В полуоткрытых вагонах весело хохотали, довольные этим зрелищем.Мне вдруг стало стыдно. Может, она голодает еще больше, чем наша семья.
Я подошел к женщине, всунул в ее мешок измятый хлеб и направился в другой конец станции, где стояли югословаки.Там я вновь наполнил кастрюлю супом и, выпросив несколько кусков хлеба, вернулся домой.
Дома очень обрадовались моей добыче.Анна Григорьевна разогрела на печке вкусный рисовый суп, наделила каждого куском хлеба, и мы первый раз за многие дни поели досыта.Теперь к чешским эшелонам я стал ходить ежедневно.У нас почти всегда был хлеб, суп, а иногда жирная рисовая каша.
Анна Григорьевна ласково поглядывала на меня. А отец становился еще мрачней и беспокойней.
— Нищенки. Машинист под вагонами чешские куски собирает. Боже мой!
— Ты, Феденька, кушай, кушай. Ведь не украдено. А богаче заживем, может быть, и мы кому подавать будем.
День у меня был целиком занят. Утром, еще до рассвета, я брал пыльный угольный мешок и, утопая по колено в снегу, шел в конец станции, где паровозы грузили уголь.Здесь я оставлял в канаве мешок и уходил к угольной куче, где работали китайцы. Я выбирал небольшой кусок угля, прятал под полу пиджака и нес к канаве.Наносив кучку угля, я складывал его в мешок и возвращался домой. К двенадцати часам с ведром и мешком под хлеб я уходил к чешским эшелонам.
Женщина по-прежнему ходила возле вагонов, и ей никто не подавал. Однажды она жалобно просила у повара остатки, которые он сливал в помойный оцинкованный чан.
Повар захлопнул дверь, но женщина опять постучала в дверь кухни и почти с отчаянием попросила:
— Подайте, христом-богом молю.
А потом сказала:
— Ну и люди. Звери и те жалостливей.
Внезапно открылась дверь, и на голову женщины полились дымящиеся помои. Мгновение она стояла растерянная, грязная, с залипшими глазами. Она вытирала лицо, сбрасывала с шинели размокшие корки хлеба, картофельную кожуру. И вдруг как-то неожиданно оправилась, злобно посмотрела на смеющихся в соседнем вагоне солдат и, покачиваясь, отошла в сторону, к кустарнику.
У кустарника приостановилась, подняла сжатые кулаки и, размахивая ими, сиплым, пронзительным голосом закричала:
— Кровопийцы! Бандиты! Воры проклятые! Ограбили Россию! Ну, подождите, варначьи души, отольются вам наши слезы!
И пошла через кустарник на болото, где стояла ее низенькая землянка. По дороге она останавливалась, грозила кулаками... Из окна одного из вагонов грянул выстрел; женщина, качнувшись, медленно повалилась на землю.
Мальчишки, бродившие около вагонов, по одному стали уходить к поселку.В этот день я возвращался домой с пустой корзинкой, сжимая кулаки.Сима ютилась в маленькой комнатке при станционном буфете. Небольшой квадратик окна почти под потолком бросал косые, блеклые лучи дневного света. В комнате стояли деревянная кровать, расшатанный, скрипящий стул, маленький столик, покрытый газетой.
С утра и до поздней ночи Сима металась между стрлами по небольшому залу первого класса. В зале блестело золото погон, гремели шпоры и пьяные голоса господ офицеров.Сима была красивой девушкой. У нее — широко открытые черные глаза с густыми ресницами, тонкие брови и свежее лицо с чуть заметным румянцем.
Тонкая, стройная, в белом передничке, она скользила около столов с подносом в руках, размахивая толстой косой каштановых волос.Офицеры говорили ей комплименты, манили ее к столам. Но Сима дерзила им и мягко пробегала по залу в легких туфлях, гордо подняв голову.
Хозяин буфета, Курякин, неизменно стоял за стойкой. У него было круглое, лунообразное лицо и узенькие, заплывшие жиром глаза.Скрестив на груди руки, он сонно следил за людьми.Сима злила его своей прямотой.
— Ты бы повежливей, обходительней была с господином Тереховым,— поучительно говорил он,— все же он офицер благородного звания.
Вечером она приходила в свою кладовку уставшая, бледная. Здесь был ее собственный, замкнутый от постороннего взгляда мир, мир тишины, скудного благополучия и недолгого отдыха от суетливой и утомительной работы.
Особенно добивался знакомства с Симой рослый беловолосый казачий офицер Терехов. Он всегда ходил в мягких шевровых сапогах, в аккуратной английской шинели, перетянутой ремнями; часами просиживал за столиком возле окна; закинув ногу на ногу, беспрерывно следил за Симой. Через Курякина он посылал Симе записки, мелкие подарки: пудру, одеколон, конфеты, шелковые чулки, но Сима от подарков отказывалась.
Тогда Курякин придумал способ покорить гордячку. Однажды, услав Симу в магазин за напитками, он пробрался в ее комнату и положил на постель Симы, под подушку, пачку колчаковских купонов. Когда Сима вернулась из магазина, в буфете был переполох. Размахивая кулаком, Курякин ходил около стойки и кричал, что его ограбили, оставили маленьких детей без куска хлеба и что он теперь почти нищий.
Явились от коменданта два солдата, произвели сбыск у всех служащих и заглянули в комнату Симы.Сима охотно открыла дверь и сама вошла в комнату. Сразу под подушкой была обнаружена вся сумма денег.
Симу арестовали и увели в комендантское. Она просидела двое суток в камере вместе с больными, избитыми арестованными, а наутро третьего дня в камеру вошел Терехов, любезный, улыбающийся, и под руку увел ее оттуда.
Сима была тронута заботливостью Терехова.Обошлось тем, что вина была переложена на кухонную работницу, жену арестованного большевика.Сима сдружилась с Тереховым. Теперь она награждала его улыбками и, когда в буфете было мало посетителей, подходила к его столику, садилась рядом и весело, непринужденно болтала.
Курякин подобрел к ней, стал внимателен и ласков.Вскоре Терехов устроил веселье в офицерском вагоне. Курякин на ночь перенесся со своим буфетом в пульмановский вагон. Сима была приглашена в качестве гостьи. Здесь было еще несколько женщин.
Среди керосиновых ламп плыли клубы дыма душистого английского табака. Звенели бокалы, проливались изысканные напитки. Пьяненькие офицерики целовали женщинам руки.
Терехов ни на шаг не отходил от Симы; он угощал ее японскими фруктами, шоколадными конфетами, вином, был внимателен и любезен.У нее немножко кружилась голова; она смеялась и легонько склоняла голову на плечо Терехова.
Терехов нежно гладил ее волосы и подносил ей бокал за бокалом.Было уже совсем светло, когда к станции подкатило несколько троек с бубенцами. Компания шумно вывалилась из вагона. Накинув на Симу чью-то шубу, Терехов бережно вывел ее. Сима была весела и счастлива тем безрассудным счастьем, которое возбуждает вино и в котором не участвуют ни ум, ни сердце.
После прогулки Сима оказалась в уютном, светлом номере гостиницы наедине с Тереховым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Я подошел к женщине, всунул в ее мешок измятый хлеб и направился в другой конец станции, где стояли югословаки.Там я вновь наполнил кастрюлю супом и, выпросив несколько кусков хлеба, вернулся домой.
Дома очень обрадовались моей добыче.Анна Григорьевна разогрела на печке вкусный рисовый суп, наделила каждого куском хлеба, и мы первый раз за многие дни поели досыта.Теперь к чешским эшелонам я стал ходить ежедневно.У нас почти всегда был хлеб, суп, а иногда жирная рисовая каша.
Анна Григорьевна ласково поглядывала на меня. А отец становился еще мрачней и беспокойней.
— Нищенки. Машинист под вагонами чешские куски собирает. Боже мой!
— Ты, Феденька, кушай, кушай. Ведь не украдено. А богаче заживем, может быть, и мы кому подавать будем.
День у меня был целиком занят. Утром, еще до рассвета, я брал пыльный угольный мешок и, утопая по колено в снегу, шел в конец станции, где паровозы грузили уголь.Здесь я оставлял в канаве мешок и уходил к угольной куче, где работали китайцы. Я выбирал небольшой кусок угля, прятал под полу пиджака и нес к канаве.Наносив кучку угля, я складывал его в мешок и возвращался домой. К двенадцати часам с ведром и мешком под хлеб я уходил к чешским эшелонам.
Женщина по-прежнему ходила возле вагонов, и ей никто не подавал. Однажды она жалобно просила у повара остатки, которые он сливал в помойный оцинкованный чан.
Повар захлопнул дверь, но женщина опять постучала в дверь кухни и почти с отчаянием попросила:
— Подайте, христом-богом молю.
А потом сказала:
— Ну и люди. Звери и те жалостливей.
Внезапно открылась дверь, и на голову женщины полились дымящиеся помои. Мгновение она стояла растерянная, грязная, с залипшими глазами. Она вытирала лицо, сбрасывала с шинели размокшие корки хлеба, картофельную кожуру. И вдруг как-то неожиданно оправилась, злобно посмотрела на смеющихся в соседнем вагоне солдат и, покачиваясь, отошла в сторону, к кустарнику.
У кустарника приостановилась, подняла сжатые кулаки и, размахивая ими, сиплым, пронзительным голосом закричала:
— Кровопийцы! Бандиты! Воры проклятые! Ограбили Россию! Ну, подождите, варначьи души, отольются вам наши слезы!
И пошла через кустарник на болото, где стояла ее низенькая землянка. По дороге она останавливалась, грозила кулаками... Из окна одного из вагонов грянул выстрел; женщина, качнувшись, медленно повалилась на землю.
Мальчишки, бродившие около вагонов, по одному стали уходить к поселку.В этот день я возвращался домой с пустой корзинкой, сжимая кулаки.Сима ютилась в маленькой комнатке при станционном буфете. Небольшой квадратик окна почти под потолком бросал косые, блеклые лучи дневного света. В комнате стояли деревянная кровать, расшатанный, скрипящий стул, маленький столик, покрытый газетой.
С утра и до поздней ночи Сима металась между стрлами по небольшому залу первого класса. В зале блестело золото погон, гремели шпоры и пьяные голоса господ офицеров.Сима была красивой девушкой. У нее — широко открытые черные глаза с густыми ресницами, тонкие брови и свежее лицо с чуть заметным румянцем.
Тонкая, стройная, в белом передничке, она скользила около столов с подносом в руках, размахивая толстой косой каштановых волос.Офицеры говорили ей комплименты, манили ее к столам. Но Сима дерзила им и мягко пробегала по залу в легких туфлях, гордо подняв голову.
Хозяин буфета, Курякин, неизменно стоял за стойкой. У него было круглое, лунообразное лицо и узенькие, заплывшие жиром глаза.Скрестив на груди руки, он сонно следил за людьми.Сима злила его своей прямотой.
— Ты бы повежливей, обходительней была с господином Тереховым,— поучительно говорил он,— все же он офицер благородного звания.
Вечером она приходила в свою кладовку уставшая, бледная. Здесь был ее собственный, замкнутый от постороннего взгляда мир, мир тишины, скудного благополучия и недолгого отдыха от суетливой и утомительной работы.
Особенно добивался знакомства с Симой рослый беловолосый казачий офицер Терехов. Он всегда ходил в мягких шевровых сапогах, в аккуратной английской шинели, перетянутой ремнями; часами просиживал за столиком возле окна; закинув ногу на ногу, беспрерывно следил за Симой. Через Курякина он посылал Симе записки, мелкие подарки: пудру, одеколон, конфеты, шелковые чулки, но Сима от подарков отказывалась.
Тогда Курякин придумал способ покорить гордячку. Однажды, услав Симу в магазин за напитками, он пробрался в ее комнату и положил на постель Симы, под подушку, пачку колчаковских купонов. Когда Сима вернулась из магазина, в буфете был переполох. Размахивая кулаком, Курякин ходил около стойки и кричал, что его ограбили, оставили маленьких детей без куска хлеба и что он теперь почти нищий.
Явились от коменданта два солдата, произвели сбыск у всех служащих и заглянули в комнату Симы.Сима охотно открыла дверь и сама вошла в комнату. Сразу под подушкой была обнаружена вся сумма денег.
Симу арестовали и увели в комендантское. Она просидела двое суток в камере вместе с больными, избитыми арестованными, а наутро третьего дня в камеру вошел Терехов, любезный, улыбающийся, и под руку увел ее оттуда.
Сима была тронута заботливостью Терехова.Обошлось тем, что вина была переложена на кухонную работницу, жену арестованного большевика.Сима сдружилась с Тереховым. Теперь она награждала его улыбками и, когда в буфете было мало посетителей, подходила к его столику, садилась рядом и весело, непринужденно болтала.
Курякин подобрел к ней, стал внимателен и ласков.Вскоре Терехов устроил веселье в офицерском вагоне. Курякин на ночь перенесся со своим буфетом в пульмановский вагон. Сима была приглашена в качестве гостьи. Здесь было еще несколько женщин.
Среди керосиновых ламп плыли клубы дыма душистого английского табака. Звенели бокалы, проливались изысканные напитки. Пьяненькие офицерики целовали женщинам руки.
Терехов ни на шаг не отходил от Симы; он угощал ее японскими фруктами, шоколадными конфетами, вином, был внимателен и любезен.У нее немножко кружилась голова; она смеялась и легонько склоняла голову на плечо Терехова.
Терехов нежно гладил ее волосы и подносил ей бокал за бокалом.Было уже совсем светло, когда к станции подкатило несколько троек с бубенцами. Компания шумно вывалилась из вагона. Накинув на Симу чью-то шубу, Терехов бережно вывел ее. Сима была весела и счастлива тем безрассудным счастьем, которое возбуждает вино и в котором не участвуют ни ум, ни сердце.
После прогулки Сима оказалась в уютном, светлом номере гостиницы наедине с Тереховым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77