А ведь это очень много.
Его подняли наверх в кресле-каталке в лифте. Я держался в тени, давая
им возможность поудобнее устроить его на кушетке до моего появления - ведь
это естественное человеческое право: не выказывать слабости перед
посторонним человеком. Кроме того, я хотел соответствующим образом
обставить свой выход.
Когда я увидел его, то удивился настолько, что чуть было не вышел из
образа. Как он похож на моего отца! Это было чисто "семейным" сходством;
мы с ним были гораздо более похожи друг на друга, чем каждый из нас в
отдельности на моего отца, но сходство несомненно было, да еще тот же
возраст, так как он выглядел действительно старым. Я даже не представлял
себе, скольких лет жизни стоило ему это похищение. Он был страшно худ, а
волосы его совсем поседели.
Для себя я отметил, что во время предстоящих каникул в космосе я
должен помочь привести в подходящий для обратной замены вид. Доктор Кэнек
наверняка сумеет нагнать ему недостающий вес, а если даже и не сможет, то
есть много прекрасных способов сделать так, что человек будет смотреться
гораздо более полным, чем на самом деле. А его волосами я могу заняться
сам. А запоздалое сообщение о постигшем его ударе поможет скрыть все
несоответствия. Кроме того, ведь все эти изменения произошли за последние
две недели, поэтому надо скрыть их потщательнее, чтобы снова не возникли
слухи о подмене.
Но все это откладывалось где-то в дальних уголках моего сознания. Я
же был переполнен впечатлениями. Хотя человек, полулежащий передо мной был
тяжело болен, он просто дышал силой и мужеством. Я испытал примерно такое
же теплое, почти священное чувство, которое охватывает человека у подножия
гигантской статуи Авраама Линкольна. Глядя на него, укрытого пледом, с
бездействующей левой стороной тела, я вспомнил еще один памятник -
раненому льву из Люцерна. Бонфорт обладал теми же силой и достоинством,
даже будучи беспомощным. "Гвардия умирает, но не сдается".
Когда я вошел, он взглянул на меня, и на его лице появилась теплая
дружелюбная и даже ласковая улыбка. Я улыбнулся ему той же самой улыбкой и
подошел к кушетке. Его рукопожатие оказалось неожиданно сильным. Затем с
теплотой в голосе он сказал:
- Я счастлив, что в конце концов увидел вас. - Речь его была немного
неразборчивой, и теперь я видел, что левая половина лица безжизненна.
- Для меня также большая честь и счастье познакомиться с вами, сэр! -
чтобы не расслабить при этих словах левую сторону лица, мне пришлось
сделать сознательное усилие.
Он окинул меня взглядом с ног до головы и улыбнулся.
- Такое впечатление, что вы меня уже видели раньше.
Я тоже оглядел себя.
- Я старался сделать все как можно лучше, сэр!
- Старался! Да ведь вы все сделали просто замечательно. Более чем
странно увидеть вдруг самого себя.
Тут я вдруг с жалостью понял, что он не понимает полностью, как он
выглядит; то, как выглядел я, и было для него собственной внешностью - и
любое изменение ему казалось временным и имеющим причиной исключительно
болезнь. Он продолжал:
- Вас не затруднит несколько раз пройтись по комнате, сэр? Я хочу
посмотреть на вас... на себя... на нас. Хочется хоть раз побывать
зрителем.
Я выпрямился, прошелся по комнате, что-то сказал Пенни (бедное дитя
совсем ошалело переводило взгляд с него на меня и обратно), взял со стола
газету, почесал ключицу и потер подбородок, вытащил из-под руки жезл и
поиграл с ним.
Он с восхищением наблюдал за мной. Я встал посреди ковра и произнес
одну из лучших его речей, не стараясь повторять ее слово в слово, а
немного изменил ее, заставляя слова перекатываться и грохотать, как любил
это делать он сам - и закончил ее собственными словами: "Раба нельзя
освободить, если только он не добьется освобождения сам. Нельзя и
свободного человека сделать рабом; его можно только убить!".
После этих слов наступило молчание, затем - гром аплодисментов - даже
сам Бонфорт хлопал здоровой ладонью по кушетке и кричал: "Браво!".
После этого он велел взять мне кресло и подсесть к нему. Я заметил,
что он смотрит на жезл и вручил его ему.
- Он стоит на предохранителе.
- Я знаю как им пользоваться. - Он внимательно осмотрел его и вернул
мне. Я думал, что он, возможно, захочет оставить его у себя. Но раз так,
значит придется отдать его Дэку, чтобы потом он сам вручил его законному
владельцу. Он попросил меня рассказать о себе, потом заметил, что самого
меня он никогда на сцене не видел, но видел моего отца в роли Сирано.
Потом он спросил меня, что я собираюсь делать в дальнейшем. Я
ответил, что никаких определенных планов у меня нет. Он кивнул и сказал:
- Посмотрим. У нас есть для вас местечко. Нужно кое-что сделать, -
при этом он ни словом не обмолвился о плате, и я был горд этим.
Постепенно начали поступать сведения об итогах голосования, и он
повернулся к стереоприемнику. Голосование начали сорок восемь часов назад,
так как голосовали жители внешних миров, а Земля голосовала всегда в
последнюю очередь. Да и на самой Земле голосование длилось почти тридцать
часов. Но сейчас по стерео стали передавать важные для нас сведения о
победах в очень важных для нас округах: уже вчера после голосования
внешних миров мы получили заметное преимущество, но Родж разочаровал меня,
заявив, что это ровным счетом ничего не значит. Внешние миры всегда
изобиловали экспансионистами. Имело значение в основном то, что думают те
миллиарды людей, которые никогда не покидали родной планеты.
Но нам все же был необходим и любой голос обитателей внешних миров.
Аграрная партия Ганимеда победила в пяти из шести избирательных округов.
Эта партия являлась составной частью нашей коалиции. Положение на Венере
было более сложным, так как венерианцы разбились на множество группировок,
раздираемых непостижимыми на земно взгляд противоречиями. Тем не менее у
нас были основания рассчитывать, что голосование на Венере окончится в
нашу пользу. К тому же голоса землян, живущих на Венере будут отданы за
нас. Имперская установка на то, что местные жители могут выдвигать в
Ассамблею только землян, была одной из множества несправедливостей, против
которых выступал Бонфорт.
Поскольку гнезда посылали в Ассамблею только своих наблюдателей,
единственными голосами, о которых мы беспокоились на Марсе, были голоса
землян. Но, честно говоря, ни на что особенное мы здесь не рассчитывали.
Дэк склонился над большой таблицей рядом с Роджем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Его подняли наверх в кресле-каталке в лифте. Я держался в тени, давая
им возможность поудобнее устроить его на кушетке до моего появления - ведь
это естественное человеческое право: не выказывать слабости перед
посторонним человеком. Кроме того, я хотел соответствующим образом
обставить свой выход.
Когда я увидел его, то удивился настолько, что чуть было не вышел из
образа. Как он похож на моего отца! Это было чисто "семейным" сходством;
мы с ним были гораздо более похожи друг на друга, чем каждый из нас в
отдельности на моего отца, но сходство несомненно было, да еще тот же
возраст, так как он выглядел действительно старым. Я даже не представлял
себе, скольких лет жизни стоило ему это похищение. Он был страшно худ, а
волосы его совсем поседели.
Для себя я отметил, что во время предстоящих каникул в космосе я
должен помочь привести в подходящий для обратной замены вид. Доктор Кэнек
наверняка сумеет нагнать ему недостающий вес, а если даже и не сможет, то
есть много прекрасных способов сделать так, что человек будет смотреться
гораздо более полным, чем на самом деле. А его волосами я могу заняться
сам. А запоздалое сообщение о постигшем его ударе поможет скрыть все
несоответствия. Кроме того, ведь все эти изменения произошли за последние
две недели, поэтому надо скрыть их потщательнее, чтобы снова не возникли
слухи о подмене.
Но все это откладывалось где-то в дальних уголках моего сознания. Я
же был переполнен впечатлениями. Хотя человек, полулежащий передо мной был
тяжело болен, он просто дышал силой и мужеством. Я испытал примерно такое
же теплое, почти священное чувство, которое охватывает человека у подножия
гигантской статуи Авраама Линкольна. Глядя на него, укрытого пледом, с
бездействующей левой стороной тела, я вспомнил еще один памятник -
раненому льву из Люцерна. Бонфорт обладал теми же силой и достоинством,
даже будучи беспомощным. "Гвардия умирает, но не сдается".
Когда я вошел, он взглянул на меня, и на его лице появилась теплая
дружелюбная и даже ласковая улыбка. Я улыбнулся ему той же самой улыбкой и
подошел к кушетке. Его рукопожатие оказалось неожиданно сильным. Затем с
теплотой в голосе он сказал:
- Я счастлив, что в конце концов увидел вас. - Речь его была немного
неразборчивой, и теперь я видел, что левая половина лица безжизненна.
- Для меня также большая честь и счастье познакомиться с вами, сэр! -
чтобы не расслабить при этих словах левую сторону лица, мне пришлось
сделать сознательное усилие.
Он окинул меня взглядом с ног до головы и улыбнулся.
- Такое впечатление, что вы меня уже видели раньше.
Я тоже оглядел себя.
- Я старался сделать все как можно лучше, сэр!
- Старался! Да ведь вы все сделали просто замечательно. Более чем
странно увидеть вдруг самого себя.
Тут я вдруг с жалостью понял, что он не понимает полностью, как он
выглядит; то, как выглядел я, и было для него собственной внешностью - и
любое изменение ему казалось временным и имеющим причиной исключительно
болезнь. Он продолжал:
- Вас не затруднит несколько раз пройтись по комнате, сэр? Я хочу
посмотреть на вас... на себя... на нас. Хочется хоть раз побывать
зрителем.
Я выпрямился, прошелся по комнате, что-то сказал Пенни (бедное дитя
совсем ошалело переводило взгляд с него на меня и обратно), взял со стола
газету, почесал ключицу и потер подбородок, вытащил из-под руки жезл и
поиграл с ним.
Он с восхищением наблюдал за мной. Я встал посреди ковра и произнес
одну из лучших его речей, не стараясь повторять ее слово в слово, а
немного изменил ее, заставляя слова перекатываться и грохотать, как любил
это делать он сам - и закончил ее собственными словами: "Раба нельзя
освободить, если только он не добьется освобождения сам. Нельзя и
свободного человека сделать рабом; его можно только убить!".
После этих слов наступило молчание, затем - гром аплодисментов - даже
сам Бонфорт хлопал здоровой ладонью по кушетке и кричал: "Браво!".
После этого он велел взять мне кресло и подсесть к нему. Я заметил,
что он смотрит на жезл и вручил его ему.
- Он стоит на предохранителе.
- Я знаю как им пользоваться. - Он внимательно осмотрел его и вернул
мне. Я думал, что он, возможно, захочет оставить его у себя. Но раз так,
значит придется отдать его Дэку, чтобы потом он сам вручил его законному
владельцу. Он попросил меня рассказать о себе, потом заметил, что самого
меня он никогда на сцене не видел, но видел моего отца в роли Сирано.
Потом он спросил меня, что я собираюсь делать в дальнейшем. Я
ответил, что никаких определенных планов у меня нет. Он кивнул и сказал:
- Посмотрим. У нас есть для вас местечко. Нужно кое-что сделать, -
при этом он ни словом не обмолвился о плате, и я был горд этим.
Постепенно начали поступать сведения об итогах голосования, и он
повернулся к стереоприемнику. Голосование начали сорок восемь часов назад,
так как голосовали жители внешних миров, а Земля голосовала всегда в
последнюю очередь. Да и на самой Земле голосование длилось почти тридцать
часов. Но сейчас по стерео стали передавать важные для нас сведения о
победах в очень важных для нас округах: уже вчера после голосования
внешних миров мы получили заметное преимущество, но Родж разочаровал меня,
заявив, что это ровным счетом ничего не значит. Внешние миры всегда
изобиловали экспансионистами. Имело значение в основном то, что думают те
миллиарды людей, которые никогда не покидали родной планеты.
Но нам все же был необходим и любой голос обитателей внешних миров.
Аграрная партия Ганимеда победила в пяти из шести избирательных округов.
Эта партия являлась составной частью нашей коалиции. Положение на Венере
было более сложным, так как венерианцы разбились на множество группировок,
раздираемых непостижимыми на земно взгляд противоречиями. Тем не менее у
нас были основания рассчитывать, что голосование на Венере окончится в
нашу пользу. К тому же голоса землян, живущих на Венере будут отданы за
нас. Имперская установка на то, что местные жители могут выдвигать в
Ассамблею только землян, была одной из множества несправедливостей, против
которых выступал Бонфорт.
Поскольку гнезда посылали в Ассамблею только своих наблюдателей,
единственными голосами, о которых мы беспокоились на Марсе, были голоса
землян. Но, честно говоря, ни на что особенное мы здесь не рассчитывали.
Дэк склонился над большой таблицей рядом с Роджем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54