Поэтому оставьте нас в покое. Сударыня, проговорил я. Если это вас так волнует, я, конечно, постараюсь держать дистанцию.
На такую реакцию с моей стороны она явно не рассчитывала. Простонав что-то в ответ, положила телефонную трубку. После обеда они снова сидели в первом ряду. Причем обе. И не сводили с меня взглядов. Обычно так разглядывает пара куриц вторгшуюся в курятник лису. Я же старался смотреть куда-нибудь в сторону. После концерта я мгновенно ушел.
На следующее утро раздался звонок от Лизы. Почему вы исчезли? – поинтересовалась она. Просто не хочу сеять раздор, проговорил я. Между вами и вашей сестрой. И осекся. Я так и знала, прокричала Лиза в телефонную трубку. Эльза хочет все испортить. Я этого не говорил, возразил я. Но я это знаю, взволнованно повторила Лиза. Меня в который раз удивило, что голоса всех людей сливаются в телефонной трубке – крупных и низкорослых, толстых и тонких. Телефон всех равняет, и совсем не важно, в каких отношениях говорящие состоят друг к другу. Телефон всех сближает, делает всех соучастниками. Понимаете, что я имею в виду?
– Думаю, что да.
– Вы сейчас где? – спросил я. В гостиничном номере, ответила она. Эльза как раз в ванной. Чем она будет заниматься потом? Мы собирались сразу идти завтракать, ответила Лиза. Я уловил легкую нерешительность в ее голосе. Может, устроим небольшой завтрак вдвоем? – предложил я. Мгновение в трубке было слышно только ее дыхание. У нее была привычка делать тяжелый вдох. Поэтому, каждый раз втягивая воздух через ноздри, она издавала всасывающий звук. А вот при выдохе такой звук был почти не слышен. Любопытно, в чем тут дело. Я склонен думать, в не столь уж редком опущении носовой перегородки.
Полчаса спустя мы встретились в одном из тех кафе, где женщины за столиками не снимают шляпы, а рядом с хозяйками сидят собачки с завитыми парикмахером волосами. Я заказал себе мелко нарезанное рагу как ностальгическое воспоминание о кухне 60-х. Помните Клеменса Вилменродта? Он был поваром номер один на телевидении. Я люблю также тост по-гавайски с консервированным ананасом и вишневым ликером с нарезанными томатами. Она выпила лишь чашечку капуччино, который в этих кафе подавали, естественно, со сливками, а не с обычным молоком, и при этом постоянно озиралась. Я сказал, что не очень хорошо себя чувствую.
Так все сложно, вздохнула Лиза. На следующее утро я завтракал с Эльзой. Не знаю, что случилось с Лизой, повторяла та, без конца оглядываясь. Чувствует себя не лучшим образом, но в этом ведь есть и свой плюс. Так длилось некоторое время, в течение которого у меня кружилась голова от общения с Лизой и Эльзой. Ночью мне приснились сотни девушек по имени Лиза и Эльза, причем они беспрестанно умножались, как в зеркальном зале Версальского дворца. Раздваиваясь, они шушукались, непрестанно повторяя: Эльза плохо себя чувствует, и Лиза тоже. Мне показалось, что долго я так не выдержу.
– Ах, как-то все это напрягает.
– Так оно и есть, хотя я должен признать: мой настоящий риск связан не столько со скукой. Потом, я совершаю ошибки. Но хуже всего было бы влюбиться. Тогда можно поставить крест на профессионализме.
– Вернемся к близняшкам. Вы встречались только в кафе, или вам довелось быть с одной из них наедине, действительно наедине?
– Нет, пока нет. Но письма я, черт возьми, получал.
– Что за письма?
– Страстные, полные эротики, на грани безумия. Обе писали мне тайно.
– О чем же шла речь в письмах?
– Они еще у меня остались. Если хотите взглянуть, пожалуйста. Они дома. Я принесу завтра…
– Завтра суббота. В выходные я не работаю. Продолжим в понедельник.
– Что? Вы бросаете меня одного? Здесь? В этой дыре? Вы этого не сделаете. Для меня нет больше будней. Нет ни времени, ни смысла. Только вы. И наши разговоры.
– Отдохните за выходные.
– Я лишился покоя. На сердце тяжело. Мне никогда больше его не вернуть.
– Вам совсем не идет быть Гретхен.
– А вам не понять, в каком я сейчас состоянии.
– В каком же?
– В жутком, страшном. Мне и жизнь была уже не в радость.
– И что содержалось в письмах?
– Хочу быть твоею рабой и твоею королевой, полом, по которому ты ступаешь, воздухом, которым ты дышишь; я хотела бы облизывать тебя с головы до пят, как корова своего новорожденного теленка, мне хотелось бы…
– Этого достаточно.
– Но это далеко не все.
– Честно говоря, мне трудно представить, чтобы две далеко не юные дамы обращались к вам с подобными посланиями.
– Как это прикажете понимать – далеко не юные дамы? Вам не знакомо ощущение, что вы словно втиснуты в свою телесную оболочку как в плохо сидящий костюм? В нем вам откровенно неудобно, он стесняет ваши движения. В результате вы полностью утрачиваете с ним связь, а он начинает существовать сам по себе? Безжизненная оболочка, которая схватывает бесконечно живую душу, парализуя все желания, все самые благие порывы, из-за чего остается только страдать, чтобы в итоге порвать с этим телом?
– Такого со мной еще никогда не было.
– Такого вы, наверное, еще ни разу до конца не осмыслили, но наверняка это ощущали. С кем-то вы познакомились и его возжелали, но потом заглянули в зеркало, испытав вначале сомнение, а затем отчаяние. Потом вы задумались – а как он меня воспринимает, нравлюсь ли я ему? Достаточно ли я еще привлекательна, подвижна… Действительно ли этот мужчина способен возбудиться, рассматривая тело, в которое безвозвратно втиснута моя плоть, тело, с которым я так бездумно обращалась в молодые годы, не заботясь о правильном питании и достаточном сне, разрушая алкоголем и никотином, слишком часто подставляя его солнечным лучам, из-за чего теперь оно стало таким ущербным: с одной стороны чересчур морщинистым, а с другой – откровенно расплывшимся. Настоящая географическая карта упущений и пренебрежения…
– Перестаньте. Прошу вас.
– Я знаю.
– Что же?
– Знаю, что это представление для вас мучительно. Знаю, чего вы желаете и чего страшитесь. Я знаю все.
– В конце концов так, наверное, мыслит каждый, кому давно не двадцать лет.
– Наконец-то. Наконец-то вы не противоречите собственным ощущениям.
– Я говорила не о себе.
– О да. Фрау Майнц, могли бы вы в виде исключения встретиться со мной уже в воскресенье? Я ведь понимаю, что вам тоже иногда нужен свободный день, но сразу два свободных дня – это уж чересчур.
– Я подумаю над этим предложением.
– Благодарю.
– Если позволите, еще один вопрос.
– Пожалуйста.
– Вы спали с Лизой?
– Ну, как бы мне на это ответить?
– Скажите «да» или «нет».
– Да.
– А с Эльзой?
– Да.
– Это ужасно.
– Ничего ужасного в этом не нахожу.
– Мне этого никогда не понять. Как вы только это можете?
– Сосредоточенность. И знание дела. Казанова однажды отметил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
На такую реакцию с моей стороны она явно не рассчитывала. Простонав что-то в ответ, положила телефонную трубку. После обеда они снова сидели в первом ряду. Причем обе. И не сводили с меня взглядов. Обычно так разглядывает пара куриц вторгшуюся в курятник лису. Я же старался смотреть куда-нибудь в сторону. После концерта я мгновенно ушел.
На следующее утро раздался звонок от Лизы. Почему вы исчезли? – поинтересовалась она. Просто не хочу сеять раздор, проговорил я. Между вами и вашей сестрой. И осекся. Я так и знала, прокричала Лиза в телефонную трубку. Эльза хочет все испортить. Я этого не говорил, возразил я. Но я это знаю, взволнованно повторила Лиза. Меня в который раз удивило, что голоса всех людей сливаются в телефонной трубке – крупных и низкорослых, толстых и тонких. Телефон всех равняет, и совсем не важно, в каких отношениях говорящие состоят друг к другу. Телефон всех сближает, делает всех соучастниками. Понимаете, что я имею в виду?
– Думаю, что да.
– Вы сейчас где? – спросил я. В гостиничном номере, ответила она. Эльза как раз в ванной. Чем она будет заниматься потом? Мы собирались сразу идти завтракать, ответила Лиза. Я уловил легкую нерешительность в ее голосе. Может, устроим небольшой завтрак вдвоем? – предложил я. Мгновение в трубке было слышно только ее дыхание. У нее была привычка делать тяжелый вдох. Поэтому, каждый раз втягивая воздух через ноздри, она издавала всасывающий звук. А вот при выдохе такой звук был почти не слышен. Любопытно, в чем тут дело. Я склонен думать, в не столь уж редком опущении носовой перегородки.
Полчаса спустя мы встретились в одном из тех кафе, где женщины за столиками не снимают шляпы, а рядом с хозяйками сидят собачки с завитыми парикмахером волосами. Я заказал себе мелко нарезанное рагу как ностальгическое воспоминание о кухне 60-х. Помните Клеменса Вилменродта? Он был поваром номер один на телевидении. Я люблю также тост по-гавайски с консервированным ананасом и вишневым ликером с нарезанными томатами. Она выпила лишь чашечку капуччино, который в этих кафе подавали, естественно, со сливками, а не с обычным молоком, и при этом постоянно озиралась. Я сказал, что не очень хорошо себя чувствую.
Так все сложно, вздохнула Лиза. На следующее утро я завтракал с Эльзой. Не знаю, что случилось с Лизой, повторяла та, без конца оглядываясь. Чувствует себя не лучшим образом, но в этом ведь есть и свой плюс. Так длилось некоторое время, в течение которого у меня кружилась голова от общения с Лизой и Эльзой. Ночью мне приснились сотни девушек по имени Лиза и Эльза, причем они беспрестанно умножались, как в зеркальном зале Версальского дворца. Раздваиваясь, они шушукались, непрестанно повторяя: Эльза плохо себя чувствует, и Лиза тоже. Мне показалось, что долго я так не выдержу.
– Ах, как-то все это напрягает.
– Так оно и есть, хотя я должен признать: мой настоящий риск связан не столько со скукой. Потом, я совершаю ошибки. Но хуже всего было бы влюбиться. Тогда можно поставить крест на профессионализме.
– Вернемся к близняшкам. Вы встречались только в кафе, или вам довелось быть с одной из них наедине, действительно наедине?
– Нет, пока нет. Но письма я, черт возьми, получал.
– Что за письма?
– Страстные, полные эротики, на грани безумия. Обе писали мне тайно.
– О чем же шла речь в письмах?
– Они еще у меня остались. Если хотите взглянуть, пожалуйста. Они дома. Я принесу завтра…
– Завтра суббота. В выходные я не работаю. Продолжим в понедельник.
– Что? Вы бросаете меня одного? Здесь? В этой дыре? Вы этого не сделаете. Для меня нет больше будней. Нет ни времени, ни смысла. Только вы. И наши разговоры.
– Отдохните за выходные.
– Я лишился покоя. На сердце тяжело. Мне никогда больше его не вернуть.
– Вам совсем не идет быть Гретхен.
– А вам не понять, в каком я сейчас состоянии.
– В каком же?
– В жутком, страшном. Мне и жизнь была уже не в радость.
– И что содержалось в письмах?
– Хочу быть твоею рабой и твоею королевой, полом, по которому ты ступаешь, воздухом, которым ты дышишь; я хотела бы облизывать тебя с головы до пят, как корова своего новорожденного теленка, мне хотелось бы…
– Этого достаточно.
– Но это далеко не все.
– Честно говоря, мне трудно представить, чтобы две далеко не юные дамы обращались к вам с подобными посланиями.
– Как это прикажете понимать – далеко не юные дамы? Вам не знакомо ощущение, что вы словно втиснуты в свою телесную оболочку как в плохо сидящий костюм? В нем вам откровенно неудобно, он стесняет ваши движения. В результате вы полностью утрачиваете с ним связь, а он начинает существовать сам по себе? Безжизненная оболочка, которая схватывает бесконечно живую душу, парализуя все желания, все самые благие порывы, из-за чего остается только страдать, чтобы в итоге порвать с этим телом?
– Такого со мной еще никогда не было.
– Такого вы, наверное, еще ни разу до конца не осмыслили, но наверняка это ощущали. С кем-то вы познакомились и его возжелали, но потом заглянули в зеркало, испытав вначале сомнение, а затем отчаяние. Потом вы задумались – а как он меня воспринимает, нравлюсь ли я ему? Достаточно ли я еще привлекательна, подвижна… Действительно ли этот мужчина способен возбудиться, рассматривая тело, в которое безвозвратно втиснута моя плоть, тело, с которым я так бездумно обращалась в молодые годы, не заботясь о правильном питании и достаточном сне, разрушая алкоголем и никотином, слишком часто подставляя его солнечным лучам, из-за чего теперь оно стало таким ущербным: с одной стороны чересчур морщинистым, а с другой – откровенно расплывшимся. Настоящая географическая карта упущений и пренебрежения…
– Перестаньте. Прошу вас.
– Я знаю.
– Что же?
– Знаю, что это представление для вас мучительно. Знаю, чего вы желаете и чего страшитесь. Я знаю все.
– В конце концов так, наверное, мыслит каждый, кому давно не двадцать лет.
– Наконец-то. Наконец-то вы не противоречите собственным ощущениям.
– Я говорила не о себе.
– О да. Фрау Майнц, могли бы вы в виде исключения встретиться со мной уже в воскресенье? Я ведь понимаю, что вам тоже иногда нужен свободный день, но сразу два свободных дня – это уж чересчур.
– Я подумаю над этим предложением.
– Благодарю.
– Если позволите, еще один вопрос.
– Пожалуйста.
– Вы спали с Лизой?
– Ну, как бы мне на это ответить?
– Скажите «да» или «нет».
– Да.
– А с Эльзой?
– Да.
– Это ужасно.
– Ничего ужасного в этом не нахожу.
– Мне этого никогда не понять. Как вы только это можете?
– Сосредоточенность. И знание дела. Казанова однажды отметил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45