Стоял прекрасный летний день, все в Клобонни и окрест выглядело так, как будто настало воскресенье. Участники процессии должны были собраться в десять часов, и, когда я выглянул из окна, я увидел негров, одетых в праздничное платье, расхаживавших по лужайкам и дорожкам; правда, лица их отнюдь не были праздничными. Это напоминало какую-то странную иудейскую субботу, полную торжественности, священного покоя, живой тишины, но в ней не было того духа радости, утешения, который обычно пронизывает день отдохновения в нашей стране, особенно в это время года. Стали появляться соседи, жившие неподалеку от Клобонни я понял, что надобно одеваться и приготовить себя к тому, что должно было последовать.
Я ел в одиночестве в моем маленьком кабинете, или библиотеке, со дня смерти сестры и ни с кем не виделся с тех пор, как вернулся в тот вечер домой, кроме слуг, а также опекуна, Люси и Джона Уоллингфорда. Последний вечером разделил со мной легкий ужин, но теперь завтракал с прочими гостями в столовой, где обязанности хозяина исполнял мистер Хардиндж.
В то утро я нашел на моем столике кофе и легкую закуску, которые я просил подать накануне, перед тем как лечь спать. Однако чашек было две, да и кроме моей тарелки на стол поставили еще одну. Указав на них, я спросил старого седовласого негра, который прислуживал за столом, что это значит.
— Мисс Люси, сэр; она сказать, что хотеть позавтракать с масса Майл в это утро, сэр.
Даже столь будничное объяснение негра звучало торжественно и печально, словно он понимал: настал такой час, произошло такое событие, которое все вокруг переменило, придало всему какой-то иной смысл.
Я велел ему передать мисс Люси, что я в кабинете.
— Ох, масса Майл, — добавил старик со слезами на глазах, выходя из комнаты, — теперь только одна молодая госпожа — мисс Люси, сэр!
Через несколько минут Люси присоединилась ко мне. Она, разумеется, была в трауре, и это, быть может, подчеркивало ее бледность, но никто не усомнился бы в том, что, с тех пор как мы расстались, милая девушка горько оплакивала смерть подруги. Выражение подавленности придавало ее лицу особую прелесть, и, когда Люси подошла ко мне с распростертыми объятиями и беспокойной улыбкой на губах, я подумал, что, несмотря на ее бледность, она никогда не была столь красивой. Не колеблясь, я с горячностью прижал ее руки к груди и поцеловал бледную, но теплую щеку. Мы держались как любящие брат и сестра, и я убежден, что мы оба думали тогда только о доверии и дружбе, которые связывали нас в детстве.
— Это так великодушно с твоей стороны, дорогая Люси, — сказал я, когда мы сели за столик, — мой кузен, Джон Уоллингфорд, хоть он, в общем, человек неплохой, все же не настолько близок и дорог мне, чтобы принимать его в такой день.
— Я видела его, — дрожащим голосом ответила Люси, — было заметно, как трудно ей сдерживать слезы, — и он мне, пожалуй, понравился. Мне кажется, он был любимцем мамы Уоллингфорд — Люси всегда так называла мою мать, — и это лучшая рекомендация в наших глазах, Майлз.
— Он мне симпатичен, и я постараюсь теперь чаще видеться с ним, чем до сих пор. Когда мы начинаем понимать, что остались одни в целом мире, Люси, лишь тогда мы впервые осознаем, как необходимо нам помнить о кровных узах и искать в них поддержку и опору.
— Ты не один, Майлз, и никогда не будешь один, пока я и мой дорогой отец живы. Ты нам ближе, чем кто-либо из оставшихся у нас кровных родственников! Страдаешь ли ты, радуешься ли — мы всегда рядом, страдаем и радуемся вместе с тобой.
Я видел, каких усилий стоило ей произнести эти слова; но она говорила твердо, так что не оставалось никаких сомнений в их абсолютной искренности. Как ни странно, мне хотелось бы, чтобы в ее манере было меньше естественности и больше нерешительности, когда она пыталась убедить меня в том, что сорадуется и сострадает мне. Но у любви свои капризы — кто из нас, отдавшись этому мучительному и прекрасному чувству, может остаться справедливым и благоразумным?
Мы с Люси заговорили о предстоящей погребальной церемонии. Мы оба были мрачны и печальны, но никто из нас не позволил себе показать другому, как сильно он страдает. Мы понимали, что погребальный обряд должно совершить, и собрались с духом, чтобы исполнить сей печальный долг. В благочестивых нью-йоркских семьях, принадлежащих к тому же классу, что и Хардинджи, было не принято, чтобы женщины присутствовали на похоронах, но Люси сказала мне, что собирается пойти в маленькую церковь и участвовать в тех обрядах, которые будут совершаться внутри церкви. Население страны нашей стало таким разношерстным, что трудно сказать, каких обычаев придерживается большинство сограждан, но я знал, что желание Люси было странным для девушки ее склада и убеждений, и я дал ей понять, что удивлен ее решимостью.
— Если бы хоронили другого человека, я не пошла бы на похороны, — промолвила она, и голос ее задрожал, — но я не могу отделаться от мысли, что дух Грейс будет где-то рядом; и присутствие столь близкого ей человека угодно твоей сестре. Я не знаю, что уготовил Господь дорогой нашей усопшей, но я знаю: участие в молитвах церкви окажет благодатное действие и на меня; кроме того, мне не чуждо свойственное женщинам желание взглянуть на милые черты, пока тело друга еще не упокоилось в земле. А теперь, Майлз, брат, друг, брат Грейс каким еще ласковым словом я могу назвать тебя, — добавила
Люси, поднявшись, обогнув стол и взяв меня за руку, — я должна сказать тебе одну вещь, которую только я могу сказать, ибо мой дорогой отец не догадается сделать это.
Я пристально взглянул в милое лицо Люси и прочитал на нем беспокойство, пожалуй даже тревогу.
— Кажется, я понимаю тебя, Люси, — ответил я, хотя горло мне сдавило и стало трудно дышать. — Руперт здесь?
— Да, Майлз, он здесь. Я призываю тебя помнить о желаниях сестры, которая теперь пребывает у престола Божия, помнить о том, о чем она со слезами стала бы молить тебя, если бы Господь не разлучил нас.
— Я понимаю тебя, Люси, — сдавленно ответил я, — я помню о твоей просьбе, хоть мне и нет нужды помнить о том. Лучше бы мне вовсе не видеть его, но я никогда не забуду, что он твой брат.
— Тебе недолго придется терпеть его, Майлз. Бог вознаградит тебя за твою снисходительность!
Я почувствовал у себя на лбу торопливый, но теплый поцелуй, и тотчас же Люси выскользнула из комнаты. Я воспринял его как печать, скрепляющую договор между нами, который для меня был священным; я не мог и помыслить о том, что когда-либо посмею нарушить его.
Опускаю подробности похорон. Все прошло по заведенному у нас порядку: друзья следовали за телом; одни в экипажах, другие верхом, смотря по обстоятельствам. Джон Уоллингфорд, согласно моей просьбе, ехал рядом со мной, прочие же распределились в соответствии со степенью родства и возрастом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Я ел в одиночестве в моем маленьком кабинете, или библиотеке, со дня смерти сестры и ни с кем не виделся с тех пор, как вернулся в тот вечер домой, кроме слуг, а также опекуна, Люси и Джона Уоллингфорда. Последний вечером разделил со мной легкий ужин, но теперь завтракал с прочими гостями в столовой, где обязанности хозяина исполнял мистер Хардиндж.
В то утро я нашел на моем столике кофе и легкую закуску, которые я просил подать накануне, перед тем как лечь спать. Однако чашек было две, да и кроме моей тарелки на стол поставили еще одну. Указав на них, я спросил старого седовласого негра, который прислуживал за столом, что это значит.
— Мисс Люси, сэр; она сказать, что хотеть позавтракать с масса Майл в это утро, сэр.
Даже столь будничное объяснение негра звучало торжественно и печально, словно он понимал: настал такой час, произошло такое событие, которое все вокруг переменило, придало всему какой-то иной смысл.
Я велел ему передать мисс Люси, что я в кабинете.
— Ох, масса Майл, — добавил старик со слезами на глазах, выходя из комнаты, — теперь только одна молодая госпожа — мисс Люси, сэр!
Через несколько минут Люси присоединилась ко мне. Она, разумеется, была в трауре, и это, быть может, подчеркивало ее бледность, но никто не усомнился бы в том, что, с тех пор как мы расстались, милая девушка горько оплакивала смерть подруги. Выражение подавленности придавало ее лицу особую прелесть, и, когда Люси подошла ко мне с распростертыми объятиями и беспокойной улыбкой на губах, я подумал, что, несмотря на ее бледность, она никогда не была столь красивой. Не колеблясь, я с горячностью прижал ее руки к груди и поцеловал бледную, но теплую щеку. Мы держались как любящие брат и сестра, и я убежден, что мы оба думали тогда только о доверии и дружбе, которые связывали нас в детстве.
— Это так великодушно с твоей стороны, дорогая Люси, — сказал я, когда мы сели за столик, — мой кузен, Джон Уоллингфорд, хоть он, в общем, человек неплохой, все же не настолько близок и дорог мне, чтобы принимать его в такой день.
— Я видела его, — дрожащим голосом ответила Люси, — было заметно, как трудно ей сдерживать слезы, — и он мне, пожалуй, понравился. Мне кажется, он был любимцем мамы Уоллингфорд — Люси всегда так называла мою мать, — и это лучшая рекомендация в наших глазах, Майлз.
— Он мне симпатичен, и я постараюсь теперь чаще видеться с ним, чем до сих пор. Когда мы начинаем понимать, что остались одни в целом мире, Люси, лишь тогда мы впервые осознаем, как необходимо нам помнить о кровных узах и искать в них поддержку и опору.
— Ты не один, Майлз, и никогда не будешь один, пока я и мой дорогой отец живы. Ты нам ближе, чем кто-либо из оставшихся у нас кровных родственников! Страдаешь ли ты, радуешься ли — мы всегда рядом, страдаем и радуемся вместе с тобой.
Я видел, каких усилий стоило ей произнести эти слова; но она говорила твердо, так что не оставалось никаких сомнений в их абсолютной искренности. Как ни странно, мне хотелось бы, чтобы в ее манере было меньше естественности и больше нерешительности, когда она пыталась убедить меня в том, что сорадуется и сострадает мне. Но у любви свои капризы — кто из нас, отдавшись этому мучительному и прекрасному чувству, может остаться справедливым и благоразумным?
Мы с Люси заговорили о предстоящей погребальной церемонии. Мы оба были мрачны и печальны, но никто из нас не позволил себе показать другому, как сильно он страдает. Мы понимали, что погребальный обряд должно совершить, и собрались с духом, чтобы исполнить сей печальный долг. В благочестивых нью-йоркских семьях, принадлежащих к тому же классу, что и Хардинджи, было не принято, чтобы женщины присутствовали на похоронах, но Люси сказала мне, что собирается пойти в маленькую церковь и участвовать в тех обрядах, которые будут совершаться внутри церкви. Население страны нашей стало таким разношерстным, что трудно сказать, каких обычаев придерживается большинство сограждан, но я знал, что желание Люси было странным для девушки ее склада и убеждений, и я дал ей понять, что удивлен ее решимостью.
— Если бы хоронили другого человека, я не пошла бы на похороны, — промолвила она, и голос ее задрожал, — но я не могу отделаться от мысли, что дух Грейс будет где-то рядом; и присутствие столь близкого ей человека угодно твоей сестре. Я не знаю, что уготовил Господь дорогой нашей усопшей, но я знаю: участие в молитвах церкви окажет благодатное действие и на меня; кроме того, мне не чуждо свойственное женщинам желание взглянуть на милые черты, пока тело друга еще не упокоилось в земле. А теперь, Майлз, брат, друг, брат Грейс каким еще ласковым словом я могу назвать тебя, — добавила
Люси, поднявшись, обогнув стол и взяв меня за руку, — я должна сказать тебе одну вещь, которую только я могу сказать, ибо мой дорогой отец не догадается сделать это.
Я пристально взглянул в милое лицо Люси и прочитал на нем беспокойство, пожалуй даже тревогу.
— Кажется, я понимаю тебя, Люси, — ответил я, хотя горло мне сдавило и стало трудно дышать. — Руперт здесь?
— Да, Майлз, он здесь. Я призываю тебя помнить о желаниях сестры, которая теперь пребывает у престола Божия, помнить о том, о чем она со слезами стала бы молить тебя, если бы Господь не разлучил нас.
— Я понимаю тебя, Люси, — сдавленно ответил я, — я помню о твоей просьбе, хоть мне и нет нужды помнить о том. Лучше бы мне вовсе не видеть его, но я никогда не забуду, что он твой брат.
— Тебе недолго придется терпеть его, Майлз. Бог вознаградит тебя за твою снисходительность!
Я почувствовал у себя на лбу торопливый, но теплый поцелуй, и тотчас же Люси выскользнула из комнаты. Я воспринял его как печать, скрепляющую договор между нами, который для меня был священным; я не мог и помыслить о том, что когда-либо посмею нарушить его.
Опускаю подробности похорон. Все прошло по заведенному у нас порядку: друзья следовали за телом; одни в экипажах, другие верхом, смотря по обстоятельствам. Джон Уоллингфорд, согласно моей просьбе, ехал рядом со мной, прочие же распределились в соответствии со степенью родства и возрастом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142