Оглянувшись вокруг в поисках чего-нибудь потеплее, но так ничего и не обнаружив, я вылез из окна на балкон и встал там, сотрясаясь от дрожи и обняв себя за плечи, чтобы хоть немного согреться.
Я обнаружил, что дом стоит у отмели на берегу какого-то неизвестного мне притока Реки. Никаких признаков присутствия человека или следов жилья поблизости не наблюдалось. В тростниках шуршал ветер. Стая гусей с криками пролетела у меня над головой. Постояв немного на балконе, я уже подумывал вернуться в дом, чтобы одеться потеплее, но вдали увидел величественную барку, тупым черным лезвием разрезавшую золотистую воду, – темный силуэт на фоне заходящего солнца. Мне стало интересно, заметила ли меня команда. Уставились ли все в изумлении на странный полуразрушенный дом, возникший из Ниоткуда и стоящий посреди Нигде. Или я надежно заперт в своем собственном крохотном мирке и просто заглянул в их мир, словно сквозь стекло бутылки?
Я решил вначале пройтись, чтобы согреться, затем – чтобы оценить размер ущерба, нанесенного моему жилищу. После недолгого обхода обнаружилось, что восемь горящих снарядов-стрел громадных размеров воткнулось в стены и крышу дома, как гарпуны в тело гигантского левиафана, и из каждого из них исходили дым и огонь, не двигавшийся и не горевший, замерзший в безвременье, как и все остальное.
Вернувшись в дом, я предпринял отчаянную попытку вытащить снаряд, сломавший мою кровать. Навязчивая идея овладела мной – пострадал мой дом, единственный надежный приют, я сам пострадал, и если мне удастся выдернуть эту гигантскую стрелу или хотя бы сломать ее, все восстановится, все снова будет хорошо.
Но я не смог даже сдвинуть ее с места. Я понял, что мне понадобится топор или пила. Страшно уставший, я сел на пол, бездумно перебирая руками остатки постели. Вскоре мне стало страшно холодно в промокшей насквозь рубашке, плотно прилипшей к телу. Я даже испугался, что от чрезмерного перенапряжения открылись раны, но это оказался обычный пот.
Я снова встал и отправился на балкон, на сей раз через дверь. Собирая разбросанные там факелы, я немного успокоился – работа отвлекла меня. Когда я сбрасывал факелы в реку, каждый из них оживал, пролетая во тьме яркой огненной дугой и с шипеньем падая в воду. Я спихнул с балкона и остальной мусор: обломки, камни, доски, пару черепов и полуразложившуюся массу из одежды, костей и плоти.
И стены, и ставни дома надо мной были утыканы стрелами, торчавшими, как иглы дикобраза. У окна моей спальни стрел было такое множество, что они казались торчащей в разные стороны бородой вокруг разинутого рта – окна.
Но ни одна из этих стрел, даже громадины толщиной с мою ногу, не была истинной стрелой Царя Неока – я прекрасно понимал это – все они были лишь грубыми поделками лучников сатрапа и конструкторов осадных орудий. Меня просто хотели сжечь вместе со всеми собранными внутри меня чародеями. Если бы я поддался панике и решил бежать, меня бы прикончили стрелами, копьями и мечами, а у священников уже были подняты над головами иконы, чтобы нейтрализовать любые злокозненные заклятья, которые я мог сотворить.
Их расчет был верен, и у них бы все получилось, если бы не отец. Он спас меня, отправив в мир магии. И я остался совсем один в своем одиночестве чародея. Мне оставалось лишь исследовать мое крошечное королевство, как и должен поступать каждый маг.
От голода, холода, боли, а возможно, и от самой магии у меня снова закружилась голова. Пожалуй, стоило вернуться в дом, завернуться в теплое одеяло и оставить исследования на завтра, но вместо этого я направился к реке и ступил на поверхность воды. Она была гладкой, холодной и слегка проседала – я даже подумал: скорее у меня под ногами был не лед, а мертвая плоть. В воображении моментально возник образ: крохотный карлик – то есть я сам, – разгуливающий по хладному трупу мертвого великана.
Я выдохнул колдовское пламя, слепил из него шар, отправил в воздух, поймал на кончик пальца и понес над головой, как фонарь.
Так я и шел на закате среди тростника, солнце садилось за дальним берегом реки, небо окрашивалось полосами от оранжевых до красных и темно-пурпурных, а надо мной в ночной тьме уже сияли звезды. Я брел среди раскачивающегося на ветру тростника к открытой воде, тихо ступая между спящими на воде утками, похожими на хлопья ваты. Встретив пробирающуюся по воде цаплю, я поприветствовал ее, как брата, вспомнив, что мое имя тоже – Цапля. Птица открыла клюв, но не издала ни звука. Она взмахнула широкими крыльями, бесшумно поднялась в воздух и скрылась из вида.
Я оглянулся на дом – он скрючился у самой кромки воды, как большой черный зверь, пришедший на водопой, и смотрел на меня множеством огненных глаз – языков замерзшего пламени. Этого монстра я не боялся. Для меня он был родным и любимым.
Через какое-то время я перестал мерзнуть.
Мимо меня проплыла длинная, узкая, низко сидящая в воде лодка. Гребцы шли очень мягко – так говорят наши речники, когда гребцы стоят, опуская весла вертикально в воду, а не сидят на скамье, работая ими по горизонтали, – они плавно направляли лодку вперед, а на высокой корме приглушенно светил фонарь. Лодка тоже показалась мне живым существом, которое убегает от меня в ночи, чутко вглядываясь во мрак глазами-фонарями. Я закричал. Я заставил огненный шар на своем пальце засветиться ярче. Кто-то поднял фонарь, чтобы посмотреть, что случилось, но никто не ответил мне.
Поднялась ущербная луна. Острые рога месяца изгибались в темной воде, заливая реку бледным серебристо-белым светом. Луна воплощает в себе множество вещей и множество лиц, в том числе и богиню: кто-то видит в ней олицетворение Шедельвендры, кто-то – той, что зовется Матерью Звезд; ее рождение, старение и смерть скрывает в себе тайну нашей жизни, а возрождение сулит нам бессмертие и вечность.
На месте луны я увидел лицо Сивиллы. Я узнал ее, как только ущербный диск поднялся над темной водой. Неожиданно она открыла глаза и заговорила. Я отпрянул назад в испуге.
– Цапля, – сказала она.
– Я не призывал тебя.
– Цапля.
– Неужели моя история настолько запутана, что ты постоянно суешь в нее свой нос? Она и вправду так тебя интересует? – Должно быть, я потерял голову или про сто сошел с ума, осмелившись говорить с Сивиллой подобным тоном.
– Да, Цапля. Ты прав.
– Что ж, весьма польщен.
Она закрыла глаза, и ее лицо расплылось, вновь превратившись в луну.
Я пошел дальше в каком-то странном состоянии между сном и бодрствованием, нет, все же во сне, понимая при этом, что сплю, так как находился в двух местах одновременно – в моем собственном магическом мире и в мире реальном; или, возможно, я стоял на распутье, выбирая, по какой дороге мне отправиться дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Я обнаружил, что дом стоит у отмели на берегу какого-то неизвестного мне притока Реки. Никаких признаков присутствия человека или следов жилья поблизости не наблюдалось. В тростниках шуршал ветер. Стая гусей с криками пролетела у меня над головой. Постояв немного на балконе, я уже подумывал вернуться в дом, чтобы одеться потеплее, но вдали увидел величественную барку, тупым черным лезвием разрезавшую золотистую воду, – темный силуэт на фоне заходящего солнца. Мне стало интересно, заметила ли меня команда. Уставились ли все в изумлении на странный полуразрушенный дом, возникший из Ниоткуда и стоящий посреди Нигде. Или я надежно заперт в своем собственном крохотном мирке и просто заглянул в их мир, словно сквозь стекло бутылки?
Я решил вначале пройтись, чтобы согреться, затем – чтобы оценить размер ущерба, нанесенного моему жилищу. После недолгого обхода обнаружилось, что восемь горящих снарядов-стрел громадных размеров воткнулось в стены и крышу дома, как гарпуны в тело гигантского левиафана, и из каждого из них исходили дым и огонь, не двигавшийся и не горевший, замерзший в безвременье, как и все остальное.
Вернувшись в дом, я предпринял отчаянную попытку вытащить снаряд, сломавший мою кровать. Навязчивая идея овладела мной – пострадал мой дом, единственный надежный приют, я сам пострадал, и если мне удастся выдернуть эту гигантскую стрелу или хотя бы сломать ее, все восстановится, все снова будет хорошо.
Но я не смог даже сдвинуть ее с места. Я понял, что мне понадобится топор или пила. Страшно уставший, я сел на пол, бездумно перебирая руками остатки постели. Вскоре мне стало страшно холодно в промокшей насквозь рубашке, плотно прилипшей к телу. Я даже испугался, что от чрезмерного перенапряжения открылись раны, но это оказался обычный пот.
Я снова встал и отправился на балкон, на сей раз через дверь. Собирая разбросанные там факелы, я немного успокоился – работа отвлекла меня. Когда я сбрасывал факелы в реку, каждый из них оживал, пролетая во тьме яркой огненной дугой и с шипеньем падая в воду. Я спихнул с балкона и остальной мусор: обломки, камни, доски, пару черепов и полуразложившуюся массу из одежды, костей и плоти.
И стены, и ставни дома надо мной были утыканы стрелами, торчавшими, как иглы дикобраза. У окна моей спальни стрел было такое множество, что они казались торчащей в разные стороны бородой вокруг разинутого рта – окна.
Но ни одна из этих стрел, даже громадины толщиной с мою ногу, не была истинной стрелой Царя Неока – я прекрасно понимал это – все они были лишь грубыми поделками лучников сатрапа и конструкторов осадных орудий. Меня просто хотели сжечь вместе со всеми собранными внутри меня чародеями. Если бы я поддался панике и решил бежать, меня бы прикончили стрелами, копьями и мечами, а у священников уже были подняты над головами иконы, чтобы нейтрализовать любые злокозненные заклятья, которые я мог сотворить.
Их расчет был верен, и у них бы все получилось, если бы не отец. Он спас меня, отправив в мир магии. И я остался совсем один в своем одиночестве чародея. Мне оставалось лишь исследовать мое крошечное королевство, как и должен поступать каждый маг.
От голода, холода, боли, а возможно, и от самой магии у меня снова закружилась голова. Пожалуй, стоило вернуться в дом, завернуться в теплое одеяло и оставить исследования на завтра, но вместо этого я направился к реке и ступил на поверхность воды. Она была гладкой, холодной и слегка проседала – я даже подумал: скорее у меня под ногами был не лед, а мертвая плоть. В воображении моментально возник образ: крохотный карлик – то есть я сам, – разгуливающий по хладному трупу мертвого великана.
Я выдохнул колдовское пламя, слепил из него шар, отправил в воздух, поймал на кончик пальца и понес над головой, как фонарь.
Так я и шел на закате среди тростника, солнце садилось за дальним берегом реки, небо окрашивалось полосами от оранжевых до красных и темно-пурпурных, а надо мной в ночной тьме уже сияли звезды. Я брел среди раскачивающегося на ветру тростника к открытой воде, тихо ступая между спящими на воде утками, похожими на хлопья ваты. Встретив пробирающуюся по воде цаплю, я поприветствовал ее, как брата, вспомнив, что мое имя тоже – Цапля. Птица открыла клюв, но не издала ни звука. Она взмахнула широкими крыльями, бесшумно поднялась в воздух и скрылась из вида.
Я оглянулся на дом – он скрючился у самой кромки воды, как большой черный зверь, пришедший на водопой, и смотрел на меня множеством огненных глаз – языков замерзшего пламени. Этого монстра я не боялся. Для меня он был родным и любимым.
Через какое-то время я перестал мерзнуть.
Мимо меня проплыла длинная, узкая, низко сидящая в воде лодка. Гребцы шли очень мягко – так говорят наши речники, когда гребцы стоят, опуская весла вертикально в воду, а не сидят на скамье, работая ими по горизонтали, – они плавно направляли лодку вперед, а на высокой корме приглушенно светил фонарь. Лодка тоже показалась мне живым существом, которое убегает от меня в ночи, чутко вглядываясь во мрак глазами-фонарями. Я закричал. Я заставил огненный шар на своем пальце засветиться ярче. Кто-то поднял фонарь, чтобы посмотреть, что случилось, но никто не ответил мне.
Поднялась ущербная луна. Острые рога месяца изгибались в темной воде, заливая реку бледным серебристо-белым светом. Луна воплощает в себе множество вещей и множество лиц, в том числе и богиню: кто-то видит в ней олицетворение Шедельвендры, кто-то – той, что зовется Матерью Звезд; ее рождение, старение и смерть скрывает в себе тайну нашей жизни, а возрождение сулит нам бессмертие и вечность.
На месте луны я увидел лицо Сивиллы. Я узнал ее, как только ущербный диск поднялся над темной водой. Неожиданно она открыла глаза и заговорила. Я отпрянул назад в испуге.
– Цапля, – сказала она.
– Я не призывал тебя.
– Цапля.
– Неужели моя история настолько запутана, что ты постоянно суешь в нее свой нос? Она и вправду так тебя интересует? – Должно быть, я потерял голову или про сто сошел с ума, осмелившись говорить с Сивиллой подобным тоном.
– Да, Цапля. Ты прав.
– Что ж, весьма польщен.
Она закрыла глаза, и ее лицо расплылось, вновь превратившись в луну.
Я пошел дальше в каком-то странном состоянии между сном и бодрствованием, нет, все же во сне, понимая при этом, что сплю, так как находился в двух местах одновременно – в моем собственном магическом мире и в мире реальном; или, возможно, я стоял на распутье, выбирая, по какой дороге мне отправиться дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127