Когда я готов был повеситься от ревности к Эндрю Дрюитту, неужели же ты знала, что мое сердце принадлежит тебе?
— Конечно, меня порой одолевали сомнения, Майлз, и иногда ужасно мучительные, но в целом я чувствовала — не то что свою власть над тобой — я чувствовала, что мы дороги друг другу.
— И тебе никогда не казалось, как твоему замечательному отцу, что мы точно брат и сестра, что мы привыкли к нашим детским отношениям и не можем испытывать друг к другу иные чувства? То, что я испытываю к тебе, Люси, я не решаюсь величать почтением, и уважением, и любовью — это страсть, которая составит бедствие или счастье моей жизни.
Люси игриво улыбнулась и снова стала водить зонтиком по траве, росшей вокруг камня, на котором мы сидели.
— Как я могла считать нас только братом и сестрой, — сказала она, — когда я сама чувствовала по-другому, Майлз? Я видела, что для тебя имеет значение некоторая разница в нашем общественном положении (глупый!), и была уверена, что тебе нужно преодолеть только твою робость, чтобы признаться в любви.
— И зная и видя все это, безжалостная Люси, ты допустила, чтобы жестокое сомнение столько лет мучило меня?
— Разве женщине должно делать признание, Майлз? Я пыталась вести себя естественно — мне кажется, я вела себя естественно, — а остальное я предоставила Богу. Хвала Его милосердию, я вознаграждена!
Я прижал Люси к груди, и мы замерли в счастливом объятии, однако спустя минуту мы уже говорили о другом, словно понимая, что наши чувства слишком возвышенны для того места, в котором мы находились. Я спросил, как идут дела в Клобонни, и был рад услышанному. Меня все ждали. У меня не было арендаторов, которые могли бы выйти мне навстречу, а даже если бы таковые имелись, американские арендаторы не практиковали подобные ритуалы; впрочем, тогда нам еще не навязывали жалкой софистики на тему отношений между лендлордами и арендаторами — полезнейших и гуманнейших отношений цивилизованного общества, — а теперь, к сожалению, такая софистика входит в моду. В те дни не считалось проявлением «свободы» нарушать справедливые условия договора об аренде; и попытки обманом лишить прав землевладельца именовались мошенничеством, как они и должны называться, и никак иначе.
В те дни бессрочная аренда считалась более выгодной сделкой для арендатора, чем аренда на год или на несколько лет; и людям не приходило в голову, что одна отсрочка платежа порождает право требовать других. В те дни выплата аренды курами, дровами и поденной работой не считалась пережитком феодальных отношений, но рассматривалась как милость, оказываемая тому, кто имел эту привилегию; даже теперь девять соотечественников из десяти стараются выплачивать долг всеми возможными средствами, прежде чем раскрыть кошелек. В те дни еще не родился дерзкий софизм — именование земли монополией — в стране, в которой на каждого жителя приходится, наверное, более ста акров земли; и в те дни отдельные группы людей не выдвигали себя в качестве особых представителей всего общества и не толковали законы в свою пользу. Но я увлекся, я должен вернуться к Люси. Назревает кризис, и скоро мы станем свидетелями либо торжества законов, либо ущемления прав, какого еще не видала Америка, и виной всему будет недоверие к финансовым сделкам.
Если я когда-либо стану продолжать повествование о своих приключениях, быть может, мне представится случай изобразить известные веяния времени, веяния, которые принимают характер, угрожающий подлинной свободе, и подменяют ее самой ужасной из всех тираний — тиранией подлога. Одному Богу известно, что нас ожидает; но ясно одно — мы должны вернуться к прошлому опыту, или мы обречены.
У меня не было арендаторов, которые бы вышли мне навстречу, но у меня были негры. Правда, готовился закон об освобождении этих невольников: лишь часть из них, помоложе, должна была остаться в услужении у хозяев на несколько лет, чтобы вознаградить тех за заботу и воспитание; но этот закон не мог произвести немедленную перемену в положении клобоннцев. Старики не хотели покидать меня и не покинули до конца своих дней; прошло много лет, прежде чем ослабли узы, которые связывали молодых негров со мной и моей семьей. По сей день около двадцати из них живут рядом со мной, в моих постройках, и на кухне всем заправляют они. Люси подготовила меня к встрече с этими детьми Африки; по ее словам, даже изгои присоединились к остальным, чтобы свидетельствовать свое почтение молодому хозяину. Почтение — не то слово; оно слишком сухое, а в их приеме было столько чувства! У негра, каковы бы ни были его недостатки, всегда любящее сердце.
Наконец я вспомнил о Марбле, и, попрощавшись с Люси, которая не позволила мне проводить ее до дома, бросился вниз по тропинке, и нашел помощника в экипаже у подножия холма, в глубокой задумчивости.
— Э, Майлз, ты, кажется, дорожишь этой своей землей, как моряк своим судном! — воскликнул Мозес, прежде чем я успел извиниться за то, что заставил себя так долго ждать. — Но я могу понять это чувство, и какое это счастье — спасти от бодмереиnote 161 землю, которая принадлежала твоему деду. Я считаю, это все равно что быть проклятым отшельником, когда ты один, как черт в болоте, в этом кишащем людьми мире; даже один поцелуй малютки Китти или одну морщинку матери я не променяю ни на какие необитаемые острова в океане. Давай садись, парень, — эге, да ты красный как розан, будто только и делал, что носился вверх и вниз по холму все время, пока тебя не было.
— Немудрено запыхаться, сбежав с такого холма. Ну вот, я рядом с тобой, что ты хотел узнать?
— Видишь ли, старина, когда ты ушел, я все думал, что надо делать подружке невесты. — До конца своих дней он настойчиво утверждал, что на моей свадьбе выступал именно в этом качестве. — Времени осталось мало, а я не хотел бы опозорить тебя в такой торжественный день. Во-первых, как мне одеться? У меня есть букет, про который ты написал в письме, он надежно спрятан в моем дорожном сундуке. Китти сделала его для меня на прошлой неделе, и это был хорошенький букетик, когда я его последний раз видел.
— А ты позаботился о бриджах?
— Да, да, они у меня тоже есть, да еще перевязанные ленточкой, как положено. Но все равно, Майлз, бегать без парусов как-то не соответствует моему телосложению. Если будет время, я бы хотел, чтобы к ним приделали пару капоров.
— Ты, верно, имеешь в виду гамаши, Мозес? Я что-то не слышал, чтобы подружка невесты была в бриджах и гамашах. Нет уж, придется тебе одеться как все.
— Ну ладно, одежда меня не так уж заботит, а вот как вести себя? Должен ли я поцеловать мисс Люси?
— Не мисс Люси, строго говоря, а миссис Новобрачную — без твоего поцелуя, думаю, не выйдет законного бракосочетания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
— Конечно, меня порой одолевали сомнения, Майлз, и иногда ужасно мучительные, но в целом я чувствовала — не то что свою власть над тобой — я чувствовала, что мы дороги друг другу.
— И тебе никогда не казалось, как твоему замечательному отцу, что мы точно брат и сестра, что мы привыкли к нашим детским отношениям и не можем испытывать друг к другу иные чувства? То, что я испытываю к тебе, Люси, я не решаюсь величать почтением, и уважением, и любовью — это страсть, которая составит бедствие или счастье моей жизни.
Люси игриво улыбнулась и снова стала водить зонтиком по траве, росшей вокруг камня, на котором мы сидели.
— Как я могла считать нас только братом и сестрой, — сказала она, — когда я сама чувствовала по-другому, Майлз? Я видела, что для тебя имеет значение некоторая разница в нашем общественном положении (глупый!), и была уверена, что тебе нужно преодолеть только твою робость, чтобы признаться в любви.
— И зная и видя все это, безжалостная Люси, ты допустила, чтобы жестокое сомнение столько лет мучило меня?
— Разве женщине должно делать признание, Майлз? Я пыталась вести себя естественно — мне кажется, я вела себя естественно, — а остальное я предоставила Богу. Хвала Его милосердию, я вознаграждена!
Я прижал Люси к груди, и мы замерли в счастливом объятии, однако спустя минуту мы уже говорили о другом, словно понимая, что наши чувства слишком возвышенны для того места, в котором мы находились. Я спросил, как идут дела в Клобонни, и был рад услышанному. Меня все ждали. У меня не было арендаторов, которые могли бы выйти мне навстречу, а даже если бы таковые имелись, американские арендаторы не практиковали подобные ритуалы; впрочем, тогда нам еще не навязывали жалкой софистики на тему отношений между лендлордами и арендаторами — полезнейших и гуманнейших отношений цивилизованного общества, — а теперь, к сожалению, такая софистика входит в моду. В те дни не считалось проявлением «свободы» нарушать справедливые условия договора об аренде; и попытки обманом лишить прав землевладельца именовались мошенничеством, как они и должны называться, и никак иначе.
В те дни бессрочная аренда считалась более выгодной сделкой для арендатора, чем аренда на год или на несколько лет; и людям не приходило в голову, что одна отсрочка платежа порождает право требовать других. В те дни выплата аренды курами, дровами и поденной работой не считалась пережитком феодальных отношений, но рассматривалась как милость, оказываемая тому, кто имел эту привилегию; даже теперь девять соотечественников из десяти стараются выплачивать долг всеми возможными средствами, прежде чем раскрыть кошелек. В те дни еще не родился дерзкий софизм — именование земли монополией — в стране, в которой на каждого жителя приходится, наверное, более ста акров земли; и в те дни отдельные группы людей не выдвигали себя в качестве особых представителей всего общества и не толковали законы в свою пользу. Но я увлекся, я должен вернуться к Люси. Назревает кризис, и скоро мы станем свидетелями либо торжества законов, либо ущемления прав, какого еще не видала Америка, и виной всему будет недоверие к финансовым сделкам.
Если я когда-либо стану продолжать повествование о своих приключениях, быть может, мне представится случай изобразить известные веяния времени, веяния, которые принимают характер, угрожающий подлинной свободе, и подменяют ее самой ужасной из всех тираний — тиранией подлога. Одному Богу известно, что нас ожидает; но ясно одно — мы должны вернуться к прошлому опыту, или мы обречены.
У меня не было арендаторов, которые бы вышли мне навстречу, но у меня были негры. Правда, готовился закон об освобождении этих невольников: лишь часть из них, помоложе, должна была остаться в услужении у хозяев на несколько лет, чтобы вознаградить тех за заботу и воспитание; но этот закон не мог произвести немедленную перемену в положении клобоннцев. Старики не хотели покидать меня и не покинули до конца своих дней; прошло много лет, прежде чем ослабли узы, которые связывали молодых негров со мной и моей семьей. По сей день около двадцати из них живут рядом со мной, в моих постройках, и на кухне всем заправляют они. Люси подготовила меня к встрече с этими детьми Африки; по ее словам, даже изгои присоединились к остальным, чтобы свидетельствовать свое почтение молодому хозяину. Почтение — не то слово; оно слишком сухое, а в их приеме было столько чувства! У негра, каковы бы ни были его недостатки, всегда любящее сердце.
Наконец я вспомнил о Марбле, и, попрощавшись с Люси, которая не позволила мне проводить ее до дома, бросился вниз по тропинке, и нашел помощника в экипаже у подножия холма, в глубокой задумчивости.
— Э, Майлз, ты, кажется, дорожишь этой своей землей, как моряк своим судном! — воскликнул Мозес, прежде чем я успел извиниться за то, что заставил себя так долго ждать. — Но я могу понять это чувство, и какое это счастье — спасти от бодмереиnote 161 землю, которая принадлежала твоему деду. Я считаю, это все равно что быть проклятым отшельником, когда ты один, как черт в болоте, в этом кишащем людьми мире; даже один поцелуй малютки Китти или одну морщинку матери я не променяю ни на какие необитаемые острова в океане. Давай садись, парень, — эге, да ты красный как розан, будто только и делал, что носился вверх и вниз по холму все время, пока тебя не было.
— Немудрено запыхаться, сбежав с такого холма. Ну вот, я рядом с тобой, что ты хотел узнать?
— Видишь ли, старина, когда ты ушел, я все думал, что надо делать подружке невесты. — До конца своих дней он настойчиво утверждал, что на моей свадьбе выступал именно в этом качестве. — Времени осталось мало, а я не хотел бы опозорить тебя в такой торжественный день. Во-первых, как мне одеться? У меня есть букет, про который ты написал в письме, он надежно спрятан в моем дорожном сундуке. Китти сделала его для меня на прошлой неделе, и это был хорошенький букетик, когда я его последний раз видел.
— А ты позаботился о бриджах?
— Да, да, они у меня тоже есть, да еще перевязанные ленточкой, как положено. Но все равно, Майлз, бегать без парусов как-то не соответствует моему телосложению. Если будет время, я бы хотел, чтобы к ним приделали пару капоров.
— Ты, верно, имеешь в виду гамаши, Мозес? Я что-то не слышал, чтобы подружка невесты была в бриджах и гамашах. Нет уж, придется тебе одеться как все.
— Ну ладно, одежда меня не так уж заботит, а вот как вести себя? Должен ли я поцеловать мисс Люси?
— Не мисс Люси, строго говоря, а миссис Новобрачную — без твоего поцелуя, думаю, не выйдет законного бракосочетания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142