Немного страдания даже на пользу моей работе. Но ничего слишком глубокого, слишком личного. Ноэл Кауард смог так жить, и Оскар Уайльд тоже – до определенного момента. Очень неплохо устроился и Генри Бейли Льюс – постучим по дереву. – Он и в самом деле постучал по дереву.
– Разве тебе не одиноко?
Подумать только, Тоби принял каждое его слово всерьез. Не расслышал самоиронии, не понял, что такая философия служит утешением – за неимением лучшего.
– Вовсе нет. У меня есть друзья, приятели, коллеги. – Рассмеявшись, Генри легонько поцеловал Тоби в висок и выпустил из своих объятий. – Я не так одинок, как ты, мой мальчик, потому что я самодостаточен. И хватит с меня того, что я разыгрываю влюбленного перед публикой. Для нас, актеров, точность важнее эмоций. Сильные переживания ни к чему.
– Вот почему я не могу стать актером. Я слишком сильно переживаю.
– Может быть, в этом дело. – Генри присматривался к Тоби, стараясь понять, до какой степени эта драма искренна, до какой – наиграна, и в состоянии ли мальчик отделить одно от другого.
Тоби снова уткнулся в тарелку, и Генри последовал его примеру. Надо же, ужин еще горячий. Короткая была сцена – еда не успела остыть.
– Можно, я останусь на ночь? – попросил Тоби.
– А?
– Не хочу спать сегодня один. Мы не будем заниматься сексом. Я бы рад, но не могу. Ты же понимаешь?
– Понимаю, – кивнул Генри. – Хотя нет, не совсем, Однако я принимаю твои условия. На сегодня.
Он смерил Тоби взглядом с головы до ног. Его нагота сделалась привычной и бессодержательной, как у собаки. И все же мальчик хорош собой. Смотреть – и то приятно.
– Тоби, – заговорил он, – а ты любишь всякие… средства?
– Наркотики?
– Не химию, травку.
– Ни за что. Никогда. Даже не притрагивался. С какой стати? Ты же не думаешь, что поэтому…
– Я ни в чем тебя не упрекаю. Только хотел… проехали.
Надо бы заранее догадаться, что образцовый бойскаут не одобрит травку, и уж тем более не присоединится к нему. И это к лучшему: кто знает, какие демоны могли бы ожить в Генри, если б, окутанный теплым туманом марихуаны, он проскользнул под одеяло и улегся рядом с этим тупым блондином, с американским парнишкой, похожим на золотистого ретривера.
34

Я: С кем ты здесь дружишь?
Ты: К чему такой вопрос?
Я: Любопытно знать.
Ты: Ревнуешь?
Я: Нет. Я никогда не ревновал. Мне это несвойственно. Познакомился с какой-нибудь знаменитостью?
Ты: Кое с кем. Их немного. Безвестных среди мертвых в миллиард раз больше, чем знаменитостей.
Я: Кого же ты встретил? Расскажи.
Ты: Дженис Джоплин.
Я: Что вдруг? Ты же никогда ее не любил.
Ты: Я не напрашивался на знакомство. Случайная встреча. Здесь как при жизни. Ничего нельзя предугадать.
Я: Какая она?
Ты: Приземистая. Намного ниже, чем казалась. Растерянная. Ищет свою мамочку. Она ее обожает. Так надоела матери, что она от нее прячется.
Я: А наши знакомые? Ты общаешься с нашими друзьями?
Ты: Конечно.
Я: С кем?
Ты: Со всеми. И еще со многими. С ребятами, о которых раньше даже не слышал.
Я? С Алленом?
Ты: Да.
Я: Со Стэном?
Ты: Само собой.
Я: С Куком? Итаном? Дэнни?
Ты: Они все рядом.
Я: С Цвиклером? Вио? Бобом Чесли? С Бобом-как-там-его, с этим актером, который красил волосы в два цвета? С Чарльзом Ладлэмом? С Тимом – не Крэговым, другим, с тем, чей партнер умер вскоре после него, никак не могу вспомнить имя…
Ты: Тим Скотт?
Я: Нет, тот был художником. А этот Тим – актер. Он поставил кошмарные пьесы, которые написал его парень. Они оба умерли.
Ты: Как бы их ни звали, все они тут. Все до одного.
Я: Ты общаешься с ними?
Ты: Теперь уже нет. Первые два-три года мы часто встречались, особенно со Стэном и Дэнни. Помнили, кто мы такие. Хотели довести до конца наши истории. Сверить воспоминания.
Я: Какие воспоминания?
Ты: Поначалу больничные. Это было похоже на те кошмарные вечеринки, когда бизнесмены обсуждают, какой аэропорт хуже всего. Чаще всего мы говорили о том, что такое «уход» – страх, боль, радость, облегчение. Каждому необходимо было поведать свое, хотя все мы понимали, как это банально. Наш вариант повести о первом выходе в свет.
Я: А о других людях? Вы говорили о живых? О тех, кто вас любил или не любил? Кто был добр, кто равнодушен?
Ты: Снова за свое. «Как мертвые относятся к нам?» Все живые эгоцентричны.
Я: Но мы помним вас. И нам хочется верить, что и вы вспоминаете нас – даже если вспоминаете не по-доброму.
Ты: Правила таковы: вам приходится думать о нас, а мы о вас – не обязаны.
Я: Это несправедливо.
Ты: Смерть несправедлива. Как и жизнь.
Я: А теперь ты больше не видишься с друзьями?
Ты: Нет. Сперва я тусовался со всеми, потом только со Стэном и Дэнни, а потом мы друг другу надоели. Вечность – это очень долго. Я стал знакомиться с людьми, которых не знал при жизни, но хотел узнать. С Энтони Рейсбахом, например.
Я: С кем?
Ты: Смазливый мальчик из нашей школы. Он не учился у меня – слишком туп для продвинутого курса математики, – но я еще тогда обратил на него внимание. Щеки круглые, как яблоки, тихий, сдержанный паренек, само изящество. Утонул в озере летом после окончания школы.
Я: Ты никогда не интересовался цыплятами.
Ты: Не интересовался. Однако в вечности вкусы становятся более разнообразными.
Я: Ты влюблен?
Ты: Мертвые не влюбляются. В том смысле, в каком ты имеешь в виду – желание, одержимость. Мне нравится общаться с ним.
Я: Ты не лгал мне, когда при жизни говорил, что ни разу не влюблялся в учеников?
Ты: Я сказал правду. Это же сущие младенцы. Если б я влюбился, я бы сказал тебе, Кэл. Я всегда рассказывал тебе обо всех, кто мне нравился или с кем я спал.
Я: Да уж.
Ты: Не дуйся. Я не тыкал тебя носом в свое дерьмо.
Я: Но и не стеснялся.
Ты: Это была просто похоть, секс. Наша любовь переросла секс задолго до того, как я заболел.
Я: Да. Я виноват.
Ты: Не надо себя винить. Меня секс привлекал сильнее, чем тебя, вот и все. А между нами было нечто большее. Не оставалось места для секса. Ты любил меня по-другому.
Я: Мне нужно знать. У вас там есть секс?
Ты: Забавно. Я готов был об заклад побиться, что ты первым делом спросишь, есть ли тут книги. Библиотеки. Умеют ли мертвые читать.
Я: Все в свое время. Так как насчет секса?
Калеб оторвался от записной книжки. В сводчатое окно били струи дождя. Далеко внизу медленно скользили автомобили. Из-под абажура по столу расплывался круг света. Тупым концом карандаша Калеб постукивал себя по губам. Нужен ли мертвецам секс?
Что он делает? Его ночные записи – аутотерапия, писательские потуги или просто ерунда? Искусством это не назовешь, это не предназначено для чужих глаз, хотя профессионализм побуждал Калеба перечитывать написанное и вносить поправки. Прошлой ночью, когда он писал первую страницу, то ощутил странное волнение, что-то мистическое – не явление призрака, а вдохновение, как в шестнадцать лет, когда он впервые набросал порнографическую сцену, соткав из воздуха и слов живые тела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90