Вечерами, свободный от караула, Иконников лежит на нарах и грустит. Я лежу рядом с ним и думаю о его мешке. Я ревностно слежу за Иконниковым и, когда он начинает дремать, сворачиваю толстую махорочную самокрутку и дымлю ему под нос. Иконников зады-
хается, кашляет, чихает, жмурит глаза и поднимается с нар:
— Табашник, чертово семя! И пошто вас пригнал!! сюда, только хлеб казенный зря жрете.
Он слезает с нар и, покачиваясь, уходит на улицу. Усмехаясь, я развязываю мешок и беру из него хлеб и сало. Иконников не приходит долго, и я успеваю поужинать.
Возвращаясь, он опять ложится на свой войлочный тюфяк и говорит;
— Ты, паря, Саньча, табак при мне не кури, я хлеба тебе дам.
— Не хочу я твоего хлеба.
—- Пошто не хочешь? Ужин-то, чай, не больно жирный был, да и без хлебца. Хлеб-то ты утресь за чаем съел. И обедал-то без хлеба, я даве видел.
— Ну, хорошо!.. А хлеба я твоего не хочу,
— Не хоть и не надо — собакам выкину.
— Выбрасывай.
— И выкину, потому собака, она, может, и спасибо за это скажет.
Я приподнимаюсь, свертываю папиросу, зажигаю спичку.
— Опять чертово паникадило зажег,— говорит Иконников и повертывается ко мне спиной.
— Ну и уходи, если тебе не нравится табак... Ночью меня кто-то сильно толкнул в бок.
— Сашка, вставай! Вставай, слышишь: патрулить пойдешь...
Я поднял голову: передо мной, чуть ссутулившись, стоял Кашек.
— Ну и спишь же ты! Насилу добудился. Вставай, ну, живо! Патрулить пойдем. Одевайся, ребята на улице уже.
Я быстро надел брюки, гимнастерку, натянул сапоги и оглядел нары: Иконникова подле меня не было. Я протянул руку к его мешку — он был раскрыт. Вытащив кусок калача, я побежал к пирамиде, взял винтовку и выскочил на улицу.
У казармы уже стояло человек тридцать бойцов. Они тихонько, шепотом о чем-то переговаривались и осторожно покуривали самокрутки, пряча огонь в рукава.
Из разговоров я понял, что в городе в эту ночь ожидается восстание и налет банды дезертиров.По Березовке, как всегда, уже патрулировали бойцы, но гарнизонное командование решило усилить охрану.
Нас разбили на несколько групп. Кашек почему-то попал в группу взводного Рыбкина, где был Иконников и еще несколько староверов. Прощаясь со мной, Кашек рассмеялся:
— К волосатым попал, ну и скука же будет с ними.
Мы разошлись. Борька Белецкий, низенький, мешковатый Нестерец, нестерпимый болтун Марьясов, вечный драчун и непоседа Страус и я направились к поселку. Это был наш участок, который мы должны были несколько раз обойти за ночь.
Мы шли к поселку, прячась за деревьями, точно там в темноте скрывался невидимый враг.Борьку занимало это занятие. Он напустил на себя какую-то необычайную таинственность и казался нам смешным и чудаковатым. Но никто не смеялся над Борькой, все следили за тем, как он перебегает от дерева к дереву, делая гигантские шаги.
Он шел впереди, останавливался и, приложив к козырьку фуражки руку, всматривался в темень. Борькпна настороженность передалась и нам.В поселке разбились на две партии и условились после обхода встретиться у переезда. Я прошел с Борькой по берегу узенькой речушки, пересекающей поселок.
Ночь стояла темная. Низенькие, покосившиеся деревянные домики мирно дремали. Окна были наглухо закрыты ставнями, и ни один огонек не светился сквозь их щели.
Перекинув на руку японскую винтовку, Борька мягко шагал по песку, прислушиваясь к тишине.
— Скука здесь, Сашка; хоть бы на фронт послали, а то ходи и ходи в караулы. Тоска. Не люблю я постовой службы — ко сну клонит.
Он смолк, сдвинул на затылок фуражку и замурлыкал чешскую песню. Песню эту Борька выучил у чехов, когда ходил за объедками к эшелонам. Он часто пел се чехам, и те немало дивились его памяти и чистоте произношения.
В конце поселка встретились со второй партией, но все же решили спросить пароль.
— Стоп! Пропуск! — подойдя на близкое расстояние, закричал Белецкий.
— Мушка! — послышался ответ.— Отзыв?
— Москва.
Мы сошлись около деревянного моста, закурили, по болтали и направились к железнодорожному переезду С противоположной стороны переезда между редкими деревьями двигались силуэты людей. В темноте трудно было отличить деревья от людей, и нам показалось, что двигается огромная цепь.
Белецкий отбежал вперед, всмотрелся, шепотом про изнес:
— Цепь! Это не наши! К бою готовься! Не стрелять, пока я не скомандую: «Рота, пли!»
Но не успели мы передвинуть затворы винтовок, как с той стороны послышался голос с китайским акцентом;
— Стой, ходя! Кто сюда ходи?
— Свои, свои, товарищи,—крикнул Белецкий.
— Кто свой? Зачема здеся ходи? Пропуск мушка есть — ходи, пропуска мушка нету — не ходи.
— Есть, есть мушка, товарищ! Свои мы, патруль,— пояснил Борис.
— А Москва отзыв есть?
— Есть. Давай вот лучше покурим табачку. Мы из маршевой роты.
Сошлись на переезде, закурили. Это были народо-армейцы из китайского интернационального полка, расположившегося в казармах по соседству с нами.Борька оживился. Попыхивая папиросой, балагуря, он рассматривал добротное английское обмундирование на китайцах.
— Хорошую одежду вам справили. А мы, вишь, в какой? Так, ерунда, а не одежонка против вашей. А на фронте вы были, товарищи?
Низенький упитанный китаец охотно отвечал на Борькины вопросы.
— Хнлок ходи, Чита ходи, кругом ходи, Семенов стреляй.
— Ну а своих буржуев будете стрелять, когда наших добьем?
— Все равно капитализа, все равно сволоца. Исех стреляй. Наша шибыко красына.
Остальные пять китайцев в разговор не вмешивались и только изредка неохотно отвечали на наши во просы.
— Кто из вас за старшего? — спросил Белецкий.— Ты, что ли?
— Я старший комиссарика,— ответил словоохотливый китаец.
— А звать-то тебя как?
— Ваня.
— Ну вот что, Ваня. Мы, значит, по поселку ходим, а вы за линией. Так, что ли? Ну, пока. Заходите к нам. У нас весело: пляшем, поем. Заходите.
И Белецкий дружески протянул руку. В это время где-то за поселком раскатился выстрел. Потом — второй... третий... Борька застыл. Потом быстро закинул за плечо винтовку и сказал китайцу:
— Вань, слышь, стреляют? Что-то неладно. Пойдем все вместе...
— Пойдема, сыкора пойдема. Шибыко худа. Семеновы, хулиганика, стреляй. Пойдема,— торопливо произнес китаец.
— Пошли, ребята! Бегом...
Натыкаясь на пни и камни, утопая в глубоком песке, мы едва поспевали за Белецким. Когда добежали до леса, стрельба уже стихла. Белецкий тяжело дышал. Китаец Ваня вытирал выступившую на лбу испарину.
Зарядили винтовки и пошли цепью.В редком сосновом лесу было тихо. Казалось, что в темноте из-за деревьев нащупывают нас дула винтовок. Каждую минуту ждали залпа. Шли жидкой цепью. Но в лесу стояла все та же неподвижная тишина. Ни одного шороха, ни одного звука, которые могли бы вызвать подозрение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77