Мои конфеты!
– Что за крыса-то?
– Какая-то Наташа, говорит, пришла брать у нас интервью, говорит, мы все будем ужасно знаменитые, вроде Моники Левински.
– Что?!
Все еще не веря, но уже закипая бешенством, Турецкий медленно раздевался, вслушиваясь в гитарный перезвон, доносящийся из кухни, и живой, веселенький Иркин треп.
– А еще она мой аккордеон трогала, – продолжала ябедничать Нинка.
– Щас разберемся, – пообещал Турецкий, взвешивая на руке торт и прикидывая, запустить им в Наташу или просто спустить ее с лестницы, а тортик потом употребить по назначению.
На кухне царила идиллия: напившийся чаю и нажравшийся Нинкиных конфет оператор разомлел у батареи и, пристроив работающую камеру на подоконнике, дремал. Наташа Гримм сегодня уже с зеленоватыми волосами увлеченно наяривала на гитаре, а Ирина, подложив ручки под щечки, восхищенно пялилась на нее во все глаза.
– Баста, карапузики, кончилися танцы, – безапелляционно заявил хозяин дома.
– Конечно, конечно, давайте пить чай, – вскинулась Ирина, неверно истолковав мужнину речь. Была она при параде и так и лучилась удовольствием.
– Ща попьем, – серьезно подтвердил Турецкий. – Только гостей проводим. – Он демонстративно упрятал торт в холодильник и встал у двери, приглашая визитеров прощаться.
Ирина наконец уразумела, что супруг не шутит и грядет непредсказуемых размеров скандал, а потому поспешила принять удар на себя и, извинившись перед гостями, немедленно уволокла Турецкого в спальню.
– Саша, как тебе не стыдно, люди пришли к нам в дом, сидят, культурно пьют чай, а тут врываешься ты и все портишь. Сейчас же пойди извинись, не ставь нас в неудобное положение.
– Что я порчу? – взвился Турецкий. – Как ты могла впустить в дом этих проходимцев?
– Правильно, пап, давай их прогоним, – поддержала Нинка.
– Они не проходимцы, а приятные, интеллигентные люди. – Оставшись в меньшинстве, Ирина отчаянно сопротивлялась. – Наташа вообще очень талантливый и уникальный человек…
– Во-во! Уникальный – это ты здорово подметила.
– Да-да уникальный, – не отступала Ирина, – она так не похожа на наших писак-скандалистов, она очень тонко чувствует и понимает жизнь. Несмотря на то что она немка, она знает и любит русскую поэзию, театр. А пока мы ожидали тебя, она показала мне несколько своих песен…
– Она еще и поет!
– И музыку пишет…
– И швец, и жнец, и на коне ездец… Да что, черт побери, она делает в моем доме?!
– Репортаж о неотесанном тебе, чтобы рассказать своим зрителям, что не все у вас в прокуратуре коррумпированные хамы и низколобые дебилы.
– Хватит! – закрыл прения Турецкий. – Если она тебе так глубоко симпатична, поди и извинись за меня, неотесанного, иначе я вышвырну ее вон безо всяких реверансов.
– Ты… ты садист и хам. – Ирина пустила дежурную слезу и умчалась в ванную.
А на кухне, несмотря на семейную сцену за стеной, чаепитие продолжалось.
– Саша, у вас прекрасный вкус, торт просто чудо, с детства люблю безе. – Наташа уже распотрошила коробку и с наслаждением потребляла хрустяще-воздушный торт. То, что Турецкий предварительно упрятал его в холодильник, ее нимало не смутило.
Оператор пробудился на запах новой еды и тоже участвовал.
– А я с детства люблю копаться в видеокамерах. – Турецкий решительно отключил камеру и извлек кассету, благо приходилось когда-то держать в руках такой же агрегат, знал, на какую кнопку жать. – Спасибо за содержательный вечер – и до свидания.
Оператор робко протестовал – в основном жестами, опасаясь, что хозяин может и камеру сломать сгоряча, а кассета – черт с ней, не жалко, все равно ничего путного не сняли.
Наташа, покончив с тортом, демонстративно медленно закурила:
– И все-таки два слова о деле Штайна и вашей работе. Что скажете?
– Идите к черту!
– О, целых три слова. А поподробнее?
Турецкий взял Наташу под локоток и неделикатно подтолкнул к выходу.
– Если ты… еще раз приблизишься ко мне менее чем на триста метров…
– Ты меня застрелишь? Из большого пистолета? Такого длинного-длинного? – томно выдохнула она.
– Увидишь! – заорал Турецкий.
– Пугаешь?
– Предупреждаю.
Вытолкав наконец корреспондентов за дверь, Турецкий отправился извлекать из ванной зареванную жену, которую надлежало немедленно ублажить остатками торта и житейскими разговорами, иначе потом неделю как минимум придется выслушивать ее шипение и горькие вздохи. Но тут пронзительно и требовательно задребезжал телефон.
Звонил Грязнов:
– Саня, я зашился совсем, а начальство прямо с ножом к горлу: подавай им Рыбака через три дня – и хоть ты лопни.
– Ну и? – рявкнул Турецкий.
– Опять с Иркой поцапался?
– Хм… У тебя что, третий глаз открылся и прямо из трубки торчит?
– Нет, просто ты предсказуем как хреновый шахматный компьютер.
– Кончай трепаться. Что нужно?
– В общем, не в дружбу, а в службу – я с Меркуловым согласовал, прощупай рыбаковский «Буревестник» и в первую очередь нынешнего их кормчего – Резо. А?
Часть третья.
ВТОРОЙ ТАЙМ
"Четверо из команды без труда поступили на факультет… физвоспитания. Один из них, особенно беспокойный, после окончания вступительных экзаменов забрел на кафедру еще до первого сентября и в панике прибежал ко мне: «Выручай, а!» – «Что случилось, ведь все в порядке, ты уже студент». – «Ну да, в порядке, я только что был на кафедре, и там висит объявление: „Всем, кто не сдал флюорографию, срочно сдать“, а я ведь не сдавал, у тебя учебник есть?»
Александр Ткаченко, «Футболь!»
ТУРЕЦКИЙ
Турецкий уже надел ботинки, открыл входную дверь и сделал один шаг из квартиры, когда сзади раздался протестующий голос дочери. А он хорошо знал, что, когда Нинка начинает говорить своими считалочками, стоит ждать немедленной грозы.
И Нинка скороговоркой завопила:
Кони– кони!
Сидели на балконе!
Чай пили!
Чашки били!
По– турецки говорили!
Мы набрали в рот воды
И сказали всем:
– Замри!
Турецкий остановился как вкопанный и ехидно подумал, что, несмотря на то что «по-турецки говорили», стишки больше подошли бы Грязнову, имеющему довольно свежий опыт общения с лошадьми. Здорово Рыбак его объездил…
– Папка, ты куда?
– В «Буревестник», – сказал папа святую правду.
– Без меня?! – возмутилась Нинка.
– А почему я должен ехать туда с тобой? – удивился Турецкий.
– Но ты же обещал-обещал!
– Да что я такое обещал?
– В зоопарк ее сводить обещал, – ядовито прошипела Ирина Генриховна. – Последние мозги… Тоже мне, отец, называется.
Турецкий хлопнул себя по лбу и посмотрел на дочь. Глаза у нее были на мокром месте. Вот тебе и «Буревестник». Буря, скоро грянет буря.
Пришлось разуться.
– Ты хоть представляешь, что такое «Буревестник»? – спросил он, не зная, что же такое спасительное придумать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
– Что за крыса-то?
– Какая-то Наташа, говорит, пришла брать у нас интервью, говорит, мы все будем ужасно знаменитые, вроде Моники Левински.
– Что?!
Все еще не веря, но уже закипая бешенством, Турецкий медленно раздевался, вслушиваясь в гитарный перезвон, доносящийся из кухни, и живой, веселенький Иркин треп.
– А еще она мой аккордеон трогала, – продолжала ябедничать Нинка.
– Щас разберемся, – пообещал Турецкий, взвешивая на руке торт и прикидывая, запустить им в Наташу или просто спустить ее с лестницы, а тортик потом употребить по назначению.
На кухне царила идиллия: напившийся чаю и нажравшийся Нинкиных конфет оператор разомлел у батареи и, пристроив работающую камеру на подоконнике, дремал. Наташа Гримм сегодня уже с зеленоватыми волосами увлеченно наяривала на гитаре, а Ирина, подложив ручки под щечки, восхищенно пялилась на нее во все глаза.
– Баста, карапузики, кончилися танцы, – безапелляционно заявил хозяин дома.
– Конечно, конечно, давайте пить чай, – вскинулась Ирина, неверно истолковав мужнину речь. Была она при параде и так и лучилась удовольствием.
– Ща попьем, – серьезно подтвердил Турецкий. – Только гостей проводим. – Он демонстративно упрятал торт в холодильник и встал у двери, приглашая визитеров прощаться.
Ирина наконец уразумела, что супруг не шутит и грядет непредсказуемых размеров скандал, а потому поспешила принять удар на себя и, извинившись перед гостями, немедленно уволокла Турецкого в спальню.
– Саша, как тебе не стыдно, люди пришли к нам в дом, сидят, культурно пьют чай, а тут врываешься ты и все портишь. Сейчас же пойди извинись, не ставь нас в неудобное положение.
– Что я порчу? – взвился Турецкий. – Как ты могла впустить в дом этих проходимцев?
– Правильно, пап, давай их прогоним, – поддержала Нинка.
– Они не проходимцы, а приятные, интеллигентные люди. – Оставшись в меньшинстве, Ирина отчаянно сопротивлялась. – Наташа вообще очень талантливый и уникальный человек…
– Во-во! Уникальный – это ты здорово подметила.
– Да-да уникальный, – не отступала Ирина, – она так не похожа на наших писак-скандалистов, она очень тонко чувствует и понимает жизнь. Несмотря на то что она немка, она знает и любит русскую поэзию, театр. А пока мы ожидали тебя, она показала мне несколько своих песен…
– Она еще и поет!
– И музыку пишет…
– И швец, и жнец, и на коне ездец… Да что, черт побери, она делает в моем доме?!
– Репортаж о неотесанном тебе, чтобы рассказать своим зрителям, что не все у вас в прокуратуре коррумпированные хамы и низколобые дебилы.
– Хватит! – закрыл прения Турецкий. – Если она тебе так глубоко симпатична, поди и извинись за меня, неотесанного, иначе я вышвырну ее вон безо всяких реверансов.
– Ты… ты садист и хам. – Ирина пустила дежурную слезу и умчалась в ванную.
А на кухне, несмотря на семейную сцену за стеной, чаепитие продолжалось.
– Саша, у вас прекрасный вкус, торт просто чудо, с детства люблю безе. – Наташа уже распотрошила коробку и с наслаждением потребляла хрустяще-воздушный торт. То, что Турецкий предварительно упрятал его в холодильник, ее нимало не смутило.
Оператор пробудился на запах новой еды и тоже участвовал.
– А я с детства люблю копаться в видеокамерах. – Турецкий решительно отключил камеру и извлек кассету, благо приходилось когда-то держать в руках такой же агрегат, знал, на какую кнопку жать. – Спасибо за содержательный вечер – и до свидания.
Оператор робко протестовал – в основном жестами, опасаясь, что хозяин может и камеру сломать сгоряча, а кассета – черт с ней, не жалко, все равно ничего путного не сняли.
Наташа, покончив с тортом, демонстративно медленно закурила:
– И все-таки два слова о деле Штайна и вашей работе. Что скажете?
– Идите к черту!
– О, целых три слова. А поподробнее?
Турецкий взял Наташу под локоток и неделикатно подтолкнул к выходу.
– Если ты… еще раз приблизишься ко мне менее чем на триста метров…
– Ты меня застрелишь? Из большого пистолета? Такого длинного-длинного? – томно выдохнула она.
– Увидишь! – заорал Турецкий.
– Пугаешь?
– Предупреждаю.
Вытолкав наконец корреспондентов за дверь, Турецкий отправился извлекать из ванной зареванную жену, которую надлежало немедленно ублажить остатками торта и житейскими разговорами, иначе потом неделю как минимум придется выслушивать ее шипение и горькие вздохи. Но тут пронзительно и требовательно задребезжал телефон.
Звонил Грязнов:
– Саня, я зашился совсем, а начальство прямо с ножом к горлу: подавай им Рыбака через три дня – и хоть ты лопни.
– Ну и? – рявкнул Турецкий.
– Опять с Иркой поцапался?
– Хм… У тебя что, третий глаз открылся и прямо из трубки торчит?
– Нет, просто ты предсказуем как хреновый шахматный компьютер.
– Кончай трепаться. Что нужно?
– В общем, не в дружбу, а в службу – я с Меркуловым согласовал, прощупай рыбаковский «Буревестник» и в первую очередь нынешнего их кормчего – Резо. А?
Часть третья.
ВТОРОЙ ТАЙМ
"Четверо из команды без труда поступили на факультет… физвоспитания. Один из них, особенно беспокойный, после окончания вступительных экзаменов забрел на кафедру еще до первого сентября и в панике прибежал ко мне: «Выручай, а!» – «Что случилось, ведь все в порядке, ты уже студент». – «Ну да, в порядке, я только что был на кафедре, и там висит объявление: „Всем, кто не сдал флюорографию, срочно сдать“, а я ведь не сдавал, у тебя учебник есть?»
Александр Ткаченко, «Футболь!»
ТУРЕЦКИЙ
Турецкий уже надел ботинки, открыл входную дверь и сделал один шаг из квартиры, когда сзади раздался протестующий голос дочери. А он хорошо знал, что, когда Нинка начинает говорить своими считалочками, стоит ждать немедленной грозы.
И Нинка скороговоркой завопила:
Кони– кони!
Сидели на балконе!
Чай пили!
Чашки били!
По– турецки говорили!
Мы набрали в рот воды
И сказали всем:
– Замри!
Турецкий остановился как вкопанный и ехидно подумал, что, несмотря на то что «по-турецки говорили», стишки больше подошли бы Грязнову, имеющему довольно свежий опыт общения с лошадьми. Здорово Рыбак его объездил…
– Папка, ты куда?
– В «Буревестник», – сказал папа святую правду.
– Без меня?! – возмутилась Нинка.
– А почему я должен ехать туда с тобой? – удивился Турецкий.
– Но ты же обещал-обещал!
– Да что я такое обещал?
– В зоопарк ее сводить обещал, – ядовито прошипела Ирина Генриховна. – Последние мозги… Тоже мне, отец, называется.
Турецкий хлопнул себя по лбу и посмотрел на дочь. Глаза у нее были на мокром месте. Вот тебе и «Буревестник». Буря, скоро грянет буря.
Пришлось разуться.
– Ты хоть представляешь, что такое «Буревестник»? – спросил он, не зная, что же такое спасительное придумать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95