Бекреев выслал разведчиков. Когда они вернулись и сообщили, что никого, кроме двух китайцев, в ней пет, мы подошли ближе.
В фанзе, у закоптевшего очага, сидели два китайца: один старый, морщинистый, с коротенькой косичкой и жидкой седоватой бородкой; второй помоложе, лет тридцати, в рваной кофте, бритоголовый, с усами, редко выступавшими на губе. Встретили они нас недоверчиво: старый полуобернулся, взглянул па вошедших и опять начал козырять палкой хворост, потрескивавший в очаге. Молодой поднялся с деревянной койки, поджал под себя ноги и так и сидел, освещаемый огнем из печки.
Бекреев вытащил кисет, свернул козью ножку, подошел к печке прикурить и спросил:
— Здесь никто не проходил вчера?
— Моя бутунда,— пробурчал старик.
Оказалось, что он вовсе не говорил по-русски. Бекреев обратился к молодому.Китаец оживился, слез с койки, стал рассказывать, что па днях проходил офицерский отряд; белые убили у них козу и свинью и отняли шкурки нескольких лисиц и белок, которых они поймали канканами за зиму.
Он грозил кулаками, точно перед ним стояли виновники ограбления.
— Хунхуза! Русский хунхуза, все равно хилиган. Зачем наша обижай? Наша работает, лисица лови.
Бекреев похлопал его по плечу и стал успокаивать.
— Классовая война, понимаешь? Капиталисты, хищники, они кого хочешь обидят. Скоро конец им будет...
Но китаец ничего не понимал; он только кричал, и оливковое лицо его морщилось, глаза сверкали.Когда он успокоился, Бекреев стал его расспрашивать, сколько было людей в офицерском отряде и куда они направились.
Потом мы простились с китайцами и снова пошли через ложбину, к густому сосняку, куда вела узкая тропинка. Провожая нас, китаец вышел из фанзы и стоял
у дверей до тех пор, пока мы не скрылись за деревьями.И опять мы шли густым таежным лесом, мокрые и усталые.Винтовка казалась необыкновенно тяжелой. Я все время перекидывал ее с плеча на плечо.
Рассвет в тайге зимой бывает почти незаметным. Изредка лишь кое-где, сквозь верхушки сосен, покажется кусок серого, хмурого неба, а потом опять высокие, тихо покачивающиеся ветки сосен закрывают небо.
Начинался ветер. Он пробегал вверху, раскачивая деревья. Снег валил и валил. Деревья трещали, гудели. Путь наш становился еще трудней, чем ночью. Бойцы озябли. Многие оттирали побелевшие уши, дули на окостеневшие от холода руки.
Борис закрывал руками глаза и, согнув спину, шел впереди, изредка покрякивая и ругаясь.Вскоре перед нами открылась широкая проселочная дорога, чуть накатанная санями. Здесь шумел и метался буран. Ураганный ветер крутил снег и нес его, как огромную молочную реку, вышедшую из берегов. Людей нельзя было различить на близком расстоянии. Бойцы сгрудились, прятали лица от снега, натягивали на глаза шапки.
Низенький, закутанный башлыком, Чудовцев, спрятав за пазуху озябшую руку, подошел к командиру:
— Товарищ Бекреев, может быть, переждем в лесу буран — там потише, а то не дойти нам до места.
Бекреев вытащил из сумки мохнатое полотенце, закутал им шею и скомандовал:
— За мной!
Он порывисто шагнул навстречу метели и потонул в снежком тумане. Бойцы как попало двинулись за ним.Буран метался, свистел, гудел и бил хлопьями снежной пыли прямо в глаза. Я потерял Бориса и, закрывая глаза руками, шел наугад, спотыкаясь от усталости.
Щеки, нос и пальцы застыли; кажется, я обморозился. Нужно было потереть их снегом, но онемевшие руки не повиновались. Тогда я закричал шедшему рядом со мной Чудовцеву:
— Илья, я обморозился!
Но он не обратил на меня внимания и шел, тяжело рассекая головой ветер. Я схватил горсть снега и стал растирать лицо. Пальцы ныли, горели. Так я шел час, другой, третий, и лицо то пылало, то снова немело.
Слева упал Чудовцев. Он ткнулся лицом в снег и раскинул синие руки. К нему подбежал Борис и огромный, залепленный снегом, с замерзшими усами, Бекреев.
— Подняться! — глухо произнес он.
— Не могу, товарищ командир. Пристрелите меня, а то все равно замерзну,— пролепетал Илья и опять опустил лицо.
— Поднять его и вести под руки!—приказал Бекреев. Чудовцев поднялся на четвереньки.
— Оставьте, товарищ командир, тут я и помру... — Поднять его и идти! — зычно сказал Бекреев. — К вечеру соединимся с отрядом Улина...
«С Улиным?— мелькнуло у меня в голове.— Неужели это Алексей Иванович, читинский мой друг?»
Борис и еще один боец взяли Чудовцева под руки и потащили, пробиваясь сквозь бурю.
Я подошел к Бекрееву. Это был один из моих благовещенских друзей, с ним я исходил границу и побывал во многих операциях. Всегда я называл его по имени, но тут, в этой суровой обстановке, я не мог говорить с ним запросто, как всегда.
— Товарищ командир, разрешите спросить: не знаете ли вы, как имя, отчество Улина...
— Кажется, Алексеем его зовут, — ответил он.— А что?..
— Так... ничего... С одним Улиным я в читинской тюрьме сидел...
Бекреев ничего не ответил.Я пытался припомнить заросшее лицо Улина, упрямые, всегда открытые серые его глаза. Вспоминалась первая встреча. Я хотел рассказать об услышанной новости Борису, но он шел сзади, таща под руку Чудовцева.
Вот где мы опять встретимся спустя полтора года! Как удивится он, как радостно забасит, узнав в нас старых своих друзей!.. И вдруг навстречу вместе с бушующим снегом грянули выстрелы. Впереди меня припал на ногу и захромал боец.
Послышался крик Бекреева:
— Баталио-он! Огонь! Огонь!!
Мы побежали через канаву и залегли за валом среди деревьев. Бекреев лег около пулемета. Выпустили несколько обойм.
Бекреев поднялся и, всматриваясь в молочную мглу,спокойно сказал:
— Отставить стрельбу... Мы их хитростью возьмем... Прижавшись к дереву, вокруг которого метался столб снежной пыли, он стал ждать, когда замолкнет противник. Но пулеметы продолжали глухо, методически строчить; захлебывались винтовки.
Уставшие бойцы лежали на снегу, напряженно всматриваясь в сторону врага.
— Дело — табак!..— сказал вдруг Борис и, поднявшись, исчез в лесу.
«Куда это он?—подумал я.— Не в разведку ли?..» Мы лежали десять, двадцать минут, час, а может быть, и целую вечность, но из-за белой мятущейся завесы никто не показывался. Бойцы ругались, оттирали обмороженные конечности, плевались от досады. Только Бекреев стоял за деревом решительный, сосредоточенный.
Внезапно на левом фланге, около Бекреева, возник
Белецкий.
— Разрешите доложить, товарищ командир! Бекреев удивленно посмотрел на него.
— Где вы были?
— К молчановцам в гости ходил, товарищ командир.
— Кто разрешил вам? Борис рассказал, что слева по дороге движется цепь белогвардейцев человек в двести, с пулеметами.
— Я добрался к ним, товарищ командир, а после с их цепью минут двадцать шел в строю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
В фанзе, у закоптевшего очага, сидели два китайца: один старый, морщинистый, с коротенькой косичкой и жидкой седоватой бородкой; второй помоложе, лет тридцати, в рваной кофте, бритоголовый, с усами, редко выступавшими на губе. Встретили они нас недоверчиво: старый полуобернулся, взглянул па вошедших и опять начал козырять палкой хворост, потрескивавший в очаге. Молодой поднялся с деревянной койки, поджал под себя ноги и так и сидел, освещаемый огнем из печки.
Бекреев вытащил кисет, свернул козью ножку, подошел к печке прикурить и спросил:
— Здесь никто не проходил вчера?
— Моя бутунда,— пробурчал старик.
Оказалось, что он вовсе не говорил по-русски. Бекреев обратился к молодому.Китаец оживился, слез с койки, стал рассказывать, что па днях проходил офицерский отряд; белые убили у них козу и свинью и отняли шкурки нескольких лисиц и белок, которых они поймали канканами за зиму.
Он грозил кулаками, точно перед ним стояли виновники ограбления.
— Хунхуза! Русский хунхуза, все равно хилиган. Зачем наша обижай? Наша работает, лисица лови.
Бекреев похлопал его по плечу и стал успокаивать.
— Классовая война, понимаешь? Капиталисты, хищники, они кого хочешь обидят. Скоро конец им будет...
Но китаец ничего не понимал; он только кричал, и оливковое лицо его морщилось, глаза сверкали.Когда он успокоился, Бекреев стал его расспрашивать, сколько было людей в офицерском отряде и куда они направились.
Потом мы простились с китайцами и снова пошли через ложбину, к густому сосняку, куда вела узкая тропинка. Провожая нас, китаец вышел из фанзы и стоял
у дверей до тех пор, пока мы не скрылись за деревьями.И опять мы шли густым таежным лесом, мокрые и усталые.Винтовка казалась необыкновенно тяжелой. Я все время перекидывал ее с плеча на плечо.
Рассвет в тайге зимой бывает почти незаметным. Изредка лишь кое-где, сквозь верхушки сосен, покажется кусок серого, хмурого неба, а потом опять высокие, тихо покачивающиеся ветки сосен закрывают небо.
Начинался ветер. Он пробегал вверху, раскачивая деревья. Снег валил и валил. Деревья трещали, гудели. Путь наш становился еще трудней, чем ночью. Бойцы озябли. Многие оттирали побелевшие уши, дули на окостеневшие от холода руки.
Борис закрывал руками глаза и, согнув спину, шел впереди, изредка покрякивая и ругаясь.Вскоре перед нами открылась широкая проселочная дорога, чуть накатанная санями. Здесь шумел и метался буран. Ураганный ветер крутил снег и нес его, как огромную молочную реку, вышедшую из берегов. Людей нельзя было различить на близком расстоянии. Бойцы сгрудились, прятали лица от снега, натягивали на глаза шапки.
Низенький, закутанный башлыком, Чудовцев, спрятав за пазуху озябшую руку, подошел к командиру:
— Товарищ Бекреев, может быть, переждем в лесу буран — там потише, а то не дойти нам до места.
Бекреев вытащил из сумки мохнатое полотенце, закутал им шею и скомандовал:
— За мной!
Он порывисто шагнул навстречу метели и потонул в снежком тумане. Бойцы как попало двинулись за ним.Буран метался, свистел, гудел и бил хлопьями снежной пыли прямо в глаза. Я потерял Бориса и, закрывая глаза руками, шел наугад, спотыкаясь от усталости.
Щеки, нос и пальцы застыли; кажется, я обморозился. Нужно было потереть их снегом, но онемевшие руки не повиновались. Тогда я закричал шедшему рядом со мной Чудовцеву:
— Илья, я обморозился!
Но он не обратил на меня внимания и шел, тяжело рассекая головой ветер. Я схватил горсть снега и стал растирать лицо. Пальцы ныли, горели. Так я шел час, другой, третий, и лицо то пылало, то снова немело.
Слева упал Чудовцев. Он ткнулся лицом в снег и раскинул синие руки. К нему подбежал Борис и огромный, залепленный снегом, с замерзшими усами, Бекреев.
— Подняться! — глухо произнес он.
— Не могу, товарищ командир. Пристрелите меня, а то все равно замерзну,— пролепетал Илья и опять опустил лицо.
— Поднять его и вести под руки!—приказал Бекреев. Чудовцев поднялся на четвереньки.
— Оставьте, товарищ командир, тут я и помру... — Поднять его и идти! — зычно сказал Бекреев. — К вечеру соединимся с отрядом Улина...
«С Улиным?— мелькнуло у меня в голове.— Неужели это Алексей Иванович, читинский мой друг?»
Борис и еще один боец взяли Чудовцева под руки и потащили, пробиваясь сквозь бурю.
Я подошел к Бекрееву. Это был один из моих благовещенских друзей, с ним я исходил границу и побывал во многих операциях. Всегда я называл его по имени, но тут, в этой суровой обстановке, я не мог говорить с ним запросто, как всегда.
— Товарищ командир, разрешите спросить: не знаете ли вы, как имя, отчество Улина...
— Кажется, Алексеем его зовут, — ответил он.— А что?..
— Так... ничего... С одним Улиным я в читинской тюрьме сидел...
Бекреев ничего не ответил.Я пытался припомнить заросшее лицо Улина, упрямые, всегда открытые серые его глаза. Вспоминалась первая встреча. Я хотел рассказать об услышанной новости Борису, но он шел сзади, таща под руку Чудовцева.
Вот где мы опять встретимся спустя полтора года! Как удивится он, как радостно забасит, узнав в нас старых своих друзей!.. И вдруг навстречу вместе с бушующим снегом грянули выстрелы. Впереди меня припал на ногу и захромал боец.
Послышался крик Бекреева:
— Баталио-он! Огонь! Огонь!!
Мы побежали через канаву и залегли за валом среди деревьев. Бекреев лег около пулемета. Выпустили несколько обойм.
Бекреев поднялся и, всматриваясь в молочную мглу,спокойно сказал:
— Отставить стрельбу... Мы их хитростью возьмем... Прижавшись к дереву, вокруг которого метался столб снежной пыли, он стал ждать, когда замолкнет противник. Но пулеметы продолжали глухо, методически строчить; захлебывались винтовки.
Уставшие бойцы лежали на снегу, напряженно всматриваясь в сторону врага.
— Дело — табак!..— сказал вдруг Борис и, поднявшись, исчез в лесу.
«Куда это он?—подумал я.— Не в разведку ли?..» Мы лежали десять, двадцать минут, час, а может быть, и целую вечность, но из-за белой мятущейся завесы никто не показывался. Бойцы ругались, оттирали обмороженные конечности, плевались от досады. Только Бекреев стоял за деревом решительный, сосредоточенный.
Внезапно на левом фланге, около Бекреева, возник
Белецкий.
— Разрешите доложить, товарищ командир! Бекреев удивленно посмотрел на него.
— Где вы были?
— К молчановцам в гости ходил, товарищ командир.
— Кто разрешил вам? Борис рассказал, что слева по дороге движется цепь белогвардейцев человек в двести, с пулеметами.
— Я добрался к ним, товарищ командир, а после с их цепью минут двадцать шел в строю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77