Либо сок. И обязательно кофе в конце обеда.
— Проверим… Да, вполне. А все равно я рассольники не люблю. И французские супы тоже. По мне лучше восточные, густые, чтобы ложка туго ворочалась, чтобы с жирком, с мяском, непрозрачные.
— Плебейские.
— Угу. У нас, у потомственных лордов, есть такие извращенческие привычки — любить сермяжное народное. Все, убирай, добавки не хочу. Но вкусно было. Салат давай и мясо тоже. Ставь, я сказал. Хочу, чтобы рядом они стояли, буду оттуда и оттуда брать.
Яблонски страдальчески задирает и без того высоко поставленные брови: все его попытки приучить Сигорда к великосветским манерам, им же, Яблонски усовершенствованным, разбиваются о властное невежество Сигорда. Что делать, приходится участвовать в профанации…
Все эти судки и кастрюльки так ловко размещены в ящике, так заботливо укутаны в шубки, что на стол еда попадает горячей, словно бы секунду назад от повара. Но дальше, будучи распакованной и открытой, она остывает, как это и положено по законам физики. Температура — вот главное отличие «вторниковых» и «четверговых» обедов Сигорда и его челяди. Супа, всякий раз иного, отличного от предыдущего, готовится для его не менее двух литров, салата всегда с большим избытком, мяса уходит на обед не менее полутора-двух килограммов. Сигорду этого близко не съесть, конечно же, но съестное не пропадает и не портится, ибо потом, когда процессия, возглавляемая Яблонски, вернется домой, в апартаменты Сигорда, Анджело и Алиса, изредка и Яблонски, уберут все подчистую, что на месте не съедят — домой заберут. Помимо громадных окладов, двадцать и пятнадцать тысяч соответственно, это обоим — дополнительная привилегия и подпитка. Иногда и вино им достается, но не дай бог даже пригубить его на рабочем месте! Предшественница Алисы, Мария Лонга, вылетела с работы в ту же минуту, как ее увидел Яблонски с бокалом в руке, даже и оправданий слушать не стал. Но Анджело и Алиса знают: если Яблонски оставил вино в кухне на столе и не убрал его в поставец до вечера — можно унести домой. Вторник — день Анджело, по четвергам — Алиса забирает. Сам же Яблонски не чурается хороших вин, однако «хозяйские» пьет чрезвычайно редко: у него свои богатые погреба, регулярно пополняемые по европейским каталогам. Яблонски также перебрался жить на Музейную набережную, его двухкомнатная квартира буквально в трех домах от Сигордовой. Обошлась она ему в два с половиной миллиона наличными, но Яблонски не особенно и почувствовал урона своим финансам: во-первых, полмиллиона он выручил за старую, а во-вторых многомесячные оклады с премиальными, да регулярные дивиденды далеко превысили его потребности в деньгах — легко хватило на покупку и переезд. Восемьдесят два квадратных метра, да с балконом — куда это девать? В деле у него лежит, если верить Сигорду, миллионов пять-шесть долларовых, куда их тратить? Живет он один и не работает, строго говоря, времени полно — куда его девать? Вот он и проводит у Сигорда большую часть суток, придумывает себе занятия и развлечения… А за его собственной квартирой приглядывает приходящая прислуга, моет, убирает…
— Ну, что — кофейку? А себе чаю налей.
— Как прикажете, сударь. Ваша сигара. — Яблонски мановением руки отправляет Алису вон из кабинета, в соседнее помещение, к Анджело, Гюнтеру и Софии, а сам, пока Сигорд курит и расставляет шахматы, начинает заваривать кофе. Эта часть ритуала особенно дорога обоим, именно за нею оба они отдыхают в полной мере, душой. Яблонски сладкоежка, а Сигорд почти равнодушен к десертам, так что корзиночки, минуя Сигорда, под чаек постепенно перекочевывают в желудок Яблонски. Но это ничуть не помогает ему в шахматной игре и он проигрывает всухую все пять партий-трехминуток.
— Не-ет, Яблонски, рано тебе с такой маленькой форой играть. Ладья, а лучше ферзь — вот что может хотя бы в первом приближении уравнять наши силы, а конь — это не фора.
— Слон. Вы сегодня без слона играли.
— Без разницы. В следующий раз без ладьи будем.
— Гордыня вас погубит, Сигорд. Да без ладьи я вас «десять: ноль» раскатаю, хоть с часами, хоть без. Просто у меня сегодня день неудачный, собраться никак не могу, сосредоточиться. А еще вы тут со своей сигарой меня обкуриваете. У меня от этого голова болит.
— И мешанина в ней. Все понятно. Собираем доску и часы, зови своих, выметайтесь, бо мне еще с Софией работать и работать. Я где-то к девяти приеду, ты еще будешь на месте?
— Буду. Я сегодня до полуночи, либо вообще заночую. Кстати, вам сын звонил — не хотел вас на работе отвлекать. Навестить хочет сегодня вечером.
— Угу. Отлично. Во сколько?
— После десяти, в начале одиннадцатого.
— Годится, позвони ему. Прикинь там ужин на троих, чтобы мы с тобой и он. Сначала мы с ним в кабинете поговорим, шу-шу, обсудим разные дела, а потом общий ужин. Все, поторопи своих, пришпорь, пожалуйста…
Тем же порядком процессия следует из офиса к автомобильной стоянке, но на обратном пути Яблонски задерживается в «операционной», чтобы отдать приказания собственному брокеру. Он, в качестве физического лица, ввалил три миллиона талеров на счета брокерской фирмы «Дюма и сын» и поигрывает ими с переменным успехом. Но чаще удача благосклонна к нему и счет его пополняется, скоро округлится до четырех миллионов. Он бы и больше снимал, но — Форекс… Часть операций он проводит в псевдобиржевой системе Форекс, а они на круг получаются куда как менее прибыльнее, нежели по обычным операциям. Именно по этой причине, из-за Форекса, Сигорд категорически отказал своему младшему компаньону открыть счет в «Доме фондовых ремесел», он терпеть не может «это вонючее шарлатанство». Но Яблонски нисколько не в обиде, ему же еще и лучше: для него это своего рода автономия, ничем не замутненное интеллектуальное удовольствие от игры, а деньги не сверхбольшие, во всяком случае — не принципиальные.
— Ваша газета, сударь. — Яблонски дарит швейцару легкий кивок, левой рукой (пропуск уже спрятан) принимает «биржевку» и покидает здание биржи. С некоторых пор и ему лично положено вручение газеты, не только Сигорду.
Глава тринадцатая
О, сколько вас, обывателей Земли, тех, кто добровольно покупают или мастерят себе ошейники, носят их, но при этом вовсе не считают, что идут на чьем-то поводу!
Редко кто в жизни своей не задумывался о природе богатства, о всех его свойствах и возможностях для алчущих представителей рода людского, о путях, которыми оно приходит и уходит к своим владельцам… Да и то сказать и спросить: гордый ли ты капитан просторам своим, или щепка по волнам, если деньги твои суть не долги безнадежные, не мелочь карманная, не оклад ежемесячный, но капитал, сосчитать который можно лишь приблизительно, с точностью до N миллионов, ибо он огромен, сей капитал, он колеблется, колышется, «дышит», подобно океану… И подобно океану — не бывает спокоен:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
— Проверим… Да, вполне. А все равно я рассольники не люблю. И французские супы тоже. По мне лучше восточные, густые, чтобы ложка туго ворочалась, чтобы с жирком, с мяском, непрозрачные.
— Плебейские.
— Угу. У нас, у потомственных лордов, есть такие извращенческие привычки — любить сермяжное народное. Все, убирай, добавки не хочу. Но вкусно было. Салат давай и мясо тоже. Ставь, я сказал. Хочу, чтобы рядом они стояли, буду оттуда и оттуда брать.
Яблонски страдальчески задирает и без того высоко поставленные брови: все его попытки приучить Сигорда к великосветским манерам, им же, Яблонски усовершенствованным, разбиваются о властное невежество Сигорда. Что делать, приходится участвовать в профанации…
Все эти судки и кастрюльки так ловко размещены в ящике, так заботливо укутаны в шубки, что на стол еда попадает горячей, словно бы секунду назад от повара. Но дальше, будучи распакованной и открытой, она остывает, как это и положено по законам физики. Температура — вот главное отличие «вторниковых» и «четверговых» обедов Сигорда и его челяди. Супа, всякий раз иного, отличного от предыдущего, готовится для его не менее двух литров, салата всегда с большим избытком, мяса уходит на обед не менее полутора-двух килограммов. Сигорду этого близко не съесть, конечно же, но съестное не пропадает и не портится, ибо потом, когда процессия, возглавляемая Яблонски, вернется домой, в апартаменты Сигорда, Анджело и Алиса, изредка и Яблонски, уберут все подчистую, что на месте не съедят — домой заберут. Помимо громадных окладов, двадцать и пятнадцать тысяч соответственно, это обоим — дополнительная привилегия и подпитка. Иногда и вино им достается, но не дай бог даже пригубить его на рабочем месте! Предшественница Алисы, Мария Лонга, вылетела с работы в ту же минуту, как ее увидел Яблонски с бокалом в руке, даже и оправданий слушать не стал. Но Анджело и Алиса знают: если Яблонски оставил вино в кухне на столе и не убрал его в поставец до вечера — можно унести домой. Вторник — день Анджело, по четвергам — Алиса забирает. Сам же Яблонски не чурается хороших вин, однако «хозяйские» пьет чрезвычайно редко: у него свои богатые погреба, регулярно пополняемые по европейским каталогам. Яблонски также перебрался жить на Музейную набережную, его двухкомнатная квартира буквально в трех домах от Сигордовой. Обошлась она ему в два с половиной миллиона наличными, но Яблонски не особенно и почувствовал урона своим финансам: во-первых, полмиллиона он выручил за старую, а во-вторых многомесячные оклады с премиальными, да регулярные дивиденды далеко превысили его потребности в деньгах — легко хватило на покупку и переезд. Восемьдесят два квадратных метра, да с балконом — куда это девать? В деле у него лежит, если верить Сигорду, миллионов пять-шесть долларовых, куда их тратить? Живет он один и не работает, строго говоря, времени полно — куда его девать? Вот он и проводит у Сигорда большую часть суток, придумывает себе занятия и развлечения… А за его собственной квартирой приглядывает приходящая прислуга, моет, убирает…
— Ну, что — кофейку? А себе чаю налей.
— Как прикажете, сударь. Ваша сигара. — Яблонски мановением руки отправляет Алису вон из кабинета, в соседнее помещение, к Анджело, Гюнтеру и Софии, а сам, пока Сигорд курит и расставляет шахматы, начинает заваривать кофе. Эта часть ритуала особенно дорога обоим, именно за нею оба они отдыхают в полной мере, душой. Яблонски сладкоежка, а Сигорд почти равнодушен к десертам, так что корзиночки, минуя Сигорда, под чаек постепенно перекочевывают в желудок Яблонски. Но это ничуть не помогает ему в шахматной игре и он проигрывает всухую все пять партий-трехминуток.
— Не-ет, Яблонски, рано тебе с такой маленькой форой играть. Ладья, а лучше ферзь — вот что может хотя бы в первом приближении уравнять наши силы, а конь — это не фора.
— Слон. Вы сегодня без слона играли.
— Без разницы. В следующий раз без ладьи будем.
— Гордыня вас погубит, Сигорд. Да без ладьи я вас «десять: ноль» раскатаю, хоть с часами, хоть без. Просто у меня сегодня день неудачный, собраться никак не могу, сосредоточиться. А еще вы тут со своей сигарой меня обкуриваете. У меня от этого голова болит.
— И мешанина в ней. Все понятно. Собираем доску и часы, зови своих, выметайтесь, бо мне еще с Софией работать и работать. Я где-то к девяти приеду, ты еще будешь на месте?
— Буду. Я сегодня до полуночи, либо вообще заночую. Кстати, вам сын звонил — не хотел вас на работе отвлекать. Навестить хочет сегодня вечером.
— Угу. Отлично. Во сколько?
— После десяти, в начале одиннадцатого.
— Годится, позвони ему. Прикинь там ужин на троих, чтобы мы с тобой и он. Сначала мы с ним в кабинете поговорим, шу-шу, обсудим разные дела, а потом общий ужин. Все, поторопи своих, пришпорь, пожалуйста…
Тем же порядком процессия следует из офиса к автомобильной стоянке, но на обратном пути Яблонски задерживается в «операционной», чтобы отдать приказания собственному брокеру. Он, в качестве физического лица, ввалил три миллиона талеров на счета брокерской фирмы «Дюма и сын» и поигрывает ими с переменным успехом. Но чаще удача благосклонна к нему и счет его пополняется, скоро округлится до четырех миллионов. Он бы и больше снимал, но — Форекс… Часть операций он проводит в псевдобиржевой системе Форекс, а они на круг получаются куда как менее прибыльнее, нежели по обычным операциям. Именно по этой причине, из-за Форекса, Сигорд категорически отказал своему младшему компаньону открыть счет в «Доме фондовых ремесел», он терпеть не может «это вонючее шарлатанство». Но Яблонски нисколько не в обиде, ему же еще и лучше: для него это своего рода автономия, ничем не замутненное интеллектуальное удовольствие от игры, а деньги не сверхбольшие, во всяком случае — не принципиальные.
— Ваша газета, сударь. — Яблонски дарит швейцару легкий кивок, левой рукой (пропуск уже спрятан) принимает «биржевку» и покидает здание биржи. С некоторых пор и ему лично положено вручение газеты, не только Сигорду.
Глава тринадцатая
О, сколько вас, обывателей Земли, тех, кто добровольно покупают или мастерят себе ошейники, носят их, но при этом вовсе не считают, что идут на чьем-то поводу!
Редко кто в жизни своей не задумывался о природе богатства, о всех его свойствах и возможностях для алчущих представителей рода людского, о путях, которыми оно приходит и уходит к своим владельцам… Да и то сказать и спросить: гордый ли ты капитан просторам своим, или щепка по волнам, если деньги твои суть не долги безнадежные, не мелочь карманная, не оклад ежемесячный, но капитал, сосчитать который можно лишь приблизительно, с точностью до N миллионов, ибо он огромен, сей капитал, он колеблется, колышется, «дышит», подобно океану… И подобно океану — не бывает спокоен:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107