— Мы так не поступаем.
— Это слова. Но даже если и не досуха — я весь остаток дней буду коровой в стаде коров, щипать траву и доиться, и радоваться будням — но под вечным кнутом пастуха. Так уже было в моей жизни, и похуже того было, а больше не будет. Не — будет. Я — отказываюсь — работать — на — вас.
— Да ты что, сбрендил, урод… Блондин, засохни, теперь я буду говорить. Я! Понял? — Называемый Блондином раздраженно ухмыльнулся и чуть отошел в сторону, показывая, что не мешает стучать кулаком в грудь, рявкать грозным голосом и иными проверенными способами решать возникшую проблему.
— Твой сын у нас. Убьем и, как ты выражаешься, того похуже с ним сделаем. Дочь твоя в Иневии, Яблонски твой дружок, дети, внуки — ты всем этим рисковать вздумал? И твое здоровьице… Его потом никакими деньгами не исправишь, если выживешь. А после таких слов и ты жив не будешь. Но сначала переживешь всех своих родных и близких, я тебя уверяю. А чтобы ты поверил в серьезность наших намерений, я тебе для аванса отрублю кисть руки. Левую.
— Нестор, дурак ты, что ли! Палец отруби и хватит! А лучше не ему, а сыну. На его глазах. Завтра ухо любимой внучки пришлем… Ну и так далее, пока не израсходуем весь материал, или пока вы не согласитесь… — Сигорд неловко спрыгнул со стула и побежал было к стене — он хотел с разбегу удариться в нее головой и, если повезет, умереть. Но Блондин легко перехватил его на пути, заломил руки и вернул на место, усадил на стул.
— В побег, что ли, собрался? Так — как, с сына начнем? Отпускаю, сиди смирно.
Сигорд горько заплакал. Платок был рядом, в нагрудном кармане, но Сигорд не вспомнил о нем и рыдал, размазывая слезы по щекам рукавами дорогущего, «от Беландо» пиджака. Сигорд рыдал в голос, всхлипывая, охал и тряс седой головой, не стесняясь того, как он выглядит в этот жалкий для себя момент. Опытные Нестор и Блондин замерли, боясь неосторожным возгласом или замечанием нарушить эти очень важные мгновения «слома», после которых воля к сопротивлению у жертвы заканчивается навсегда…
— На, водички попей. Минеральная, без газа. Успокойся, на самом деле мы не такие уж и звери… — Голос Нестора мягко вклинился в паузу между всхлипами, рокотал чуть ли ни примирительно.
— НЕТ. Я решил — и можете рубить на моих глазах кого угодно, хоть себя. Я вам ничего не должен и платить не буду.
— Успокойся, не горячись. Пока мы будем трудиться над твоим сыном, палец за пальцем, сустав за суставом, у тебя будет время передумать. Готов?
Сигорд всхлипнул последний раз, вытащил-таки платок, отер им лицо, шею…
— Да, я готов. Приступайте. Прости меня, сын, обещаю, клянусь, что тебя не переживу..
Блондин и Нестор переглянулись.
— Жадный же ты мэн… Хм… Мне даже самому любопытно стало — сколько ты продержишься на такой ноте. — Нестор снял трубку телефона — Эй, давайте сюда молодого, колоду несите и топор.
Сигорд вздрогнул: он все же каким-то дальним, глубинным своим нутром надеялся на чудо, на случайность, на фортуну, на… на чудо, сродни тому, которое однажды…
Железная дверь перднула от напряжения в петлях и впустила кого-то, Сигорд не видел — кого, он спиной сидел к двери. Но он знал — кого… Вот бы успеть умереть…
Вдруг сидящий детина, тот, кого Блондин называл Нестором, вскочил и замер с выпученными глазами, и Блондин словно застыл на месте.
— Как дела, ребята? Я так понял — упирается?
— Угу. Я думаю, может, отложить на пару дней, этот героический дух из него повыветрится. А пока молодому оттяпать чего по мелочи, на его глазах, чтобы этому лучше думалось. А?
— А ты чего думаешь?
— Я… я с Нестором согласен, подождать бы денек-другой.
— Может быть. Вы идите пока, отдохните, то, сё, а я сам с ним побеседую. Хорошо?
Оба Сигордовых мучителя, Блондин и Нестор, даже кивками не посмели выразить свое согласие, но без промедления ринулись к двери.
— Стоп. Так вы что, друг друга по никнеймам кличете? Вслух? При посторонних?
— Как?..
— Чего?..
— Никак. Никнейм — это, типа, временное погоняло у современного фратовья. Вот, например, твой никнейм был Энди Уорхол — чем он тебе не подошел? Неосторожность была проявлена вами обоими, после поговорим. Дверь поплотнее закройте. Я сам позову, когда надо будет.
— Добрый день, Сигорд.
— Добрый, разве?
— От нас с вами зависит.
— Я уже все свое сказал, новостей не будет. Ни завтра, ни послезавтра.
— Да, я понял, что вы на испуг не повелись и уперлись накрепко. Нет, лучше я на ты буду звать-обращаться, мне так привычнее. Меня можешь звать Стивен, Стив. На ты, на вы — без разницы. Значит, примерную суть требований наших ты знаешь. Твою позицию я понял. Не хочешь никому служить, не хочешь ни от кого зависеть, и это твое нехотение крепче смерти. Так?
— Так.
— Имеешь право, сюда не лезу. Если же в другом не сумею тебя разубедить, чтобы ты оказал нам разовую помощь — убьем тебя и сына. Остальных родных и близких не тронем, это не конструктивно. Хотя бы по одному этому резону не тронем, что неконструктивно, так что можешь быть спокоен.
— Спасибо.
— Да, принимается. Это все от доброты моего сердца. Однако, я постараюсь тебя убедить в своей просьбе и ты должен потерпеть, выслушать мои резоны и аргументы, ибо это займет всего несколько минут. Хорошо?
— Мне-то что, говори, — я уже свое сказал, что толку повторяться.
— Почему присутствует странность в нашей просьбе? Поясняю, хотя ты и не просишь пояснений: эти шестьсот миллионов — не просто деньги, а… собранные с миру по нитке деньги, предназначенные на общие нужды. Иначе — общак. Ты слышал такой термин?
— Слышал. Гангстера.
— Н-не совсем, но, в общем и целом… Вот, это общак. В результате кризиса, деньги общака, вложенные нашими структурами в бумаги, для того, чтобы деньги работали, а не пылились, деньги эти — сами превратились в пыль. Несколько человек, толковые, честные по понятиям люди, уважаемые в своем кругу, в результате подобной досады потеряют авторитет и вполне возможно — жизнь. Я и сам буду вынужден стоять за подобную строгость, хотя всей душой против. Но принципы, на которых стоит наша… субкультура, назовем ее так, не позволяет заменить утерянное штрафом, пусть даже на сумму большую, нежели утрата. Ты следишь за моей мыслью?
— Слежу, что мне еще делать? Принципы вам не позволяют…
— Молодец. И вот эти принципы обрекают на смерть целую ораву хороших людей.
— Если этих двоих, что сейчас здесь были — мне не жалко.
— Нет, только одного из них. Но мне они все — как родные дети. Впрочем… Твои принципы — это я продолжаю, а тебе и себе напоминаю — не позволяют тебе пойти на поводу у наших принципов, даже под угрозой смерти тебя и твоих близких. Редко — но бывает. Очень редко так бывает. Но я лично встречал такое и убедился. У меня дилемма:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107