– Актер – всегда гений, – возразила она. – Он должен мгновенно перевоплощаться, весь, телом и душой. Не постепенно, как это происходит у писателей и художников.
Взгляд Калеба утратил пристальность, устремился куда-то вдаль.
Джесси не сдавалась:
– Я пришла к выводу: актеры, во всяком случае, хорошие актеры – это мудрые безумцы. С Генри никогда не знаешь, с кем будешь иметь дело в следующую минуту: с безумцем или с мудрецом.
В общении с братом большая часть монологов выпадала на долю Джесси. Порой она упрекала в этом Калеба – можно ли так погружаться в свои мысли, быть таким «анально-ретентивным» (все мы сейчас знакомы с психоанализом), – но винила и себя: болтает, болтает, словно таким образом доказывает, что она еще жива.
– Актерам свойственна волшебная бездумность, – продолжала она. – У меня ее нет. Вот почему я не смогла толком играть ни в колледже, ни на курсах. В смысле – я не чересчур умна для актрисы, но слишком рациональна, слишком анализирую себя.
Она явно напрашивалась на отпор, но Калеб все еще сдерживался. Прятался от нее глубоко в себе.
– Обдумываешь следующую сцену? – Провокационный вопрос. – Погружен в очередной мегапроект?
Калеб вздохнул:
– Я тебе уже говорил. Никакого проекта нет.
– Ладно. Можно это не обсуждать.
– Обсуждать-то нечего. Вот уже много месяцев я ничего не пишу. Хотелось бы знать, почему. – Не агрессивный, но холодный и самодовольный сарказм. Умеет же человек страдать в полном сознании своей правоты.
– Начнешь снова. Не подгоняй себя.
– Хм! – Отвернувшись, он уперся взглядом в окно.
Все ясно, подумала Джесси, ему не пишется, и говорить об этом он не желает. Понятное дело. Однако надо во что бы то ни стало привлечь внимание Калеба. И она рискнула выложить козыря.
– Фрэнк говорит, Тоби хорошо играет в его постановке.
– Рад за Тоби. – Он и глазом не моргнул.
– Ты ведь придешь посмотреть?
– Не в эти выходные. В следующие. Может быть. В эти выходные у меня замечательный праздник, не забыла?
Джесси фыркнула.
– Я пробила Тоби на эту роль, а ты даже не придешь? Как раз из-за него?
– Можно подумать, я боюсь встречи с Тоби. – Уголок рта презрительно вздернут. – И никого ты не пробивала. Фрэнк его пригласил.
– Но Фрэнк познакомился с ним через меня.
– Как поживает старина Фрэнк?
Вроде бы невинный вопрос – сменить тему, – но Джесси расслышала презрительную снисходительность в его тоне.
– Мне казалось, Фрэнк тебе нравится.
– А что в нем может не нравится? – Подразумевая, что нравиться особо нечему.
– Жаль, ты не видел его спектакль в школе. Это было здорово! Вчера они выступали в последний раз. Ты так и не сходил. Фрэнк – хороший режиссер. Просто чудесно, как дети старались играть по-настоящему. Оказывается, «Плавучий театр» – интересная вещь, глубокая, я и не догадывалась…
Калеб снова отключился.
В ярости Джесси достала мобильник, нажала кнопку.
Калеба передернуло.
– Кому ты звонишь?
– Проверяю, не было ли чего от Генри. – Чистой воды показуха. Вчера Генри действительно позвонил, но такое случалось редко. Сегодня она взяла с собой телефон для виду, доказать самой себе, что кто-то постоянно в ней нуждается.
Разумеется, никаких сообщений, даже от Фрэнка, на автоответчике не оказалось. Выключив телефон, Джесси убрала его в карман пальто.
– Вчера Генри оставил такое странное сообщение, – сказала она. – Спрашивал о тебе.
– Обо мне?
Сообщение было настолько глупое, Джесси сразу же выкинула его из головы.
– Спрашивал, ты ли – тот самый Дойл, драматург.
– Может, хочет, чтобы я написал пьесу под него?
– Вообще-то, он хотел, чтобы ты объяснил ему что-то насчет алгоритмов.
– Э?
Джесси расхохоталась.
– Так он сказал. Я тоже удивилась.
– Господи! Стоит пустить в ход пару математических метафор, и люди примут тебя за Эйнштейна. Какого черта Генри Льюсу понадобились алгоритмы?
– Понятия не имею. Наверное, просто красивое слово. Или удочку закинул – вы же с ним не знакомы, верно?
– Нет.
– А стоит. Вы бы пришлись друг другу по вкусу.
Калеб испустил очередной вздох.
Мне нечего сказать Генри Льюсу. Я так устал от актеров. От любых актеров.
Генри не такой, как другие актеры. Он особенный. У него мозги работают, у него есть душа. Он настоящий артист. У вас с ним много общего. Давай я приведу его на твою вечеринку в пятницу?
Калеб уставился на сестру:
– Ты хоть сама себя слышишь? Вот уже полчаса ворчишь и жалуешься на своего полоумного босса, эгоиста и эгоцентрика. Безумного мудреца. Наркомана.
– Он не наркоман. Без травки он плохо спит.
– У нас много общего, вот как? Да уж, конечно. Жалкий неудачник и удачно продавшийся актер?
– Генри не продавался!
– А как это назвать? Человек заложил душу ради гребаного бродвейского мюзикла. Что дальше? Сериал? «Площади Голливуда»? Он распрощался с искусством. Может быть, он пока еще этого не понимает. Или уже осознал, и потому-то ему приходится обкуриться, чтобы заснуть.
Джесси свирепо смотрела на брата. Генри Льюс принадлежал лично ей. Никто, кроме нее, не имеет права его критиковать.
– Неправда! – решительно отрезала она. – У вас очень много общего. Да, Генри избалован, но не больше твоего. В эгоцентричности ты ему не уступишь. Мне очень жаль, что твоя пьеса провалилась. Очень жаль, что ты несчастен. Но это не дает тебе права судить всех вокруг.
– Никого я не сужу. У меня депрессия.
– Вы… гении. – Неподходящее слово, но другие не шли на ум. – Даже на гребне успеха вам подавай еще и еще. Что тебе, что Генри. Если вы не жалуетесь на провал, вы жалуетесь на свой успех.
– Последнее время у меня нет оснований жаловаться на успех.
– Да, твоя пьеса провалилась. Хорошая пьеса. Мне она нравилась. Но ты напишешь другую. Жалуешься на свои неудачи, а мы, плебеи, на все бы пошли ради такого успеха, который ты считаешь провалом.
Калеб помолчал. Он бросил на сестру виноватый взгляд, но извиняться не стал.
– Ты не понимаешь. Успех сам по себе ничего не решает. Хуже того: ты становишься уязвимым. Перестаешь понимать, зачем вообще в это полез. Если у меня был успех, это еще не значит, будто жаловаться не на что. Причин предостаточно: ни друга, ни профессии, ни любимой работы, ничего нет.
– У тебя есть миллион.
– И его уже нет. – При упоминании о деньгах Калеб сперва рассердился, а потом смутился. Тревожно оглянулся по сторонам – не слышал ли кто.
– Миллиона никогда не было, – прошептал он. – Налоги, вычеты. А потом деньги просто разошлись.
– Разве пентхаус не поднялся в цене? Калеб приоткрыл рот и снова закрыл.
– Да и что такое деньги? Работа – вот главное. А чтобы продолжать работать, необходим успех. Может, никто больше не будет ставить мои пьесы. Одна мысль об этом не дает мне писать. Не знаю, что мне делать, как жить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90