткнул легонько запачканным кулаком и гнилая доска упала, да уже не со стуком, а, скорее, с противным мокрым чмоком.
Боже, мой, какая отвратительная помойка! Сигорд стоял, озирая чердак, не в силах поверить, что даже в час горя и помутнения рассудка, он сумел провести здесь целую ночь до рассвета, и даже спать на вот этой вот склизкой… поверхности. Не говоря уже о том далеком времени, когда он жил здесь на постоянной основе. Да жил. Воду кипятил, суп готовил, на сковородке что-то жарил… Спал, деньги хранил, мечтал…
А еще раньше, до этого, когда пил… А это корыто, в котором он умывался. Желудок съежился и Сигорду немедленно захотелось выблевать в корыто весь сегодняшний завтрак и вчерашний ужин. И вчерашний обед неплохо бы… Но спазмы улеглись и желудочного цунами не случилось. Сигорд продолжал озираться, в попытке найти и взять с собой какой-нибудь предмет, на память о пережитом, ибо в предыдущие исходы с чердака в большой мир, он брал и выбрасывал, не помышляя о подобных сантиментах. А теперь вот приспичило… Но не было ничего, что можно было бы без омерзения взять в руки. Разве что гвоздь… Что-то он делал этим гвоздем-стопятидесяткой, но что? Не вспомнить. Вон там, в стене, у него был основной тайник, а здесь — Сигорд пихнул ногой — другой, для мелких купюр… Вот, если бы он затырил сюда кипятильник, то можно было бы кипяточек сделать, отметить посещение… Предположим, чаю в пакетиках заранее купить… Да, и кружку с ложкой, и сахару… Скажем, высвистать Анджело и послать его в лавку за покупками… К черту такую ностальгию с липовыми реконструкциями прошедшего быта. Что же с этим домом делать?
Может, действительно, послушать Яблонского, да спроворить из него себе особняк? Как раз вот из этого дома? Пустырь выкупить, обнести оградой решетчатой, лужайки, газоны, вазоны… С круглосуточной охраной, естественно, чтобы не гадили вокруг… Или снести его к чертовой матери, через годик перепродать место, наверняка с весомой выгодой, если вспоминать все эти деловые намеки господина Шредера? Да, именно разрушить, продать и навсегда забыть, как страшный сон, свое помойное прошлое?
Сигорд задумался. Нет. Все будет именно так, как он уже решил, бесповоротно и окончательно. Дом станет музеем. Диковинным частным музеем. Никаких грошовых расчетов по экономии, никаких муляжей: самые квалифицированные реставраторы возьмутся за дело. Если понадобится — можно быть выписать хоть из Европы, из самой Венеции. Стены, фундамент останутся прежними, отремонтированные, восстановленные — но никак не замененные на «новодел». Крыша с чердаком — ну тот уже по обстановке: если можно будет сохранить что-либо из прежнего, хотя бы стропила, пусть и не полностью — сохранят. Крышу перестлать, окна поменять, целиком, с рамами вместе… И вообще всю столярку надо будет заменить. Из подвалов откачать сырость, высушить и герметизировать, чтобы насухо и навсегда. Двор восстановить, да не с новыми саженцами, в мизинец каждый, а сразу подсадить взрослые деревья.
Сколько там было квартир — шестнадцать, двадцать? Одну выделить под смотрителей — остальные под музей. Пусть шестнадцать. Минус одна — пятнадцать. Дом строился еще перед войной, задолго до войны… Шредер сказал, что в середине двадцатых. Значит, если от всего века отнять четверть — останется семьдесят пять лет. Семьдесят пять поделить на пятнадцать — получится пять лет. Каждая квартира будет восстановлена под частное жилье граждан среднего достатка, с примерным историческим интервалом в пять лет. То есть, от середины двадцатых — до конца века.
Каждая квартира будет представлять из себя восстановленный быт соответствующего пятилетия, чтобы все там соответствовало иллюстрируемому периоду, все до мельчайших мелочей. А чтобы реставраторы-декораторы были добросовестны и скрупулезны он, Сигорд, а) положит им всем оклады — мама-не-горюй! б) наймет два слоя специалистов, чтобы одни контролировали других… Даст им уйму времени, где-нибудь года три-четыре, но с жестким план-гафиком, под четкие промежуточные сроки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
— Ну, здравствуй, дом! Как ты тут без меня? — Сигорд заставил себя выговорить эти слова вслух, но застеснялся в последнюю секунду и поэтому они прозвучали невыносимо фальшиво даже для него самого.
Дом не ответил, и Сигорд чуточку приободрился. Вот вход, ступеньки перед ним, надо попробовать память организма, только аккуратненько, чтобы руки-ноги не переломать. Сигорд прислушался, обшаривая взглядом полутьму парадной, покрутил головой для страховки — нигде никого, кроме него… Он крепко зажмурил глаза, потом чуточку расслабил мышцы век, только чтобы отличать закрытыми глазами свет и тень, и на ощупь двинулся вперед: ему интересно было проверить — помнит ли его тело «родные» места обитания?
Однако, чертыхнувшись раз и другой, Сигорд вынужден был открыть глаза — ой, больно оказалось! Правым коленом ударился аккурат в торчащий железный прут, хорошо брюки целы остались. И локтем успел обо что-то приложиться, локоть тоже ноет и перемазан так, что рукой не отряхнуть. Что же ты, родимый, хозяина так встречаешь?
Но дом не ответил ему, и Сигорд двинулся дальше, уже смотря под ноги и по сторонам. Видимо, все же в этот дом нередко забредали какие-то существа, люди, а может, собаки… Засохшие кучки говна виднелись там и сям, возле некоторых виднелся лоскутный мусор, в котором, при некотором насилии над воображением, можно было увидеть нечто вроде подтирочных бумажек. С другой стороны, зачем собакам туалетная бумага? Тем более бомжам…
Дом одряхлел. Смешно говорить так о развалинах, где даже крысы случайные гости, но его прошлая ветхость, та, которая приютила пьяницу и бомжа Сигорда, не шла ни в какое сравнение с нынешней, тусклой, волглой… Вот здесь должен быть провал в ступеньках… Сигорд сощурился в полутьме — здесь она, а куда ей деваться-то, дырке старой? Осторожно переступил и чуть было не вмазался лицом и горлом в торчащую поперек доску. От стены отвалилась, но не до конца. Раз ее не убрали с дороги, значит в последнее время никто, выше полутора метров ростом, здесь не проходил… Сигорд ткнул легонько запачканным кулаком и гнилая доска упала, да уже не со стуком, а, скорее, с противным мокрым чмоком.
Боже, мой, какая отвратительная помойка! Сигорд стоял, озирая чердак, не в силах поверить, что даже в час горя и помутнения рассудка, он сумел провести здесь целую ночь до рассвета, и даже спать на вот этой вот склизкой… поверхности. Не говоря уже о том далеком времени, когда он жил здесь на постоянной основе. Да жил. Воду кипятил, суп готовил, на сковородке что-то жарил… Спал, деньги хранил, мечтал…
А еще раньше, до этого, когда пил… А это корыто, в котором он умывался. Желудок съежился и Сигорду немедленно захотелось выблевать в корыто весь сегодняшний завтрак и вчерашний ужин. И вчерашний обед неплохо бы… Но спазмы улеглись и желудочного цунами не случилось. Сигорд продолжал озираться, в попытке найти и взять с собой какой-нибудь предмет, на память о пережитом, ибо в предыдущие исходы с чердака в большой мир, он брал и выбрасывал, не помышляя о подобных сантиментах. А теперь вот приспичило… Но не было ничего, что можно было бы без омерзения взять в руки. Разве что гвоздь… Что-то он делал этим гвоздем-стопятидесяткой, но что? Не вспомнить. Вон там, в стене, у него был основной тайник, а здесь — Сигорд пихнул ногой — другой, для мелких купюр… Вот, если бы он затырил сюда кипятильник, то можно было бы кипяточек сделать, отметить посещение… Предположим, чаю в пакетиках заранее купить… Да, и кружку с ложкой, и сахару… Скажем, высвистать Анджело и послать его в лавку за покупками… К черту такую ностальгию с липовыми реконструкциями прошедшего быта. Что же с этим домом делать?
Может, действительно, послушать Яблонского, да спроворить из него себе особняк? Как раз вот из этого дома? Пустырь выкупить, обнести оградой решетчатой, лужайки, газоны, вазоны… С круглосуточной охраной, естественно, чтобы не гадили вокруг… Или снести его к чертовой матери, через годик перепродать место, наверняка с весомой выгодой, если вспоминать все эти деловые намеки господина Шредера? Да, именно разрушить, продать и навсегда забыть, как страшный сон, свое помойное прошлое?
Сигорд задумался. Нет. Все будет именно так, как он уже решил, бесповоротно и окончательно. Дом станет музеем. Диковинным частным музеем. Никаких грошовых расчетов по экономии, никаких муляжей: самые квалифицированные реставраторы возьмутся за дело. Если понадобится — можно быть выписать хоть из Европы, из самой Венеции. Стены, фундамент останутся прежними, отремонтированные, восстановленные — но никак не замененные на «новодел». Крыша с чердаком — ну тот уже по обстановке: если можно будет сохранить что-либо из прежнего, хотя бы стропила, пусть и не полностью — сохранят. Крышу перестлать, окна поменять, целиком, с рамами вместе… И вообще всю столярку надо будет заменить. Из подвалов откачать сырость, высушить и герметизировать, чтобы насухо и навсегда. Двор восстановить, да не с новыми саженцами, в мизинец каждый, а сразу подсадить взрослые деревья.
Сколько там было квартир — шестнадцать, двадцать? Одну выделить под смотрителей — остальные под музей. Пусть шестнадцать. Минус одна — пятнадцать. Дом строился еще перед войной, задолго до войны… Шредер сказал, что в середине двадцатых. Значит, если от всего века отнять четверть — останется семьдесят пять лет. Семьдесят пять поделить на пятнадцать — получится пять лет. Каждая квартира будет восстановлена под частное жилье граждан среднего достатка, с примерным историческим интервалом в пять лет. То есть, от середины двадцатых — до конца века.
Каждая квартира будет представлять из себя восстановленный быт соответствующего пятилетия, чтобы все там соответствовало иллюстрируемому периоду, все до мельчайших мелочей. А чтобы реставраторы-декораторы были добросовестны и скрупулезны он, Сигорд, а) положит им всем оклады — мама-не-горюй! б) наймет два слоя специалистов, чтобы одни контролировали других… Даст им уйму времени, где-нибудь года три-четыре, но с жестким план-гафиком, под четкие промежуточные сроки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107