По правде говоря, у меня… другие планы.
В его голосе, как мне показалось, прозвучала невыразимая грусть.
– О возлюбленный мой сын, Секенр, мой единственный сын, ты видел эватимов и был отмечен ими. Теперь всю свою жизнь ты будешь смертельно боятся их прикосновения. Ты разговаривал с Сивиллой и был отмечен ею. Ты путешествовал среди призраков, в обществе трупа по Царству Лешэ, стране снов. Ты выпил воду пророчеств и увидел всю Ташэ, страну смерти. И наконец, ты выжег себе дорогу в этот дом огнем, возникшим на твоих ладонях. Позволь теперь спросить тебя… как это соотносится с профессией каллиграфа!
– Нет, – едва слышно сказал я, всхлипывая. Вся моя решимость куда-то испарилась. Меч выпал из рук, а сам я, соскользнув спиной по двери, безвольно опустился на пол и так и остался сидеть там.
– Нет, – прошептал я. – Я лишь хотел вернуть Хамакину.
– Тогда ты разочаровал меня, сын. Да ты просто глупец, – неожиданно грубо заявил он. – Она не играет никакой роли.
– Но разве она тоже не твойребенок? Разве ты не любишь ее? Нет, ты никогда не любил ее. Почему? Ты должен ответить мне, отец. Ты просто обязан объяснить мне множество разных вещей.
Он в возбуждении заметался по комнате. Зазвенел металл. Но к двери он так и не подошел и даже не коснулся засова. Потом наступила тишина. Через раскрытую дверь моей комнаты был виден мамин геват, золотая птица, и я упорно, до боли в глазах, всматривался в него, словно в причудливых изломах игрушки надеялся найти ответы на все мучавшие меня вопросы.
Я замерз. Дрожа в ознобе, я энергично растер плечи. Раны, оставленные эватимами на боках и спине, вновь отозвались болью.
Через какое-то время отец вновь заговорил.
– Секенр, как ты думаешь, сколько мне было лет, когда я женился на твоей матери?
– Я… Я…
– Мне было триста сорок девять лет, сынок. К тому времени я уже много лет был чародеем. Охваченный лихорадкой черной магии, я побывал во многих странах, сея повсюду смерть, безжалостно уничтожая врагов, пестуя и лелея свою ненависть к богам, которых, в лучшем случае, считал себе равными. Но у меня случилось просветление. Я вспомнил, кем был прежде, очень давно. Я был… человеком. И я сделал вид, будто вновь стал им. Я женился на твоей матери. Я видел в тебе… все свои надежды на лучшее, себя, каким я был когда-то. В тебе вновь возродился обычный человек. Если бы я уцепился за эту надежду, возможно, и мне удалось бы сохранить в себе хоть что-то человеческое. Но с тобойвсе вышло по-другому. Я полюбилтебя.
– Но Хамакина…
– Это просто сосуд, резервуар, и ничего больше. Когда я понял, что смерть моя близка, что не в силах больше сдерживать своих врагов, я заронил семя Хамакины в лоно твоей матери, и растил ее лишь для своей конкретной цели, как весьма специфическую плату, меру обмена, сосуд, в котором будет заключен мой дух после смерти. Я привел ее сюда, чтобы в ней хранилась моя смерть. Породившее ее семя было создано в моей лаборатории. Я ввел его твоей матери через трубку, одурманив ее наркотиками. Так что теперь ты видишь, что ее жизнь была порождена неРекой, неснами Сюрат-Кемада, а мной. Я предложил эту жизнь Всепоглощающему Богу в обмен на свою смерть. Она стала сосудом, резервуаром, в котором заключена моя смерть. Я остался чародеем и могущественным господином в Стране Мертвых, так как в действительностине принадлежу ни к живым, ни к мертвым. Я не раб Сюрат-Кемада, а его союзник. Вот так, сын мой, твоему отцу удалось перехитрить своих врагов и избежать неприятностей. Он один не был полностью поглощен черной магией. Он по-прежнему продолжает существовать. В этом есть своя прелесть, ты должен это признать…
Я поднялся на ноги, уже не испытывая ни малейших колебаний. Я снова взял меч в руки.
– Секенр, – сказал отец, – вот я и рассказал тебе обо всем – ты был прав: я был обязан предоставить тебе объяснения – и ты должен уйти. Спаси себя. Стань таким, каким хотел быть я. Ты хороший мальчик. В твоем возрасте я тоже был хорошим. Я мечтал творить добро. Но я изменился. Если ты сейчас уйдешь, ты можешь остаться таким же…
– Нет, отец. Я тоже слишком изменился.
Тогда он вскрикнул, не он страха, а от отчаяния. Я стоял перед дверью, зажав меч под мышкой, и сводил и разводил руки.
И снова это оказалось таким же простым и естественным, как дыхание.
Языки пламени взметнулись с моей ладони, на сей раз оранжево-красные. Коснувшись двери, они расползлись по ней. Я услышал, как металлический засов с той стороны падает на пол. Дверь распахнулась.
Вначале я не мог сфокусировать взгляд. Перед глазами стояла тьма. Затем появились бледные звезды, потом бесконечная черная равнина с кружащимся в воздухе песком. Я увидел сотни обнаженных мужчин и женщин с изуродованными телами, они свисали с неба на металлических цепях, медленно вращаясь в воздухе, их лица были искажены гримасой ненависти.
Тьма поредела. Звезды погасли. Отцовская комната выглядела так же, как до ее опустошения священниками. Все было на своем месте: там остались и все книги, и бутылки с ворчавшими в них странными созданиями, и кувшины на полках, и карты, и рукописи.
Он лежал на кушетке, одетый в мантию чародея, в которой я видел его в последний раз. Глаза у него были выдраны, а пустые глазницы закрыты золотыми дисками.
Он сел, диски упали ему в ладонь. В пустых глазницах вспыхнул огонь, ослепительно белый, как раскаленный металл.
Он обратился ко мне:
– Я предупреждаю тебя в последний раз, Секенр. В самый последний.
– Если ты так могущественен, отец, где же теперь вся твоя магия? Ты ведь совсем не сопротивлялся мне, во всяком случае, не делал этого по-настоящему. Ты лишь предупреждаешь меня.
– Что же еще мне остается, сын? – тихо спросил он.
– Тебе придется убить меня. Для всего остального уже слишком поздно.
Его голос поплыл, искажаясь и превращаясь в причудливую мешанину хрипов и шипенья. Я с трудом различал слова.
– И вот, все мои усилия оказались тщетными. Ты и сейчас отказываешься повиноваться мне. Ты не внял ни одному из моих предупреждений, чародей, сын чародея.
Он сполз с кушетки на пол и устремился ко мне на четвереньках – тело его извивалось, а страшные глаза горели.
Тогда я чуть снова не воззвал к Сивилле. Мне ужасно хотелось спросить:
– Что же мне делать теперь? Что делать?
Но я сдержался. В конце концов, я один имею право судить о справедливости своих поступков, решать, что мне делать дальше. Все, что я сделаю будет угодно Сивилле. Она просто вплетет мой поступок в ткань узора бытия. Сюрат-Кемада не волнует…
– Сын мой… – Его слова, казалось, шли откуда-то из глубины, как ветер из туннеля: – До самого конца я любил тебя, но этого оказалось недостаточно.
Он открыл громадный, уродливо вытянувшийся рот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
В его голосе, как мне показалось, прозвучала невыразимая грусть.
– О возлюбленный мой сын, Секенр, мой единственный сын, ты видел эватимов и был отмечен ими. Теперь всю свою жизнь ты будешь смертельно боятся их прикосновения. Ты разговаривал с Сивиллой и был отмечен ею. Ты путешествовал среди призраков, в обществе трупа по Царству Лешэ, стране снов. Ты выпил воду пророчеств и увидел всю Ташэ, страну смерти. И наконец, ты выжег себе дорогу в этот дом огнем, возникшим на твоих ладонях. Позволь теперь спросить тебя… как это соотносится с профессией каллиграфа!
– Нет, – едва слышно сказал я, всхлипывая. Вся моя решимость куда-то испарилась. Меч выпал из рук, а сам я, соскользнув спиной по двери, безвольно опустился на пол и так и остался сидеть там.
– Нет, – прошептал я. – Я лишь хотел вернуть Хамакину.
– Тогда ты разочаровал меня, сын. Да ты просто глупец, – неожиданно грубо заявил он. – Она не играет никакой роли.
– Но разве она тоже не твойребенок? Разве ты не любишь ее? Нет, ты никогда не любил ее. Почему? Ты должен ответить мне, отец. Ты просто обязан объяснить мне множество разных вещей.
Он в возбуждении заметался по комнате. Зазвенел металл. Но к двери он так и не подошел и даже не коснулся засова. Потом наступила тишина. Через раскрытую дверь моей комнаты был виден мамин геват, золотая птица, и я упорно, до боли в глазах, всматривался в него, словно в причудливых изломах игрушки надеялся найти ответы на все мучавшие меня вопросы.
Я замерз. Дрожа в ознобе, я энергично растер плечи. Раны, оставленные эватимами на боках и спине, вновь отозвались болью.
Через какое-то время отец вновь заговорил.
– Секенр, как ты думаешь, сколько мне было лет, когда я женился на твоей матери?
– Я… Я…
– Мне было триста сорок девять лет, сынок. К тому времени я уже много лет был чародеем. Охваченный лихорадкой черной магии, я побывал во многих странах, сея повсюду смерть, безжалостно уничтожая врагов, пестуя и лелея свою ненависть к богам, которых, в лучшем случае, считал себе равными. Но у меня случилось просветление. Я вспомнил, кем был прежде, очень давно. Я был… человеком. И я сделал вид, будто вновь стал им. Я женился на твоей матери. Я видел в тебе… все свои надежды на лучшее, себя, каким я был когда-то. В тебе вновь возродился обычный человек. Если бы я уцепился за эту надежду, возможно, и мне удалось бы сохранить в себе хоть что-то человеческое. Но с тобойвсе вышло по-другому. Я полюбилтебя.
– Но Хамакина…
– Это просто сосуд, резервуар, и ничего больше. Когда я понял, что смерть моя близка, что не в силах больше сдерживать своих врагов, я заронил семя Хамакины в лоно твоей матери, и растил ее лишь для своей конкретной цели, как весьма специфическую плату, меру обмена, сосуд, в котором будет заключен мой дух после смерти. Я привел ее сюда, чтобы в ней хранилась моя смерть. Породившее ее семя было создано в моей лаборатории. Я ввел его твоей матери через трубку, одурманив ее наркотиками. Так что теперь ты видишь, что ее жизнь была порождена неРекой, неснами Сюрат-Кемада, а мной. Я предложил эту жизнь Всепоглощающему Богу в обмен на свою смерть. Она стала сосудом, резервуаром, в котором заключена моя смерть. Я остался чародеем и могущественным господином в Стране Мертвых, так как в действительностине принадлежу ни к живым, ни к мертвым. Я не раб Сюрат-Кемада, а его союзник. Вот так, сын мой, твоему отцу удалось перехитрить своих врагов и избежать неприятностей. Он один не был полностью поглощен черной магией. Он по-прежнему продолжает существовать. В этом есть своя прелесть, ты должен это признать…
Я поднялся на ноги, уже не испытывая ни малейших колебаний. Я снова взял меч в руки.
– Секенр, – сказал отец, – вот я и рассказал тебе обо всем – ты был прав: я был обязан предоставить тебе объяснения – и ты должен уйти. Спаси себя. Стань таким, каким хотел быть я. Ты хороший мальчик. В твоем возрасте я тоже был хорошим. Я мечтал творить добро. Но я изменился. Если ты сейчас уйдешь, ты можешь остаться таким же…
– Нет, отец. Я тоже слишком изменился.
Тогда он вскрикнул, не он страха, а от отчаяния. Я стоял перед дверью, зажав меч под мышкой, и сводил и разводил руки.
И снова это оказалось таким же простым и естественным, как дыхание.
Языки пламени взметнулись с моей ладони, на сей раз оранжево-красные. Коснувшись двери, они расползлись по ней. Я услышал, как металлический засов с той стороны падает на пол. Дверь распахнулась.
Вначале я не мог сфокусировать взгляд. Перед глазами стояла тьма. Затем появились бледные звезды, потом бесконечная черная равнина с кружащимся в воздухе песком. Я увидел сотни обнаженных мужчин и женщин с изуродованными телами, они свисали с неба на металлических цепях, медленно вращаясь в воздухе, их лица были искажены гримасой ненависти.
Тьма поредела. Звезды погасли. Отцовская комната выглядела так же, как до ее опустошения священниками. Все было на своем месте: там остались и все книги, и бутылки с ворчавшими в них странными созданиями, и кувшины на полках, и карты, и рукописи.
Он лежал на кушетке, одетый в мантию чародея, в которой я видел его в последний раз. Глаза у него были выдраны, а пустые глазницы закрыты золотыми дисками.
Он сел, диски упали ему в ладонь. В пустых глазницах вспыхнул огонь, ослепительно белый, как раскаленный металл.
Он обратился ко мне:
– Я предупреждаю тебя в последний раз, Секенр. В самый последний.
– Если ты так могущественен, отец, где же теперь вся твоя магия? Ты ведь совсем не сопротивлялся мне, во всяком случае, не делал этого по-настоящему. Ты лишь предупреждаешь меня.
– Что же еще мне остается, сын? – тихо спросил он.
– Тебе придется убить меня. Для всего остального уже слишком поздно.
Его голос поплыл, искажаясь и превращаясь в причудливую мешанину хрипов и шипенья. Я с трудом различал слова.
– И вот, все мои усилия оказались тщетными. Ты и сейчас отказываешься повиноваться мне. Ты не внял ни одному из моих предупреждений, чародей, сын чародея.
Он сполз с кушетки на пол и устремился ко мне на четвереньках – тело его извивалось, а страшные глаза горели.
Тогда я чуть снова не воззвал к Сивилле. Мне ужасно хотелось спросить:
– Что же мне делать теперь? Что делать?
Но я сдержался. В конце концов, я один имею право судить о справедливости своих поступков, решать, что мне делать дальше. Все, что я сделаю будет угодно Сивилле. Она просто вплетет мой поступок в ткань узора бытия. Сюрат-Кемада не волнует…
– Сын мой… – Его слова, казалось, шли откуда-то из глубины, как ветер из туннеля: – До самого конца я любил тебя, но этого оказалось недостаточно.
Он открыл громадный, уродливо вытянувшийся рот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127