В большом алюминиевом баллоне он нашел воду. Она резко пахла металлом и, как показалось Камову, резиной. От баллона шли гибкие трубки к двум продолговатой формы ящикам, похожим на гробы. Вода явно предназначалась не для питья.
Наконец он нашел несколько баллонов с апельсиновым соком. “Ну, что ж! Это не так плохо!” — решил он.
Утолив голод и жажду, Камов занялся поисками бумаги. Ее нигде не было.
“Хепгуд был ученым, — думал Камов. — Он должен был вести наблюдения и записывать их. Тетради с его записями должны быть”.
Возле пульта управления лежал большой чемодан желтой кожи. Его замки были заперты. Ключа не было.
“Это чемодан Хепгуда. Очевидно, в нем лежат его записи. Неприятно, но придется вскрыть замки. Другого выхода нет”.
Чтобы не тратить времени на поиски, Камов сходил к вездеходу и принес оттуда необходимый инструмент. Замки были крепкие, и он довольно долго возился с ними.
Но вот чемодан открыт.
Две толстые тетради лежали сверху. Бегло просмотрев, Камов отложил их в сторону. Они были заполнены записями астрономических наблюдении. Несколько смен белья, флаконы с одеколоном, бритвенный прибор. Бумаги или хотя бы чистых тетрадей не было. На самом дне чемодана он нашел кожаный портфель и связку каких-то чертежей.
Камов открыл портфель. В нем лежали мелко исписанные листки бумаги. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что это такое.
Чувствуя, как от внезапного мучительного волнения у него захватило дыхание, Камов схватил связку и развернул ее.
О, если бы он знал!.. Если бы сразу направился сюда! То, что находилось перед его глазами, могло бы спасти его.
Перед ним лежал проект американского звездолета.
Как он оказался здесь? Зачем Хепгуд взял его с собой?
Очевидно, затем, чтобы в случае гибели никто не смог воспользоваться его трудом, невероятно, но другого объяснения не было.
Какая злая насмешка судьбы — эта находка, которая совершенно бесполезна для него! Слишком много потеряно времени…
Камов машинально просматривал записи Хепгуда, с бессознательной надеждой отыскивая цифру скорости корабля.
“29,5 км в сек”.
— А Земля движется со скоростью двадцать девять и семьдесят шесть сотых, — громко сказал он.
Листки выпали из его рук. Слишком поздно!
Лишний километр в секунду не мог компенсировать потерянного времени. Он давал возможность сэкономить только тридцать часов, а для детального ознакомления со звездолетом оставшихся в распоряжении Камова трех часов было явно недостаточно.
Искра надежды мелькнула и погасла. Снова неумолимая смерть близко подступила к человеку, находящемуся в полном одиночестве на просторах чужой планеты. Несколько минут он просидел неподвижно, ни о чем не думая, потом встал и бережно собрал рассыпавшиеся листки.
Приступ отчаяния миновал. Закаленная воля помогла справиться с ним, и Камов уже спокойно стал читать записи Хепгуда. Его интересовал чисто технический вопрос: каким образом американский конструктор сумел добиться большей скорости, чем он. Двадцать восемь с половиной километров в секунду Камов считал, при современном состоянии техники, пределом. Хепгуд писал мелким, но отчетливым почерком, и Камов хорошо знал английский язык. Тщательно выполненные чертежи дополняли сухой математический текст. Личный опыт конструктора помогал разбираться в деталях.
Будь на месте Камова даже Белопольский, то, несмотря на весь его математический ум, он спасовал бы. Нужно было самому быть конструктором звездолетов, чтобы понять смысл кратких формул, не снабженных никакими пояснениями: Хепгуд писал для себя.
Около двух часов Камов внимательно изучал проект. Углубившись в мир техники, он совершенно забыл о своем отчаянном положении. Время перестало существовать для него. Внезапно он вздрогнул и впился глазами в короткую формулу, которая вдруг разрослась, заслонив собой все, что он читал до сих пор.
Ну конечно! Как он мог забыть об этом? Как мог хоть на секунду допустить мысль, что американец добился того, что не мог добиться советский инженер! Таким способом, какой применил Хепгуд, он Камов, мог довести скорость своего корабля до семидесяти километров в секунду. Но советскому человеку такая вещь не могла прийти в голову. Пятьдесят метров! Ускорение, в пять раз превышающее нормальный вес! Как мог Хепгуд пойти на это?! Обречь себя и своего спутника на десять минут такого испытания значило нанести непоправимый вред здоровью. Даже при желании Камов не мог бы поступить таким образом, так как правительственная комиссия никогда не разрешила бы ему построить подобный корабль.
Теперь стало понятно назначение алюминиевых ящиков и соединенного с ними резервуара с водой, хотя Камов и не верил, что погружение в воду может уменьшить вред, причиняемый организму повышенным ускорением.
Но если Хепгуд не был связан условием безвредности ускорения, то, может быть, его двигатель имеет достаточный запас мощности, чтобы еще увеличить эту цифру…
В третий раз за сутки перед Камовым встала надежда на спасение. Отыскав технические характеристики двигателя, он легко убедился, что может довести ускорение до пятидесяти пяти метров.
Это решало вопрос.
Правда, подобное ускорение грозило ему смертью в первые же минуты полета, но иначе он не мог догнать Землю.
Кроме старта, смертельная опасность грозила и на финише. По расчетам Хепгуда, его двигатель после отлета с Марса не мог больше работать, и американец намеревался произвести спуск с помощью парашюта. У Камова не было этой возможности. Сложить парашют одному человеку было не под силу. Он надеялся только на то, что Хепгуд слишком пессимистически смотрел на свой двигатель. Может быть, он сможет еще работать.
Во всякое случае выбора не было никакого. Или рискнуть или примириться с неизбежной и близкой смертью. “Лучше умереть при старте или разбиться о родную Землю”, — решил Камов.
ЗЕМЛЯ!
12 февраля 19… года.
Десять часов по московскому времени.
Наконец-то я могу с полным правом написать: “по московскому времени”!
Я в Москве!
Сегодня как-то особенно остро чувствуется счастье возвращения. Вчерашний день прошел как в тумане, но я никогда не забуду ни малейшей подробности!
Я хочу описать под свежим впечатлением последний день нашего космического рейса. Это будет последняя запись в моем дневнике. Много событий я занес на его страницы. Я писал о них в Москве, на борту звездолета, писал на Марсе. И вот заканчиваю дневник за тем же столом в моей комнате, где начал в памятную ночь на 2 июля.
Перед глазами проходит все виденное… Вспоминается все пережитое…
Старт с Земли…
Прекрасная планета с поэтическим именем — Венера! Бесформенная мрачная громада астероида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187