После этого также дал запить ей мясо водой. Когда она поела, я ослабил узлы на веревке, удерживающей ее за шею, и позволил ей опуститься на землю. Когда Кара легла, я засыпал ее листьями и снова отрегулировал длину веревки.
Мне припомнилось, как она выглядела в царственных залах Самоса, когда мы с ним сидели за доской, разыгрывая очередную партию, а они с Риммом, тогда еще рабом, внимательно следили за ходом игры. Сколько времени прошло с тех пор! Казалось, вечность!
А Тина? Я посмотрел на нее, привязанную к дереву. Как давно она срезала в Лидиусе висевший у меня на поясе кошелек!
Да, побросала их судьба. Но это, конечно, не важно. Они — всего лишь рабыни.
Я с трудом проглотил кусок вяленого мяса и запил его водой. Я буквально падал с ног от усталости. Подойдя к тому месту, где лежала Кара, я подгреб себе побольше листьев и опустился на землю. Кара уже засыпала, но, думаю, я ее опередил.
Проснулся я всего лишь раз, когда начали сгущаться сумерки, да и то только затем, чтобы сменить на посту Тину и поставить вместо нее Кару. Тина мне нужна свежей и бодрой. Она уснула прежде, чем успела коснуться земли.
С наступлением ночи я был на ногах. Я снял ремни и веревки с Кары и Тины, и обе они принялись растирать затекшие щиколотки и запястья.
Я пристально вглядывался в раскинувшуюся перед нами гладь моря, залитого мерцающим, дробящимся на волнах лунным светом. Мы, все трое, стояли на берегу, среди громадных серых валунов и как зачарованные не могли отвести глаз от грандиозной в своем величии блистательной Тассы, мифы о которой утверждают, что у нее вообще нет второго берега. В такую ночь это казалось мне вполне вероятным.
— Как красиво, — мечтательно произнесла Кара.
Красиво, но ни единого паруса на горизонте.
Я отрезал себе кусок вяленого мяса и отпил из фляги глоток воды. Девушки жадно смотрели мне в рот: они тоже проголодались.
— На колени! — приказал я.
Когда я насытился, мяса оставалось уже немного. Я разорвал его пополам и протянул куски девушкам. Вода во фляге тоже плескалась на донышке. Я бросил фляжку Каре.
Они — горианские женщины, к тому же рабыни. В сочувствии не нуждаются. Они уже пообедали сегодня днем и прекрасно знали, что, будь на то моя воля, они вообще больше никогда не увидят еды.
Пища и вода в руках рабовладельца — это не просто еда, это еще и средство подчинения раба, средство воспитания в нем послушания и повиновения.
Я посмотрел на небо: луны будут светить еще не больше ана. Хорошо. Облака, как гигантские черные тарны, величаво проплывали в южном направлении, резко выделяясь на фоне серого неба и закрывая своими широко распахнутыми крыльями далекие звезды. На побережье царила предутренняя тишина. Ничто не нарушало ее, кроме легкого ропота озябших деревьев да мягкого шуршания прибоя. Окружающий нас мир казался громадным, бесконечным, а мы в нем выглядели крошечными песчинками. «Рьоде» и «Терсефоре» будет нелегко нас отыскать. А ведь они должны быть уже где-то близко.
Я снова обежал взглядом горизонт. Ничто не нарушало беспредельной глади серебрящейся поверхности моря и тонувшего в нем где-то там, на краю земли, тяжелого свинцового неба.
— Пора, — сказал я рабыням.
Мы спустились с резко обрывающейся лесистой части берега к самой воде и подошли к груде хвороста, собранной накануне. Я вытащил из сумки небольшой гладкий кремень и плоский металлический диск. Наклонившись над приготовленными сухими щепочками, несколько раз с силой ударил диском по кремню, высекая искру, и когда щепочки занялись, зажег от них ветку покрупнее и перенес огонь на хворост.
Горианские галеры редко ходят под парусом ночью; чаще они причаливают к берегу, разбивают лагерь и здесь дожидаются наступления нового дня. Но я ожидал, что «Рьода» и «Терсефора», ввиду важности выполняемой тиросцами миссии, срочности встречи и опасности долгого пребывания в лесу, изменят этой традиции и станут на якорь где-нибудь поблизости от берега, не высаживаясь и не разбивая лагерь для ночевки. Я бы на месте капитана этих кораблей так и поступил, отправив на берег лишь небольшую часть команды для пополнения запасов воды и — в крайнем случае — позволив им немного поохотиться. Кроме того, следуя горианскому обычаю, я не удалялся бы от берега или по крайней мере держался от него в пределах видимости: горианские боевые галеры, узкие, с плоскими днищами, больше подходят для войны, нежели для дальних плаваний, и не рассчитаны на передвижение в непогоду и при сильном ветре, ждать которого от изменчивой Тассы можно в любую минуту. К тому же у капитана «Рьоды» и «Терсефоры» имелась и другая причина, по которой ему следовало держаться ближе к берегу. Он должен следить за подаваемым ему сигналом. Ему нельзя пропустить горящий на бесконечно длинном, раскинувшемся на сотни пасангов в обе стороны берегу сигнальный костер, зажженный для него Сарусом и его воинами и отмечающий их местонахождение.
Мы тоже выбрали на берегу отличное место: даже если корабли будут находиться на десяток, а то и больше пасангов отсюда, они все равно не смогут не заметить разведенный нами костер и уж конечно не усомнятся в том, что он зажжен Сарусом и его людьми.
Я посмотрел на Тину. Ее обращенное к пылающему костру лицо казалось оранжево-красным в отблеске пляшущих, взметающихся к небу длинных языков пламени.
— Ты умеешь быть привлекательной для мужчины: поинтересовался я.
— Да, хозяин, — ответила она.
— Следи за костром, — распорядился я и, повернувшись к Каре, сказал: — Пойдем со мной. — Я отвел ее на сотню ярдов от края леса и достал из сумки кожаный ремень.
— Что вы собираетесь со мной сделать? — встревоженно спросила она.
Не отвечая на ее глупые, никчемные вопросы, я крепко привязал ее спиной к дереву и, оторвав кусок материи от ее шелкового одеяния, заткнул ей рот. Она не спускала с меня широко раскрытых глаз. Проверив, надежно ли держат ее веревки, я повернулся и направился к берегу. Где-то далеко в море светили два крошечных фонаря.
Отлично, все идет как надо.
Оставаясь в тени деревьев, я едва слышно позвал Тину. Она поднялась и, ничего не подозревая, подошла ко мне. Когда она была уже рядом, я грубо схватил ее за плечи и прижал спиной к дереву.
Она раскрыла рот от удивления.
— Какой первейший долг каждой рабыни, помнишь? — не предвещающим ничего хорошего голосом спросил я.
— Абсолютное повиновение, — испуганно ответила она.
— А кто ты такая? — настойчиво допытывался я.
— Рабыня, — пробормотала она.
— Значит, какой твой первейший долг по отношению ко мне?
— Абсолютное повиновение! — Ее голос сорвался на крик.
Я бросил взгляд на море. Два корабельных сигнальных фонаря неуклонно приближались.
— На колени!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Мне припомнилось, как она выглядела в царственных залах Самоса, когда мы с ним сидели за доской, разыгрывая очередную партию, а они с Риммом, тогда еще рабом, внимательно следили за ходом игры. Сколько времени прошло с тех пор! Казалось, вечность!
А Тина? Я посмотрел на нее, привязанную к дереву. Как давно она срезала в Лидиусе висевший у меня на поясе кошелек!
Да, побросала их судьба. Но это, конечно, не важно. Они — всего лишь рабыни.
Я с трудом проглотил кусок вяленого мяса и запил его водой. Я буквально падал с ног от усталости. Подойдя к тому месту, где лежала Кара, я подгреб себе побольше листьев и опустился на землю. Кара уже засыпала, но, думаю, я ее опередил.
Проснулся я всего лишь раз, когда начали сгущаться сумерки, да и то только затем, чтобы сменить на посту Тину и поставить вместо нее Кару. Тина мне нужна свежей и бодрой. Она уснула прежде, чем успела коснуться земли.
С наступлением ночи я был на ногах. Я снял ремни и веревки с Кары и Тины, и обе они принялись растирать затекшие щиколотки и запястья.
Я пристально вглядывался в раскинувшуюся перед нами гладь моря, залитого мерцающим, дробящимся на волнах лунным светом. Мы, все трое, стояли на берегу, среди громадных серых валунов и как зачарованные не могли отвести глаз от грандиозной в своем величии блистательной Тассы, мифы о которой утверждают, что у нее вообще нет второго берега. В такую ночь это казалось мне вполне вероятным.
— Как красиво, — мечтательно произнесла Кара.
Красиво, но ни единого паруса на горизонте.
Я отрезал себе кусок вяленого мяса и отпил из фляги глоток воды. Девушки жадно смотрели мне в рот: они тоже проголодались.
— На колени! — приказал я.
Когда я насытился, мяса оставалось уже немного. Я разорвал его пополам и протянул куски девушкам. Вода во фляге тоже плескалась на донышке. Я бросил фляжку Каре.
Они — горианские женщины, к тому же рабыни. В сочувствии не нуждаются. Они уже пообедали сегодня днем и прекрасно знали, что, будь на то моя воля, они вообще больше никогда не увидят еды.
Пища и вода в руках рабовладельца — это не просто еда, это еще и средство подчинения раба, средство воспитания в нем послушания и повиновения.
Я посмотрел на небо: луны будут светить еще не больше ана. Хорошо. Облака, как гигантские черные тарны, величаво проплывали в южном направлении, резко выделяясь на фоне серого неба и закрывая своими широко распахнутыми крыльями далекие звезды. На побережье царила предутренняя тишина. Ничто не нарушало ее, кроме легкого ропота озябших деревьев да мягкого шуршания прибоя. Окружающий нас мир казался громадным, бесконечным, а мы в нем выглядели крошечными песчинками. «Рьоде» и «Терсефоре» будет нелегко нас отыскать. А ведь они должны быть уже где-то близко.
Я снова обежал взглядом горизонт. Ничто не нарушало беспредельной глади серебрящейся поверхности моря и тонувшего в нем где-то там, на краю земли, тяжелого свинцового неба.
— Пора, — сказал я рабыням.
Мы спустились с резко обрывающейся лесистой части берега к самой воде и подошли к груде хвороста, собранной накануне. Я вытащил из сумки небольшой гладкий кремень и плоский металлический диск. Наклонившись над приготовленными сухими щепочками, несколько раз с силой ударил диском по кремню, высекая искру, и когда щепочки занялись, зажег от них ветку покрупнее и перенес огонь на хворост.
Горианские галеры редко ходят под парусом ночью; чаще они причаливают к берегу, разбивают лагерь и здесь дожидаются наступления нового дня. Но я ожидал, что «Рьода» и «Терсефора», ввиду важности выполняемой тиросцами миссии, срочности встречи и опасности долгого пребывания в лесу, изменят этой традиции и станут на якорь где-нибудь поблизости от берега, не высаживаясь и не разбивая лагерь для ночевки. Я бы на месте капитана этих кораблей так и поступил, отправив на берег лишь небольшую часть команды для пополнения запасов воды и — в крайнем случае — позволив им немного поохотиться. Кроме того, следуя горианскому обычаю, я не удалялся бы от берега или по крайней мере держался от него в пределах видимости: горианские боевые галеры, узкие, с плоскими днищами, больше подходят для войны, нежели для дальних плаваний, и не рассчитаны на передвижение в непогоду и при сильном ветре, ждать которого от изменчивой Тассы можно в любую минуту. К тому же у капитана «Рьоды» и «Терсефоры» имелась и другая причина, по которой ему следовало держаться ближе к берегу. Он должен следить за подаваемым ему сигналом. Ему нельзя пропустить горящий на бесконечно длинном, раскинувшемся на сотни пасангов в обе стороны берегу сигнальный костер, зажженный для него Сарусом и его воинами и отмечающий их местонахождение.
Мы тоже выбрали на берегу отличное место: даже если корабли будут находиться на десяток, а то и больше пасангов отсюда, они все равно не смогут не заметить разведенный нами костер и уж конечно не усомнятся в том, что он зажжен Сарусом и его людьми.
Я посмотрел на Тину. Ее обращенное к пылающему костру лицо казалось оранжево-красным в отблеске пляшущих, взметающихся к небу длинных языков пламени.
— Ты умеешь быть привлекательной для мужчины: поинтересовался я.
— Да, хозяин, — ответила она.
— Следи за костром, — распорядился я и, повернувшись к Каре, сказал: — Пойдем со мной. — Я отвел ее на сотню ярдов от края леса и достал из сумки кожаный ремень.
— Что вы собираетесь со мной сделать? — встревоженно спросила она.
Не отвечая на ее глупые, никчемные вопросы, я крепко привязал ее спиной к дереву и, оторвав кусок материи от ее шелкового одеяния, заткнул ей рот. Она не спускала с меня широко раскрытых глаз. Проверив, надежно ли держат ее веревки, я повернулся и направился к берегу. Где-то далеко в море светили два крошечных фонаря.
Отлично, все идет как надо.
Оставаясь в тени деревьев, я едва слышно позвал Тину. Она поднялась и, ничего не подозревая, подошла ко мне. Когда она была уже рядом, я грубо схватил ее за плечи и прижал спиной к дереву.
Она раскрыла рот от удивления.
— Какой первейший долг каждой рабыни, помнишь? — не предвещающим ничего хорошего голосом спросил я.
— Абсолютное повиновение, — испуганно ответила она.
— А кто ты такая? — настойчиво допытывался я.
— Рабыня, — пробормотала она.
— Значит, какой твой первейший долг по отношению ко мне?
— Абсолютное повиновение! — Ее голос сорвался на крик.
Я бросил взгляд на море. Два корабельных сигнальных фонаря неуклонно приближались.
— На колени!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103