Затем появился толстый дирижер, и мы заиграли «Ты скажи мне, ну когда снова я тебя увижу, ну скажи, скажи когда?…».
– «Скажи мне, ну когда…»
– Неплохо. С этим номером мы могли бы выступать.
– Выступать. И всех вокруг поразить!
– Вышли танцоры. Вначале обычная труппа. С традиционной улыбкой на лицах, как у манекенов в витрине магазина. Они прокладывали себе путь по танцевальной площадке, стараясь придать шутливый характер всему происходящему. Тем не менее бросалось в глаза, как они потели, напоминая отважных маленьких солдатиков из эбонита, разрисованных от руки, прямо как Барби и Кен – целый игрушечный набор, причудливо вытянувшись, словно только половина шарниров обеспечивала их подвижность. Никакой Эльзы и Лизы, никаких чудес. Самое удивительное, что они им хлопали так же, как музыкантам из джаза. Вы наверняка видели что-то подобное по телевидению. Целый хоровод шустрых девиц. В общем, пляска смерти. Но тогда я еще не имел об этом понятия. А дамы за столиками, спрятавшись за прейскурантом напитков и вазами с гвоздиками, смотрели с удивлением на девушек, напоминавших фигурки на игрушечных часах. Они впивались глазами в мишуру их костюмов и масок, болезненно отслеживая каждое движение, каждый жест. Кроме того, они не сводили взгляд с тонких талий, гладкой кожи танцовщиц, сами же, словно набрав в рот воды, сидели не шелохнувшись. Танцовщицы были в пестрых костюмах с каймой из перьев марабу, которые приподнимались в такт музыке; когда же пары взвинчивали темп, перья развевались совсем рядом со столиками, и онемевшая от восхищения публика жадно вдыхала потоки воздуха, возникавшие при вращательных движениях танцовщиц. Вдруг раздался какой-то необычный звон: это одна пара в танце толкнула другую, и та врезалась прямо в один из столиков. Бокалы опрокинулись, большой букет цветов полетел на пол – и тут я увидел ее. Она смеялась, высоко держа в руках бутылку шампанского, которую успела подхватить с опрокинутого столика. На ней было вечернее красное платье из шелковой тафты. Когда она смеялась, из ее рта вырывались легко узнаваемые глубокие гортанные звуки, я мгновенно расслышал их в поднявшемся гвалте, мне стало ясно, что она появилась на этом ужасном балу, – вот она, пышные груди колыхались то вверх, то вниз. Я не отрывал глаз от ее раскрытого рта, продолжая играть как автомат, как один из танцующих. Она все еще стояла перед опрокинутым столиком и вот посмотрела на меня, этот взгляд длился всего секунду, крохотную единицу времени. Нас разделяло много метров, а между нами висел липкий, сотканный из музыки смрад. Однако она находилась столь невыносимо близко от меня, что от волнения я мгновенно взмок и пальцы приклеились к клавишам, в то время как в моих ушах все сильнее визжали маленькие бесы: высокие глиссандо скрипок многозвучно накладывались друг на друга, мои барабанные перепонки все больше напрягались, давление возрастало с каждой секундой, спасением для меня был бы только разрыв перепонок, но до этого не дошло. Я смотрел на собственные руки, которые мне больше не подчинялись. Чувствовал, как с моей груди стекает какая-то жидкость и собирается около брючного ремня. Я благодарил судьбу за вой труб и громыханье ударных, был бесконечно признателен даже «волшебным струнам» за их жалобные стоны, потому что никто больше ничего не слушал, не понимал, что я вообще не могу играть, что мои дрожащие пальцы блуждают по клавишам в поисках звуков, царящих в этом аду. Впервые в жизни я оказался не в состоянии взнуздать свой инструмент – я, как дилетант, спотыкался между белыми и черными клавишами. А после первого шока я почувствовал, что на меня накатывают бурные волны холодного гнева и что я преисполнился ненавистью к ней уже потому, что она оказалась в этом зале, не желая оставить меня в покое, что до сих пор следит за мной по прошествии стольких лет, что одним своим присутствием оскверняет мои воспоминания, что третирует меня, что лишь отдаленно отвечает моим представлениям о большой любви, о той любви, которая давно умерла. Я ненавидел ее, поскольку она оказалась моей могильщицей, моим неподъемным надгробным памятником, – и все только потому, что когда-то она была моим «всем», моей необъятной страстью, моей Хризантемой, моей…
– Ну и как?
– Кое-как я продержался до антракта. Потом сбежал. Прочь, все равно куда. Я скрылся в темном парке. Там, между широкой раковиной и белыми скамейками, меня стошнило. Потом вернулся в курзал. Пробираясь к сцене, оказался в объятиях Марка. Я так напугал его своим внешним видом, что он забыл про остроты. Дружище, что с тобой стряслось? Может, девушки так на тебя подействовали? Вместо ответа я просто упал к нему в объятия. Ему было страшно неловко. Пока он старался от меня избавиться и поскорее проститься, похлопывая меня по плечу, я заметил, что она направляется в мою сторону. Я стоял с повисшими плечами, грязный после вылазки в парк. Вдобавок ко всему от меня дурно пахло. Значит, вот ты где, проговорила она, и ее голос прозвучал как в жестяной банке. Она наверняка все продумала, наверняка давно мечтала о том, чтобы приветствовать меня именно таким образом с доверительной интонацией по прошествии всех лет, но в тот же момент и она ощутила, что это прозвучало пошло и холодно, что такое приветствие исходило как бы не от нее, что оно вызывало чувство боли, поскольку утратило связь с реальностью. Чего ты хочешь? – спросил я. – Выглядишь ты ужасно, дорогой, проговорила она, но мне надо с тобой поговорить. Все эти долгие годы я молчала… Это очень важно, ведь речь идет о… Но в тот же миг дали звонок. – Очень жаль, мне надо работать, прервал я ее и побежал на сцену. Запыхавшийся, потный, я сел за рояль. Пятна на моем смешном смокинге бросались в глаза. Я искал ее глазами. Нет, она не ушла, она снова сидела на прежнем месте, но за столом появились и другие люди – мужчина и несколько молодых людей. Они дружески беседовали, смеялись, чокались друг с другом. Но мое внимание привлекала только Хризантема, точнее, то, что от нее осталось, или то, что добавилось к ее образу. Теперь она безобразно располнела. Каштановые локоны распрямила и высветлила под блондинку. Весь ее образ утратил былую живость и неповторимость.
– Вам удалось собраться и играть на сцене?
– В общем и целом да. Но это был сущий ад.
– Вот только к чему все это смятение чувств? Вы ведь к ней уже давно остыли.
– Да, да. Матрона в красном парадном костюме, она действительно могла бы оставить меня равнодушным. Однако она мне кое-кого напоминала. Точнее сказать – чувство. Ведь если ты когда-то любил, я имею в виду страстно, если это была по-настоящему роковая и неотвратимая любовь, то становишься уязвимым навсегда. Когда я был влюблен, мне казалось, что весь мир готов меня обнять, что любая песня о любви только обо мне, что любое благоухание, каждый солнечный лучик являются знаком, добрым знаком судьбы, моей судьбы, что весь этот огромный бессмысленный мир, наполненный людьми и предметами, разными местами и миллионами беспорядочных деталей, этот мир казался прозрачным для восприятия, глубоко осмысленным, таким же прозрачным, какой становилась действительность для Шерлока Холмса при расследовании очередного уголовного дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– «Скажи мне, ну когда…»
– Неплохо. С этим номером мы могли бы выступать.
– Выступать. И всех вокруг поразить!
– Вышли танцоры. Вначале обычная труппа. С традиционной улыбкой на лицах, как у манекенов в витрине магазина. Они прокладывали себе путь по танцевальной площадке, стараясь придать шутливый характер всему происходящему. Тем не менее бросалось в глаза, как они потели, напоминая отважных маленьких солдатиков из эбонита, разрисованных от руки, прямо как Барби и Кен – целый игрушечный набор, причудливо вытянувшись, словно только половина шарниров обеспечивала их подвижность. Никакой Эльзы и Лизы, никаких чудес. Самое удивительное, что они им хлопали так же, как музыкантам из джаза. Вы наверняка видели что-то подобное по телевидению. Целый хоровод шустрых девиц. В общем, пляска смерти. Но тогда я еще не имел об этом понятия. А дамы за столиками, спрятавшись за прейскурантом напитков и вазами с гвоздиками, смотрели с удивлением на девушек, напоминавших фигурки на игрушечных часах. Они впивались глазами в мишуру их костюмов и масок, болезненно отслеживая каждое движение, каждый жест. Кроме того, они не сводили взгляд с тонких талий, гладкой кожи танцовщиц, сами же, словно набрав в рот воды, сидели не шелохнувшись. Танцовщицы были в пестрых костюмах с каймой из перьев марабу, которые приподнимались в такт музыке; когда же пары взвинчивали темп, перья развевались совсем рядом со столиками, и онемевшая от восхищения публика жадно вдыхала потоки воздуха, возникавшие при вращательных движениях танцовщиц. Вдруг раздался какой-то необычный звон: это одна пара в танце толкнула другую, и та врезалась прямо в один из столиков. Бокалы опрокинулись, большой букет цветов полетел на пол – и тут я увидел ее. Она смеялась, высоко держа в руках бутылку шампанского, которую успела подхватить с опрокинутого столика. На ней было вечернее красное платье из шелковой тафты. Когда она смеялась, из ее рта вырывались легко узнаваемые глубокие гортанные звуки, я мгновенно расслышал их в поднявшемся гвалте, мне стало ясно, что она появилась на этом ужасном балу, – вот она, пышные груди колыхались то вверх, то вниз. Я не отрывал глаз от ее раскрытого рта, продолжая играть как автомат, как один из танцующих. Она все еще стояла перед опрокинутым столиком и вот посмотрела на меня, этот взгляд длился всего секунду, крохотную единицу времени. Нас разделяло много метров, а между нами висел липкий, сотканный из музыки смрад. Однако она находилась столь невыносимо близко от меня, что от волнения я мгновенно взмок и пальцы приклеились к клавишам, в то время как в моих ушах все сильнее визжали маленькие бесы: высокие глиссандо скрипок многозвучно накладывались друг на друга, мои барабанные перепонки все больше напрягались, давление возрастало с каждой секундой, спасением для меня был бы только разрыв перепонок, но до этого не дошло. Я смотрел на собственные руки, которые мне больше не подчинялись. Чувствовал, как с моей груди стекает какая-то жидкость и собирается около брючного ремня. Я благодарил судьбу за вой труб и громыханье ударных, был бесконечно признателен даже «волшебным струнам» за их жалобные стоны, потому что никто больше ничего не слушал, не понимал, что я вообще не могу играть, что мои дрожащие пальцы блуждают по клавишам в поисках звуков, царящих в этом аду. Впервые в жизни я оказался не в состоянии взнуздать свой инструмент – я, как дилетант, спотыкался между белыми и черными клавишами. А после первого шока я почувствовал, что на меня накатывают бурные волны холодного гнева и что я преисполнился ненавистью к ней уже потому, что она оказалась в этом зале, не желая оставить меня в покое, что до сих пор следит за мной по прошествии стольких лет, что одним своим присутствием оскверняет мои воспоминания, что третирует меня, что лишь отдаленно отвечает моим представлениям о большой любви, о той любви, которая давно умерла. Я ненавидел ее, поскольку она оказалась моей могильщицей, моим неподъемным надгробным памятником, – и все только потому, что когда-то она была моим «всем», моей необъятной страстью, моей Хризантемой, моей…
– Ну и как?
– Кое-как я продержался до антракта. Потом сбежал. Прочь, все равно куда. Я скрылся в темном парке. Там, между широкой раковиной и белыми скамейками, меня стошнило. Потом вернулся в курзал. Пробираясь к сцене, оказался в объятиях Марка. Я так напугал его своим внешним видом, что он забыл про остроты. Дружище, что с тобой стряслось? Может, девушки так на тебя подействовали? Вместо ответа я просто упал к нему в объятия. Ему было страшно неловко. Пока он старался от меня избавиться и поскорее проститься, похлопывая меня по плечу, я заметил, что она направляется в мою сторону. Я стоял с повисшими плечами, грязный после вылазки в парк. Вдобавок ко всему от меня дурно пахло. Значит, вот ты где, проговорила она, и ее голос прозвучал как в жестяной банке. Она наверняка все продумала, наверняка давно мечтала о том, чтобы приветствовать меня именно таким образом с доверительной интонацией по прошествии всех лет, но в тот же момент и она ощутила, что это прозвучало пошло и холодно, что такое приветствие исходило как бы не от нее, что оно вызывало чувство боли, поскольку утратило связь с реальностью. Чего ты хочешь? – спросил я. – Выглядишь ты ужасно, дорогой, проговорила она, но мне надо с тобой поговорить. Все эти долгие годы я молчала… Это очень важно, ведь речь идет о… Но в тот же миг дали звонок. – Очень жаль, мне надо работать, прервал я ее и побежал на сцену. Запыхавшийся, потный, я сел за рояль. Пятна на моем смешном смокинге бросались в глаза. Я искал ее глазами. Нет, она не ушла, она снова сидела на прежнем месте, но за столом появились и другие люди – мужчина и несколько молодых людей. Они дружески беседовали, смеялись, чокались друг с другом. Но мое внимание привлекала только Хризантема, точнее, то, что от нее осталось, или то, что добавилось к ее образу. Теперь она безобразно располнела. Каштановые локоны распрямила и высветлила под блондинку. Весь ее образ утратил былую живость и неповторимость.
– Вам удалось собраться и играть на сцене?
– В общем и целом да. Но это был сущий ад.
– Вот только к чему все это смятение чувств? Вы ведь к ней уже давно остыли.
– Да, да. Матрона в красном парадном костюме, она действительно могла бы оставить меня равнодушным. Однако она мне кое-кого напоминала. Точнее сказать – чувство. Ведь если ты когда-то любил, я имею в виду страстно, если это была по-настоящему роковая и неотвратимая любовь, то становишься уязвимым навсегда. Когда я был влюблен, мне казалось, что весь мир готов меня обнять, что любая песня о любви только обо мне, что любое благоухание, каждый солнечный лучик являются знаком, добрым знаком судьбы, моей судьбы, что весь этот огромный бессмысленный мир, наполненный людьми и предметами, разными местами и миллионами беспорядочных деталей, этот мир казался прозрачным для восприятия, глубоко осмысленным, таким же прозрачным, какой становилась действительность для Шерлока Холмса при расследовании очередного уголовного дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45