А как настраивали инструменты! Своим маленьким пальчиком пианистка прикоснулась к клавише «ля», и первая скрипка (бледный, с растрепанными волосами музыкант) восприняла раздавшийся звук как приветствие, осторожно перенеся его на свой инструмент, чтобы затем широко распространить вокруг как радостную весть. По лицам четверки пробежала сдержанная улыбка. Каждый, расположившись на краю стула, теперь чуточку выдвинулся вперед. Движения музыкантов отличались большей плавностью и легкостью, чем перед антрактом; во всем, что они делали, присутствовала какая-то влюбленная веселость. Их телодвижения источали рационализм, граничивший с едва проступавшей нежностью. Когда они наконец достигли апогея, пианистка, как цирковая лошадка, откинула голову назад, одаривая слушателей полувопрошающим, полувеселящим взглядом. В финале все они растворились в едином спасительном порыве, и этот импульс властно зазвучал в решительных аккордах квинтета. Бурно вступило фортепьяно, и вот уже первый восторженный комментарий. В счастливом едином порыве они повторяют свои аккорды. Удивительно, как первая скрипка подносит к щеке свой инструмент, как осторожно прикасаются к струнам пальцы альтиста… Но вначале о виолончелисте. Он был очень молод, однако уже не юноша. Он как-то мягко обхватил инструмент коленями, осторожно и нежно провел смычком по струнам. Время от времени он поднимал глаза, словно ожидая увидеть на лицах слушателей отражение своих эмоций. Кроме того, иногда он ловил один из редких взглядов пианистки, чтобы затем еще глубже, еще полнее слиться с виолончелью. В моменты максимального напряжения, при введении второй темы траурного марша, когда прерывисто заторможенный рисунок первой темы внезапно предстает в виде «парящего» пения, когда все намеки вдруг оказываются реализованными, – вот тогда музыканты уже не осмеливались смотреть друг на друга, будто переживая миг максимальной близости, когда любой флирт кажется предательством. Скерцо вызвало бурю эмоций. Королева льда отбивалась, руки так и порхали по клавишам, упитанный ребенок с бархатным шлейфом и в лаковых туфельках, который бесконечными гаммами доводит до сумасшествия доброжелательную семью. А темп все нарастает. Охотники и преследуемые. Именно этот пассаж (а не финал), который затем они сыграли на бис, распаляет страсти. А я, присутствуя при этом, вынужден был признать, что не уловил суть произошедшего и еще – что кульминационный пункт уже стал мигом утраты.
– Ну-ну?
– Как позволите понимать ваше «ну-ну»? Либо вы слушаете, а я продолжаю говорить, как говорю, либо вы сыплете ваши замечания, уподобляясь маленькой девочке, и тогда вы, меня никогда больше не увидите!
– Договорились.
– Что же вы хотите услышать? На что вы настроены?
– Что произошло дальше, после концерта?
– Могу я попросить вас дать мне стакан воды?
– Разумеется. Пожалуйста.
– Слишком холодная. А мне нравится тепловатая, как рука.
– Вы здесь не в «Ритце».
– Знаю. И все же… Итак, ее звали Хризантема. Это не был артистический псевдоним. Ее действительно так звали. Мне не составило труда проникнуть за кулисы – я легко ориентируюсь в концертных залах и театрах, уверенно ощущаю себя в лабиринте коридоров, в гримуборных. Там, за кулисами, у нее была «резиденция». Красотка сидела на старом кресле и смеялась. Боже праведный, что это был за смех! Чтобы рассмеяться, ей обязательно надо было закинуть голову назад. Смеялась она звонко, издавая при этом еще какие-то тявкающие звуки. От всего этого можно было сойти с ума. Окружавшие ее почитатели с удивлением разглядывали своего кумира. Да, они дивились ей. Она была просто чудо, настоящий феномен, обещавший встречу с вечным счастливым детством, с волшебным детством, воскрешавшим в памяти солнечные лучики, запах меда и белые детские носочки. Я сразу почувствовал ее запах – пирожные и молоко, а в голове крутилась только одна мысль: я должен обладать ею целиком, вместе с этими молочно-медовыми ощущениями и ее смеющимися устами.
– И что же?
– Как я уже отметил, она находилась в окружении поклонников и поклонниц. И тогда я сел к ее ногам. Просто сел и проговорил: «Я вас люблю». Она рассмеялась и протянула мне руку. «Может, вам нужен автограф?» – прокудахтала она. «Да, – ответил я, – прямо в самое сердце». Ощутив серьезность мгновения, она пристально посмотрела на меня. Потом расхохоталась, а я не отпускал ее руку. «Пойдемте», – требовали поклонники, но я продолжал удерживать ее руку в своей и даже еще решительнее притягивал ее к себе. Она поцеловала меня в голову. Скорее всего это было случайное прикосновение ее губ к моим волосам. Но я его почувствовал. Моя Хризантема… Потом она отдернула свою руку и, рассмеявшись, отскочила.
В ту ночь я оказался в запертом концертном зале. Мне хотелось побыть там, где была она. Я прокрался на сцену и притаился у рояля. Потом стал бродить между рядами кресел, обитых красным бархатом. В полутьме аварийного освещения зрительный зал оставлял гнетущее впечатление; расхаживая мимо горшков с розами, я не мог отделаться от мысли о том, что все это построено только ради того, чтобы когда-нибудь целый вечер обнимать ее как бонбоньерку, словно речь шла об изящной блестящей коробке шоколадных конфет, которая все эти годы только и ждала мига, когда привлечет к себе внимание как несравненное лакомство, шедевр кондитерского искусства, вызовет интерес моей Хризантемы.
Когда меня разбудили уборщицы, я мгновенно ощутил какое-то благостное чувство, причем еще до того, как сообразил, откуда оно взялось. Мне не пришлось ничего объяснять женщинам в халатах, потому что те не понимали ни слова по-немецки. Я просто сунул им в руки несколько мелких банкнот и поклонился. В ответ они захихикали и принялись обсуждать нашу встречу на неизвестном мне языке. Пока я в мужском туалете умывался холодной водой, в памяти ожили все перипетии минувшего вечера. Вы можете объяснить, с чем это связано? В тот день, когда влюбляешься, – в моем понимании, роковым образом и безвозвратно, – в тот день все отчетливо запоминается, невольно и неосознанно. Вы должны уметь это объяснить, это же ваша профессия. Как при скоростной киносъемке один кадр за другим пробегал у меня перед глазами. Я видел, как был одет накануне, на какие лица обращал внимание в фойе; я наблюдал бледную усталую красоту девушки, у которой купил программку, помнил, какой шлифовки был бокал, из которого перед концертом наверху в баре пил не очень крепкий джин с тоником. Все детали приобретали свой «подготовительный» смысл, все выглядело уже чуточку торжественнее, чем прежде.
Потом включилось сознание и учащенно забилось сердце. Мне предстояло выяснить, под каким девизом фигурировала Хризантема в тексте контракта, кто был ее агентом, в какой гостинице она остановилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45