Люди расположились здесь кое-как: наспех перекинули через реку узкий бревенчатый мост, построили шалаши, развешали на кустах белье, портянки, одеяла.По обе стороны речушки, на склонах горы, пасутся лошади и овцы. Коровы залезли в воду и, сощурив глаза, дремлют под монотонное журчание быстрой воды. Внизу, там, где кончается лагерь унырян и речка распадается на два рукава, вокруг небольшого травянистого острова беззаботно и весело купаются дети. Они бросаются с берега в воду, ныряют, брызгаются, и голоса их разносятся далеко по лесу.
Женщины сделали люльки, качают грудных детей, варят обеды. Мужчины ушли в разведки, в караулы, а те, что свободны, лежат на подстилках у шалашей.Уже несколько часов мы находимся в лагере унырян и у потрескивающего костра слушаем рассказы о налете белобандитов, о том, как они громили село, истязали людей. Седая, сгорбившаяся мать партизана Петрова со слезами на глазах вспоминает, как горел дом, в котором она прожила сорок лет.
Около каждого бойца стоит большая чашка с жареным мясом и молоко, но никто не притрагивается к еде.Петрунин курит папиросу за папиросой, мнет в руках окурки, отбрасывает их и вновь тянется к кисету с табаком...
Перед вечером Петрунин подозвал к себе высокого широкогрудого лимзянского казака Силантия, положил ему па плечо руку и сказал:
— Так-то, Силантий, перепиши, у кого есть оружие... Раздай лошадей, которых мы привели... Да посты почаще проверяй... К вечеру в наступление пойдем...
Потом он отошел в сторону от костра, лег на чью-то шинель и пролежал до вечера, ни с кем не разговаривая.
Вечером ушел к речке, искупался и приказал Силаи-тию собирать людей.На небольшой поляне выстроилось около ста всадников. Это были пожилые крестьяне. Они вооружены
дробовыми и кремневыми ружьями, топорами, вилами, некоторые— винтовками. Петрунин объехал отряд и разбил его на четыре группы.
— Смотрите, товарищи, помощи ждать не от кого, сами понимаете... — сказал он.
В это время из леса показались две женщины. Они махали руками и что-то кричали.Первой, задыхаясь, подбежала к нам жена Силантия.
— Горим! Ох, беда! Горим! Подожгли, окаянные!..
— Лес горит, огонь стеной идет прямо на нас,— возбужденно рассказывала вторая женщина.— Линзяне, они, проклятые, подожгли!..
— Что вы болтаете, где лес горит? — недоверчиво, но тревожно спросил Петрунин.
— Вон там, товарищ Петрунин...
Женщины стали указывать на север, и мы увидели на горизонте, за темной стеной леса, едва заметное зарево.Петрунин отправил в разные стороны разведчиков, а сам, хлестнув коня, поскакал в ту сторону, откуда прибежали женщины.
В лагере засуетились: женщины спешно собирали свои пожитки, ловили в лесу коров и лошадей, взваливали на их спины домашний скарб.Борис метался среди тлеющих костров, растерянный, возбужденный, и уговаривал унырян не торопиться. Но его никто не слушал. Люди бегали по лагерю, отыскивали в темноте свои вещи, ругались, били плачущих детей, и казалось, что Борька еще больше возбуждает их.
Люди не знали, куда они собираются, куда пойдут, но страх настолько овладел ими, что останавливать их было бесполезно.Одна из женщин ловила в лесу разбежавшихся кур, другая стояла у ручья и, грозя кулаками, проклинала мальчишек, которые не хотели вылезать из воды.
Высоко над лагерем шумно пролетели едва заметные в наступающей темноте две стаи птиц.По косогору, пугливо озираясь, пробежал волк. У шалашей показался лось. Он остановился на полянке, поднял морду и, осматривая людей, понюхал раздутыми ноздрями воздух, потом перешел речку и, откинув на спину ветвистые свои рога, помчался вниз по берегу.
Запахло лесной гарью. На западе, совсем недалеко,широко взметнулся огонь, за ручьем побагровели стволы деревьев, и ночной ветер пригнал волну едкого дыма. И люди двинулись вниз по Линзе.
Борис подбежал к группе бойцов.
— Товарищи, нужно остановить панику. Погибнем все до одного, если так спасаться будем. На лошадей! Загородить путь! — приказал он.
Мы поскакали вперед, обгоняя бегущих. Огонь двигался со всех сторон. Уже были видны высокие пляшущие языки пламени, гулко трещали в огне деревья, дым стелился по земле.
Люди кашляли, терли глаза, но бежали вперед, точно там было их спасение.С большим трудом мы пробились вперед, чтобы остановить людей.
Борис повернул лошадь и, размахивая рукой, кричал:
— Товарищи, спокойней! Без паники! Подождем остальных — все вместе пойдем...
Но люди не слушали его.Высокий, худой старик, с длинной белой бородой, схватил за уздечку коня Белецкого и, потрясая кулаком, заорал:
— Уйди с дороги, парень, не зли.
Борис не тронулся с места. Тогда старик изо всей силы ударил его коня. Конь рванулся, поднялся на дыбы и шарахнулся в сторону. Люди ринулись снова вперед.Мы уступили дорогу и вернулись к шалашам. Положение было безвыходное. Пожар все усиливался. Мы стояли на месте, не зная, что делать.
Из леса в это время показался вдруг огромный бурый медведь. Мохнатый, с дымящейся шерстью на спине, он грозно заревел и бросился вниз по тропинке... Лес горел со всех сторон; огонь зловеще метался по ночному небу, и единственным нетронутым местом оставалось низовье реки.
Борис стоял бледный, молчаливый. Он показался мне в этот момент значительно старше своих лет и серьезней.
— Нужно Петрунина вызвать,— спокойно сказал он и, сняв с плеча винтовку, три раза подряд выстрелил в воздух. Где-то далеко в горах прогрохотало эхо.
Вскоре из тайги показались возвращавшиеся разведчики.Петрунин переехал ручей и, кашляя и вытирая слезящиеся глаза, сказал:
— Дело табак... горим со всех сторон...
Мрачно выслушав наш рассказ о панике среди унырян, он выругался и быстро поехал к лагерю.Между догорающими кострами кое-где еще собирали вещи оставшиеся уныряне.
— Быстрей быстрей, товарищи,— стал поторапливать их Петрунин.
Когда люди двинулись в путь, он поехал за ними последним.Кольцо пожара становилось все уже. Сзади нас уже горели шалаши. Слева полыхала огнем гора; с нее, точно расплавленный металл, огонь катился по сухому валежнику к речке. Дым стоял сизой неподвижной стеной. Дышать становилось невозможно. Люди закрывали шапками глаза, хрипели, кашляли. Где-то впереди плакали дети. Мычали коровы.
Высокая, худая женщина намочила в ручье тряпку и закрыла ею лицо своего ребенка. Вслед за ней и другие уныряне стали мочить в ручье тряпки, шапки, рубахи и закрывали ими лица, защищаясь от удушливого дыма.
Я задыхаюсь, по лицу моему катятся слезы, ломит виски. Слезаю с лошади, обливаю голову водой и иду пешком. Манька тычется мордой в мое плечо, фыркает и смотрит на меня, точно я могу помочь ей чем-нибудь.
Черпаю котелком из ручья воду, пью сам и даю напиться Маньке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77