В ваших мирах вас ждет гораздо более важная и нужная работа. И вы больше не будете путешествовать за их пределы.
– И какая же работа ждет меня? – спросил Уилл, но тут же добавил: – Нет, пожалуй, лучше не говорите. Я сам решу, что мне делать. Если вы скажете, что мое дело сражаться, или исцелять людей, или заниматься наукой, я стану все время об этом думать и даже если потом займусь именно этим, то буду недоволен, потому что у меня вроде как не было выбора, а если займусь другим, то буду чувствовать себя виноватым, потому что делаю не то, что должен. Какая бы работа меня ни ждала, я выберу ее сам, без подсказки.
– Значит, ты уже на пути к мудрости, – сказала Ксафания.
– Там, в море, что-то светится, – вмешалась Лира.
– Это корабль – твои друзья плывут сюда, чтобы забрать тебя домой. Завтра ты с ними встретишься.
Слово «завтра» ошеломило обоих, как тяжкий удар. Еще совсем недавно Лира только обрадовалась бы скорой встрече с Фардером Корамом, Джоном Фаа и Серафиной Пеккала – но теперь…
– Мне пора, – сказала Ксафания. – Я выяснила то, что хотела.
Она по очереди обняла их легкими, прохладными руками и поцеловала в лоб. Потом наклонилась, чтобы поцеловать деймонов; они стали птицами и вспорхнули вслед за ней, когда она распростерла крылья и быстро взлетела в небо. Всего через несколько секунд она скрылась из виду.
Внезапно Лира охнула.
– Ты что? – спросил Уилл.
– Я забыла спросить ее про отца с матерью… и алетиометр тоже не могу спросить… А вдруг я теперь никогда про них не узнаю?
Она медленно опустилась на песок, и он сел рядом.
– Ах, Уилл, – сказала она, – ну что мы можем поделать, что? Я хочу жить с тобой всегда. Хочу целовать тебя, и ложиться с тобой, и вставать с тобой вместе каждое утро, всю жизнь, до самой смерти – а до нее, наверно, еще долгие, долгие годы. Я не хочу, чтобы мне осталось только вспоминать, и ничего больше…
– Да, – сказал он, – вспоминать – это слишком мало. Мне нужны твои настоящие волосы, губы, и глаза, и руки. Я и не знал, что полюблю когда-нибудь так сильно. Вот было бы хорошо, если бы эта ночь никогда не кончилась! Если бы мы могли сидеть здесь, как сейчас, а земля перестала бы вертеться и все люди заснули…
– Все, кроме нас! А мы с тобой жили бы тут вечно и любили друг друга.
– Я буду любить тебя вечно, что бы ни случилось. Пока не умру, и после того как умру, а когда я выберусь из страны мертвых, мои атомы будут летать везде, пока не отыщут тебя…
– И я буду искать тебя, Уилл, – каждую минуту, каждую секунду. А когда мы снова встретимся, то прижмемся друг к другу так сильно, что нас больше никто никогда не разлучит. Каждый мой атом и каждый твой… Мы будем жить в птицах, и цветах, и стрекозах, и соснах… и в облаках, и в тех маленьких пылинках, которые плавают в солнечных лучах… А когда наши атомы понадобятся, чтобы создать новую жизнь, нельзя будет брать их по одному – только по два, один твой и один мой, так крепко мы соединимся…
Они лежали бок о бок, рука об руку, глядя в небо.
– Помнишь, – прошептала она, – помнишь, как ты пришел в то кафе в Читтагацце и первый раз в жизни увидел деймона?
– Я не понял, кто он такой. Но когда увидел тебя, ты мне сразу понравилась, потому что ты была храбрая.
– Нет, ты мне понравился первый.
– Неправда! Ты на меня бросилась!
– Ну да, – сказала она. – Ты же на меня напал!
– Вовсе я не нападал! Это ты выскочила и напала.
– Да, но сразу остановилась.
– Вот именно, «но», – ласково передразнил он.
Он почувствовал, как она дрожит, а потом хрупкие косточки ее спины под его ладонью стали подниматься и опускаться: она плакала. Он гладил ее теплые волосы, ее нежные плечи, снова и снова целовал ее лицо, и вскоре она судорожно вздохнула и затихла.
Деймоны уже вернулись и, снова переменив облик, приблизились к ним по мягкому песку. Лира села, чтобы встретить их, и Уилл подивился тому, как легко он может определить, где чей деймон, в кого бы они ни превращались. Сейчас Пантелеймон был зверем, которого он не мог сразу опознать: что-то вроде крупного и сильного хорька с золотисто-рыжим мехом, гибкого, подвижного и грациозного. Кирджава снова стала кошкой, но не обычного размера, а шерсть у нее была густая, блестящая и играла тысячью разных оттенков – тут был и чернильно-черный, и палево-серый, и голубой, как бездонное озеро в солнечный день, и дымчато-лиловый, как у пронизанного лунным светом тумана… При одном взгляде на ее мех в уме сразу всплывало слово «изысканный».
– Куница. – Он наконец сообразил, в кого превратился Пантелеймон. – Лесная куница.
– Пан, – сказала Лира, когда ее деймон скользнул к ней на колени, – ты уже не будешь сильно меняться?
– Нет, – ответил он.
– Странно… Помнишь, когда мы были маленькие, я вообще не хотела, чтобы ты когда-нибудь перестал меняться… А теперь наоборот. Если ты останешься таким, я буду не против.
Уилл накрыл ее руку своей. Им овладело новое настроение, и он чувствовал спокойствие и решимость. Точно зная, что он делает и к чему это приведет, он снял руку с Лириного запястья и погладил золотисто-рыжий мех ее деймона.
У Лиры захватило дух. Но ее изумление было смешано с удовольствием, очень похожим на тот восторг, с которым она поднесла к губам Уилла тот красный плод, и она не нашла в себе сил протестовать. С отчаянно бьющимся сердцем она ответила тем же: опустила ладонь на теплую, шелковистую спину деймона Уилла и зарылась пальцами в его мех, зная, что Уилл сейчас испытывает в точности те же чувства.
И еще она знала, что после прикосновения руки влюбленного ни тот, ни другой деймон уже не изменятся. Они приняли свой окончательный вид и останутся такими на всю жизнь.
Так они лежали на песке и гадали, было ли это чудесное открытие сделано до них другими влюбленными, а земля медленно вращалась, и на небосводе над ними сияли луна и звезды.
Глава тридцать восьмая
Ботанический сад
Цыгане приплыли на следующий день, когда солнце уже клонилось к горизонту. Поскольку гавани у мулефа, конечно, не было, им пришлось стать на якорь в сотне-другой метров от берега; потом Джон Фаа, Фардер Корам и капитан сели в баркас и отправились на материк вместе с Серафиной Пеккала, указывающей им путь.
Мэри рассказала о них мулефа все, что знала, и когда цыгане ступили на широкий пляж, там собралась целая толпа любопытных. Разумеется, новоприбывших тоже снедало любопытство, но Джон Фаа, повелитель западных цыган, за свою долгую жизнь научился вежливости и терпению и был твердо намерен проследить за тем, чтобы здешние жители, как бы странно они ни выглядели, встретили с их стороны только уважение и дружелюбие.
Поэтому он простоял на солнцепеке несколько минут, дав старому залифу Саттамаксу произнести приветственную речь, которую Мэри перевела как умела;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
– И какая же работа ждет меня? – спросил Уилл, но тут же добавил: – Нет, пожалуй, лучше не говорите. Я сам решу, что мне делать. Если вы скажете, что мое дело сражаться, или исцелять людей, или заниматься наукой, я стану все время об этом думать и даже если потом займусь именно этим, то буду недоволен, потому что у меня вроде как не было выбора, а если займусь другим, то буду чувствовать себя виноватым, потому что делаю не то, что должен. Какая бы работа меня ни ждала, я выберу ее сам, без подсказки.
– Значит, ты уже на пути к мудрости, – сказала Ксафания.
– Там, в море, что-то светится, – вмешалась Лира.
– Это корабль – твои друзья плывут сюда, чтобы забрать тебя домой. Завтра ты с ними встретишься.
Слово «завтра» ошеломило обоих, как тяжкий удар. Еще совсем недавно Лира только обрадовалась бы скорой встрече с Фардером Корамом, Джоном Фаа и Серафиной Пеккала – но теперь…
– Мне пора, – сказала Ксафания. – Я выяснила то, что хотела.
Она по очереди обняла их легкими, прохладными руками и поцеловала в лоб. Потом наклонилась, чтобы поцеловать деймонов; они стали птицами и вспорхнули вслед за ней, когда она распростерла крылья и быстро взлетела в небо. Всего через несколько секунд она скрылась из виду.
Внезапно Лира охнула.
– Ты что? – спросил Уилл.
– Я забыла спросить ее про отца с матерью… и алетиометр тоже не могу спросить… А вдруг я теперь никогда про них не узнаю?
Она медленно опустилась на песок, и он сел рядом.
– Ах, Уилл, – сказала она, – ну что мы можем поделать, что? Я хочу жить с тобой всегда. Хочу целовать тебя, и ложиться с тобой, и вставать с тобой вместе каждое утро, всю жизнь, до самой смерти – а до нее, наверно, еще долгие, долгие годы. Я не хочу, чтобы мне осталось только вспоминать, и ничего больше…
– Да, – сказал он, – вспоминать – это слишком мало. Мне нужны твои настоящие волосы, губы, и глаза, и руки. Я и не знал, что полюблю когда-нибудь так сильно. Вот было бы хорошо, если бы эта ночь никогда не кончилась! Если бы мы могли сидеть здесь, как сейчас, а земля перестала бы вертеться и все люди заснули…
– Все, кроме нас! А мы с тобой жили бы тут вечно и любили друг друга.
– Я буду любить тебя вечно, что бы ни случилось. Пока не умру, и после того как умру, а когда я выберусь из страны мертвых, мои атомы будут летать везде, пока не отыщут тебя…
– И я буду искать тебя, Уилл, – каждую минуту, каждую секунду. А когда мы снова встретимся, то прижмемся друг к другу так сильно, что нас больше никто никогда не разлучит. Каждый мой атом и каждый твой… Мы будем жить в птицах, и цветах, и стрекозах, и соснах… и в облаках, и в тех маленьких пылинках, которые плавают в солнечных лучах… А когда наши атомы понадобятся, чтобы создать новую жизнь, нельзя будет брать их по одному – только по два, один твой и один мой, так крепко мы соединимся…
Они лежали бок о бок, рука об руку, глядя в небо.
– Помнишь, – прошептала она, – помнишь, как ты пришел в то кафе в Читтагацце и первый раз в жизни увидел деймона?
– Я не понял, кто он такой. Но когда увидел тебя, ты мне сразу понравилась, потому что ты была храбрая.
– Нет, ты мне понравился первый.
– Неправда! Ты на меня бросилась!
– Ну да, – сказала она. – Ты же на меня напал!
– Вовсе я не нападал! Это ты выскочила и напала.
– Да, но сразу остановилась.
– Вот именно, «но», – ласково передразнил он.
Он почувствовал, как она дрожит, а потом хрупкие косточки ее спины под его ладонью стали подниматься и опускаться: она плакала. Он гладил ее теплые волосы, ее нежные плечи, снова и снова целовал ее лицо, и вскоре она судорожно вздохнула и затихла.
Деймоны уже вернулись и, снова переменив облик, приблизились к ним по мягкому песку. Лира села, чтобы встретить их, и Уилл подивился тому, как легко он может определить, где чей деймон, в кого бы они ни превращались. Сейчас Пантелеймон был зверем, которого он не мог сразу опознать: что-то вроде крупного и сильного хорька с золотисто-рыжим мехом, гибкого, подвижного и грациозного. Кирджава снова стала кошкой, но не обычного размера, а шерсть у нее была густая, блестящая и играла тысячью разных оттенков – тут был и чернильно-черный, и палево-серый, и голубой, как бездонное озеро в солнечный день, и дымчато-лиловый, как у пронизанного лунным светом тумана… При одном взгляде на ее мех в уме сразу всплывало слово «изысканный».
– Куница. – Он наконец сообразил, в кого превратился Пантелеймон. – Лесная куница.
– Пан, – сказала Лира, когда ее деймон скользнул к ней на колени, – ты уже не будешь сильно меняться?
– Нет, – ответил он.
– Странно… Помнишь, когда мы были маленькие, я вообще не хотела, чтобы ты когда-нибудь перестал меняться… А теперь наоборот. Если ты останешься таким, я буду не против.
Уилл накрыл ее руку своей. Им овладело новое настроение, и он чувствовал спокойствие и решимость. Точно зная, что он делает и к чему это приведет, он снял руку с Лириного запястья и погладил золотисто-рыжий мех ее деймона.
У Лиры захватило дух. Но ее изумление было смешано с удовольствием, очень похожим на тот восторг, с которым она поднесла к губам Уилла тот красный плод, и она не нашла в себе сил протестовать. С отчаянно бьющимся сердцем она ответила тем же: опустила ладонь на теплую, шелковистую спину деймона Уилла и зарылась пальцами в его мех, зная, что Уилл сейчас испытывает в точности те же чувства.
И еще она знала, что после прикосновения руки влюбленного ни тот, ни другой деймон уже не изменятся. Они приняли свой окончательный вид и останутся такими на всю жизнь.
Так они лежали на песке и гадали, было ли это чудесное открытие сделано до них другими влюбленными, а земля медленно вращалась, и на небосводе над ними сияли луна и звезды.
Глава тридцать восьмая
Ботанический сад
Цыгане приплыли на следующий день, когда солнце уже клонилось к горизонту. Поскольку гавани у мулефа, конечно, не было, им пришлось стать на якорь в сотне-другой метров от берега; потом Джон Фаа, Фардер Корам и капитан сели в баркас и отправились на материк вместе с Серафиной Пеккала, указывающей им путь.
Мэри рассказала о них мулефа все, что знала, и когда цыгане ступили на широкий пляж, там собралась целая толпа любопытных. Разумеется, новоприбывших тоже снедало любопытство, но Джон Фаа, повелитель западных цыган, за свою долгую жизнь научился вежливости и терпению и был твердо намерен проследить за тем, чтобы здешние жители, как бы странно они ни выглядели, встретили с их стороны только уважение и дружелюбие.
Поэтому он простоял на солнцепеке несколько минут, дав старому залифу Саттамаксу произнести приветственную речь, которую Мэри перевела как умела;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124