Сопровождаемый двумя немецкими самолетами, он уходил на запад, рассекая медленно бегущие навстречу облака. На казармы, на рабочие предместья Варшавы падали бомбы, и земля содрогалась от взрывов, как от землетрясения. В промежутках между взрывами была слышна беспорядочная, суматошная стрельба из винтовок.- Выстрелы были напрасны — дирижабль все уходил и уходил на запад. Когда он стал совсем маленьким и скрылся за горизонтом, стрельба прекратилась.
Я вышел на улицу. Над домами подымалось тихое утреннее сияние.
По тротуарам, среди перепуганной, панически суетящейся толпы, ходил мой отец, босиком, в расстегнутой нижней рубашке, с охотничьим ружьем за спиной.
Над ним смеялись, на него показывали пальцами.
— Ишь, цеппелин-то удрал от яхнова ружья: не вы-бежи Яхно со своим ружьем, немец, поди, и сейчас бы еще бомбами ухал,— говорил старший дворник, бородатый веселый насмешник.
— Чего смеешься, как дурак?.. Я всегда готов родину защищать.
— Твоим ружьем можно только от ворон защищаться: пальни — ружье твое рассыплется.
Ида. Ты сам скорей рассыплешься,— обиженно сказал отец и под насмешки, ссутулив спину, пошел к дому. Увидев меня, он зло крикнул:
— Марш домой!
Весь день наша улица жила новыми событиями. Многие говорили, что немцы, подращу к самой Варшаве, заняли Георгиевскую крепость и скоро войдут в город. Говорили об измене какого-то генерала под Перемыш-лем, об изменниках-министрах, окружающих царя, о шпионах и евреях, отправляющих немцам по Висле, в закупоренных бутылках, сведения о расположении наших войск.
У нашего дома толпа гудела несколько часов, потому что напротив упала бомба, до основания разрушившая небольшой одноэтажный домик, где помещалась булочная. Куски хлеба, бумага, перья из подушки, осколки весов, тарелок, тряпки — все это валялось среди развалин, и люди, сожалеюще качая головами, созерцали это зрелище и, казалось, не хотели уходить.
По соседству, в одном с нами коридоре, жил старый хромой еврей-часовщик. Внизу, рядом с воротами, помещалась маленькая его мастерская.В Варшаву он приехал из Германии незадолго до начала войны. Он прожил года два на нашем дворе, и никто, не знал его. Все дни, с рассвета до поздней ночи, он просиживал в своей мастерской, ковыряя тонкими щипчиками в маленьких механизмах часов.
Обремененный большой семьей, он вынужден был покупать старые, сломанные часы и делать из них «новые», которые по дешевке продавал невзыскательным покупателям. Часы его производства быстро портились, останавливались, врали, и покупатели устраивали ему скандалы.
Еврей пожимал плечами и недоумевающе смотрел на посетителя.
— Не понимаю! — говорил он.— Какие вы хотите иметь часы за два целковых?.. Что вы хотите,—чтобы за два рубля эти часы шли, как мозеровские, и по утрам, когда вам нужно идти на завод, играли «Боже, царя храни»?
Нередко он возвращал деньги и, огорченный неудачей, снова принимался за работу.
Иногда в маленькую его мастерскую заходил мой отец. Он присаживался у низенького столика и, пыхтя папиросой, долго пытливо смотрел на соседа.
Часовщик снимал с глаза лупу и приветливо улыбался:
- День добрый, пане Яхно. Вы уже хотите сменить свою профессию? Э! не такое это интересное дело — починка часов.. Но если хотите, я вас буду учить...
Отец мой приходил к часовщику только из любопытства, но потом незаметно для себя втягивался в беседу. Они говорили о войне, об охоте, о часовом деле, смеялись, шутили.
Возвращаясь от часовщика домой, отец говорил Анне Григорьевне:
— А знаешь, этот Бронштейн хотя и еврей, во неплохой человек.
По утрам я наблюдал, как часовщик выходит в черном своем халате и открывает мастерскую.Однажды он появился на улице позже обыкновенного. Медленно пройдя ворота, он остановился на тротуаре, недалеко от собравшейся по какому-то случаю толпы народа.
Через открытое окно я услышал, как человек в фуражке с молоточками над черным лаковым козырьком крикнул:
— Господа, жид!
И сразу вся толпа обернулась, точно там, где стоял часовщик, разорвалась бомба.
С минуту люди стояли неподвижно, словно лицом к лицу встретились с непримиримым своим врагом. Тот же сухощавый человек в фуражке крикнул:
— Он сюда из Германии приехал для шпионажа!
— Он каждый день на Висле бывает: интересно, что он там делает? — тоненько протянула какая-то женщина.
— В полицию его! Еврей стоял растерянный.
Из толпы вышел мужчина в черной шляпе, в пиджаке и лакированных сапогах и тоном, не допускающим возражений, тоненько, полуобернувшись к толпе, произнес:
— Врагов наших уничтожать надо, господа...— и пошел прямо на часовщика.
Часовщик отскочил, пошатнулся и почему-то порывисто сунул в карман руку.
— Господа, у него бомба! — крикнул кто-то. Толпа загудела, зашевелилась, раздалась в разные стороны.
Часовщик испугался и побежал к воротам. Мужчина в шляпе бросился догонять его, настиг во дворе, за ворот халата выволок на улицу, обыскал и, ничего не найдя, кроме больших старинных часов, ударил кулаком в лицо. Еврей пошатнулся, ткнулся головой в стену и умоляюще зашептал:
— Господин... господин... я мирный еврей.
Возбужденная толпа, тяжело дыша, страшно, беспорядочно двинулась на часовщика. Беспомощный, с круглыми перепуганными глазами, еврей что-то крикнул, рванулся бежать и упал.
Минуту метался страшный, пронзительный крик часовщика.Потом все стихло. У ворот шевелилась живая, плотно сбитая масса людей в фуражках, шляпах.
В центре толпы широко размахивал руками огромный детина с разметавшимися русыми волосами. Он нагибался и тонул в толпе, снова поднимался, высокий, озлобленный, потный. Очевидно, он хотел ударить лежащего под ногами часовщика, но не мог и от этого еще больше зверел.
Сзади на толпу напирали любопытные, опоздавшие к началу зрелища. Они спрашивали:
— Что случилось, господа?
— Немецкого шпиона поймали!
— Что вы говорите?
Я замер у подоконника, глядя, как порывисто движется толпа, как стремительно взлетают над головами кулаки.На тротуар выскочил растрепанный, в помятом чесучовом пиджаке человек, с цепочкой через выпирающий гладкий живот.
— Господа! Громи жидовский магазин! — заорал он и бросил камень в окно мастерской.
Звякнули стекла. Бросив свою жертву, люди ринулись за человеком. Несколько мужчин налегли на тонкую дощатую дверь мастерской. Хрустнул переплет окна. Затрещали деревянные перегородки, забренчали стекла. Нa улицу через разбитое окно полетели круглые стенные часы, футляры, стулья. На мостовой толпа доламывала вещи, топтала их ногами.
Часовщик тяжело поднялся с тротуара и, покачи-ваясь, скользя рукой по стене, медленно побрел к воротам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Я вышел на улицу. Над домами подымалось тихое утреннее сияние.
По тротуарам, среди перепуганной, панически суетящейся толпы, ходил мой отец, босиком, в расстегнутой нижней рубашке, с охотничьим ружьем за спиной.
Над ним смеялись, на него показывали пальцами.
— Ишь, цеппелин-то удрал от яхнова ружья: не вы-бежи Яхно со своим ружьем, немец, поди, и сейчас бы еще бомбами ухал,— говорил старший дворник, бородатый веселый насмешник.
— Чего смеешься, как дурак?.. Я всегда готов родину защищать.
— Твоим ружьем можно только от ворон защищаться: пальни — ружье твое рассыплется.
Ида. Ты сам скорей рассыплешься,— обиженно сказал отец и под насмешки, ссутулив спину, пошел к дому. Увидев меня, он зло крикнул:
— Марш домой!
Весь день наша улица жила новыми событиями. Многие говорили, что немцы, подращу к самой Варшаве, заняли Георгиевскую крепость и скоро войдут в город. Говорили об измене какого-то генерала под Перемыш-лем, об изменниках-министрах, окружающих царя, о шпионах и евреях, отправляющих немцам по Висле, в закупоренных бутылках, сведения о расположении наших войск.
У нашего дома толпа гудела несколько часов, потому что напротив упала бомба, до основания разрушившая небольшой одноэтажный домик, где помещалась булочная. Куски хлеба, бумага, перья из подушки, осколки весов, тарелок, тряпки — все это валялось среди развалин, и люди, сожалеюще качая головами, созерцали это зрелище и, казалось, не хотели уходить.
По соседству, в одном с нами коридоре, жил старый хромой еврей-часовщик. Внизу, рядом с воротами, помещалась маленькая его мастерская.В Варшаву он приехал из Германии незадолго до начала войны. Он прожил года два на нашем дворе, и никто, не знал его. Все дни, с рассвета до поздней ночи, он просиживал в своей мастерской, ковыряя тонкими щипчиками в маленьких механизмах часов.
Обремененный большой семьей, он вынужден был покупать старые, сломанные часы и делать из них «новые», которые по дешевке продавал невзыскательным покупателям. Часы его производства быстро портились, останавливались, врали, и покупатели устраивали ему скандалы.
Еврей пожимал плечами и недоумевающе смотрел на посетителя.
— Не понимаю! — говорил он.— Какие вы хотите иметь часы за два целковых?.. Что вы хотите,—чтобы за два рубля эти часы шли, как мозеровские, и по утрам, когда вам нужно идти на завод, играли «Боже, царя храни»?
Нередко он возвращал деньги и, огорченный неудачей, снова принимался за работу.
Иногда в маленькую его мастерскую заходил мой отец. Он присаживался у низенького столика и, пыхтя папиросой, долго пытливо смотрел на соседа.
Часовщик снимал с глаза лупу и приветливо улыбался:
- День добрый, пане Яхно. Вы уже хотите сменить свою профессию? Э! не такое это интересное дело — починка часов.. Но если хотите, я вас буду учить...
Отец мой приходил к часовщику только из любопытства, но потом незаметно для себя втягивался в беседу. Они говорили о войне, об охоте, о часовом деле, смеялись, шутили.
Возвращаясь от часовщика домой, отец говорил Анне Григорьевне:
— А знаешь, этот Бронштейн хотя и еврей, во неплохой человек.
По утрам я наблюдал, как часовщик выходит в черном своем халате и открывает мастерскую.Однажды он появился на улице позже обыкновенного. Медленно пройдя ворота, он остановился на тротуаре, недалеко от собравшейся по какому-то случаю толпы народа.
Через открытое окно я услышал, как человек в фуражке с молоточками над черным лаковым козырьком крикнул:
— Господа, жид!
И сразу вся толпа обернулась, точно там, где стоял часовщик, разорвалась бомба.
С минуту люди стояли неподвижно, словно лицом к лицу встретились с непримиримым своим врагом. Тот же сухощавый человек в фуражке крикнул:
— Он сюда из Германии приехал для шпионажа!
— Он каждый день на Висле бывает: интересно, что он там делает? — тоненько протянула какая-то женщина.
— В полицию его! Еврей стоял растерянный.
Из толпы вышел мужчина в черной шляпе, в пиджаке и лакированных сапогах и тоном, не допускающим возражений, тоненько, полуобернувшись к толпе, произнес:
— Врагов наших уничтожать надо, господа...— и пошел прямо на часовщика.
Часовщик отскочил, пошатнулся и почему-то порывисто сунул в карман руку.
— Господа, у него бомба! — крикнул кто-то. Толпа загудела, зашевелилась, раздалась в разные стороны.
Часовщик испугался и побежал к воротам. Мужчина в шляпе бросился догонять его, настиг во дворе, за ворот халата выволок на улицу, обыскал и, ничего не найдя, кроме больших старинных часов, ударил кулаком в лицо. Еврей пошатнулся, ткнулся головой в стену и умоляюще зашептал:
— Господин... господин... я мирный еврей.
Возбужденная толпа, тяжело дыша, страшно, беспорядочно двинулась на часовщика. Беспомощный, с круглыми перепуганными глазами, еврей что-то крикнул, рванулся бежать и упал.
Минуту метался страшный, пронзительный крик часовщика.Потом все стихло. У ворот шевелилась живая, плотно сбитая масса людей в фуражках, шляпах.
В центре толпы широко размахивал руками огромный детина с разметавшимися русыми волосами. Он нагибался и тонул в толпе, снова поднимался, высокий, озлобленный, потный. Очевидно, он хотел ударить лежащего под ногами часовщика, но не мог и от этого еще больше зверел.
Сзади на толпу напирали любопытные, опоздавшие к началу зрелища. Они спрашивали:
— Что случилось, господа?
— Немецкого шпиона поймали!
— Что вы говорите?
Я замер у подоконника, глядя, как порывисто движется толпа, как стремительно взлетают над головами кулаки.На тротуар выскочил растрепанный, в помятом чесучовом пиджаке человек, с цепочкой через выпирающий гладкий живот.
— Господа! Громи жидовский магазин! — заорал он и бросил камень в окно мастерской.
Звякнули стекла. Бросив свою жертву, люди ринулись за человеком. Несколько мужчин налегли на тонкую дощатую дверь мастерской. Хрустнул переплет окна. Затрещали деревянные перегородки, забренчали стекла. Нa улицу через разбитое окно полетели круглые стенные часы, футляры, стулья. На мостовой толпа доламывала вещи, топтала их ногами.
Часовщик тяжело поднялся с тротуара и, покачи-ваясь, скользя рукой по стене, медленно побрел к воротам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77