Очевидно, лихорадка проходила. Возможно, кошка была его товарищем и ее присутствие помогло ему. Саймон позволил кошке вернуться на прежнее место. Странно было не слышать больше голоса Гутвульфа.
В первые часы болезни у графа бывали просветления, хотя он был так измучен голосами и прежним одиночеством, что нелегко было отличить правду от кошмарных снов. Он говорил о том, что полз сквозь тьму, отчаянно пытаясь найти Сверкающий Гвоздь, хотя, как ни странно, он, казалось, вовсе не думал о нем как о мече, но как о живом существе, зовущем его. Саймон вспомнил беспокоящую силу Торна и подумал, что немного понимает, о чем говорит граф.
Трудно было вылущить зерно истины из отрывочных фраз слепого, полубезумного человека. Саймон представлял себе графа, бредущего сквозь туннели на зов, который он не мог оставить без внимания. Гутвульф зашел далеко от своих обычных маршрутов и слышал множество ужасных вещей. Наконец он пополз и, когда узкий туннель закончился тупиком, начал копать, преодолевая последнюю преграду между ним и объектом его вожделения.
Он прокопал ход в могилу Джона, с содроганием понял Саймон. Как слепой крот в поисках морковки. Рылся… рылся…
Гутвульф все-таки получил долгожданный трофей и каким-то образом нашел дорогу обратно к своему гнезду. Но, по-видимому, даже радости от обладания вещью, о которой он так мечтал, не было достаточно для того, чтобы он оставался в своем тайнике. По какой-то причине он отважился выйти; скорее всего затем, чтобы украсть немного еды в литейной, — ибо откуда еще у него могли взяться хлеб и вода? — но возможно и для чего-то другого, более сложного.
Почему он пришел ко мне? — думал Саймон. Для чего он рисковал встретиться с Ничем? — Он снова вспомнил о Торне, о том, как он, казалось, почти выбрал, куда хочет идти. Может быть, Сверкающий Гвоздь хотел найти… меня.
Эта мысль была пугающе соблазнительной. Если Сверкающий Гвоздь тянулся к великому столкновению, которое должно было вскоре произойти, тогда, может быть, он каким-то образом знал, что Гутвульф по собственной воле никогда больше не выйдет на свет. Как Торн выбрал Саймона и его спутников, чтобы они отнесли его с Урмсхейма к Камарису, так, может быть, Сверкающий Гвоздь выбрал Саймона, чтобы он пришел с мечом в Башню Зеленого ангела и дал бой Королю Бурь. Возникло еще одно смутное воспоминание.
В моем сне Лилит сказала, что меч был частью моей истории. Она именно это имела в виду! Детали были странно туманными, но он помнил человека с грустным лицом, который держал меч у себя на коленях, ожидая чего-то. Дракона!
Саймон провел пальцами по спине кошки, потом по руке Гутвульфа. Наконец он коснулся Сверкающего Гвоздя. Граф застонал, но не сопротивлялся, когда Саймон осторожно разжал его пальцы. Он почтительно провел рукой по грубой поверхности самого Гвоздя, привязанного под гардой. Гвоздь с древа казней святого Узириса! Кроме того, насколько он помнил, какая-то реликвия святого Эльстана была запечатана в полой рукояти. Меч Престера Джона. Как удивительно, что бывший судомой мог коснуться такой вещи!
Саймон осторожно взялся за рукоять. Она, казалось… подошла. Она лежала в его руке так удобно, как будто была сделана именно для него. Все другие мысли о клинке и о Гутвульфе ушли. Он сидел в темноте и чувствовал, что меч — продолжение его руки, его продолжение. Он встал, не обращая внимания на ноющие мышцы, и резко ударил темную пустоту перед собой. Однако, ужаснувшись при мысли, что он может нечаянно ударить Сверкающим Гвоздем по каменной стене пещеры и затупить лезвие, он снова сел, потом отполз в свой угол пещеры и растянулся на камне, прижимая к себе меч, как будто это был ребенок. Металл, касавшийся его кожи, был холодным, лезвие — острым, но Саймону не хотелось его отпускать. На другой стороне пещеры Гутвульф беспокойно бормотал.
Прошло некоторое время (Саймон не знал, спал он или нет), когда он внезапно понял, что чего-то не хватает. Он не слышал больше дыхания графа. Мгновение, пока он, спотыкаясь, шел по неровному полу, Саймон цеплялся за безумную надежду, что Гутвульф почувствовал себя настолько лучше, что решил прогуляться, но Сверкающий Гвоздь, все еще зажатый в его руке, делал это предположение очень маловероятным. Слепой ни на минуту не позволил бы никому взять его меч. Когда Саймон подполз к Гутвульфу, кожа графа была холодной, как речной ил.
Он не плакал, но чувство потери было очень велико. Он скорбел не по Гутвульфу, человеку, которого он, не считая последних безумных дней, знал как жестокого убийцу, но по самому себе, снова оставшемуся в одиночестве.
Почти в одиночестве. Что-то толкнуло его в голень. Кошка, казалось, пыталась привлечь его внимание. Саймон был уверен, что она скучает по своему другу. Возможно, она думала, что каким-нибудь образом Саймон может разбудить Гутвульфа, раз уж она потерпела неудачу.
— Извини, — прошептал он, погладив ее спинку и нежно потянув за хвост, — он ушел в другое место. Мне тоже одиноко.
Ощущая леденящую пустоту, он опустился на колени и попытался разобраться. Теперь у него не было иного выбора, кроме как отправиться в темные туннели, хотя он и сомневался, что сможет найти дорогу без провожатого. Два раза он шел по этому зачарованному лабиринту, и смерть следовала за ним так близко, что он почти слышал ее терпеливые шаги; было бы глупо надеяться, что ему снова может повезти. Тем не менее другого выхода не было. Башня Зеленого ангела была где-то наверху, а Сверкающий Гвоздь следовало отнести туда. Если Джошуа и его люди до сих пор не принесли Торн, он сделает то, что сможет, хотя это, без сомнения, кончится поражением. Он так много должен тем, кто отдал свои драгоценные жизни за него.
Трудно было положить Сверкающий Гвоздь — он уже чувствовал, что боится его потерять почти так же, как Гутвульф, хотя в маленькой пещере нечего было опасаться, — но он мало что мог сделать, держа меч в руке.
Прислонив Сверкающий Гвоздь к стене, он приступил к неприятной процедуре раздевания мертвого графа. Сняв с Гутвульфа оборванную одежду, он взял несколько разбросанных по пещере тряпок и завернул в них тело — жалкая пародия на то, что делали священники в Доме Приготовлений. Отчасти он чувствовал нелепость таких стараний ради человека, который не пользовался никакой любовью при жизни и будет вечно лежать в темноте пещеры, никем не оплакиваемый, — но Саймон твердо решил сделать все возможное для спасшего его графа. Моргенс и Мегвин отдали свои жизни за него, и им не было дано ни церковного поминовения, ни последнего ритуала — нигде, кроме как в сердце Саймона. Гутвульф не должен отправиться в Потусторонние Поля не отпетым.
Закончив, он встал.
— «Господь наш да защитит тебя», — начал он, пытаясь припомнить слова молитвы о мертвых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
В первые часы болезни у графа бывали просветления, хотя он был так измучен голосами и прежним одиночеством, что нелегко было отличить правду от кошмарных снов. Он говорил о том, что полз сквозь тьму, отчаянно пытаясь найти Сверкающий Гвоздь, хотя, как ни странно, он, казалось, вовсе не думал о нем как о мече, но как о живом существе, зовущем его. Саймон вспомнил беспокоящую силу Торна и подумал, что немного понимает, о чем говорит граф.
Трудно было вылущить зерно истины из отрывочных фраз слепого, полубезумного человека. Саймон представлял себе графа, бредущего сквозь туннели на зов, который он не мог оставить без внимания. Гутвульф зашел далеко от своих обычных маршрутов и слышал множество ужасных вещей. Наконец он пополз и, когда узкий туннель закончился тупиком, начал копать, преодолевая последнюю преграду между ним и объектом его вожделения.
Он прокопал ход в могилу Джона, с содроганием понял Саймон. Как слепой крот в поисках морковки. Рылся… рылся…
Гутвульф все-таки получил долгожданный трофей и каким-то образом нашел дорогу обратно к своему гнезду. Но, по-видимому, даже радости от обладания вещью, о которой он так мечтал, не было достаточно для того, чтобы он оставался в своем тайнике. По какой-то причине он отважился выйти; скорее всего затем, чтобы украсть немного еды в литейной, — ибо откуда еще у него могли взяться хлеб и вода? — но возможно и для чего-то другого, более сложного.
Почему он пришел ко мне? — думал Саймон. Для чего он рисковал встретиться с Ничем? — Он снова вспомнил о Торне, о том, как он, казалось, почти выбрал, куда хочет идти. Может быть, Сверкающий Гвоздь хотел найти… меня.
Эта мысль была пугающе соблазнительной. Если Сверкающий Гвоздь тянулся к великому столкновению, которое должно было вскоре произойти, тогда, может быть, он каким-то образом знал, что Гутвульф по собственной воле никогда больше не выйдет на свет. Как Торн выбрал Саймона и его спутников, чтобы они отнесли его с Урмсхейма к Камарису, так, может быть, Сверкающий Гвоздь выбрал Саймона, чтобы он пришел с мечом в Башню Зеленого ангела и дал бой Королю Бурь. Возникло еще одно смутное воспоминание.
В моем сне Лилит сказала, что меч был частью моей истории. Она именно это имела в виду! Детали были странно туманными, но он помнил человека с грустным лицом, который держал меч у себя на коленях, ожидая чего-то. Дракона!
Саймон провел пальцами по спине кошки, потом по руке Гутвульфа. Наконец он коснулся Сверкающего Гвоздя. Граф застонал, но не сопротивлялся, когда Саймон осторожно разжал его пальцы. Он почтительно провел рукой по грубой поверхности самого Гвоздя, привязанного под гардой. Гвоздь с древа казней святого Узириса! Кроме того, насколько он помнил, какая-то реликвия святого Эльстана была запечатана в полой рукояти. Меч Престера Джона. Как удивительно, что бывший судомой мог коснуться такой вещи!
Саймон осторожно взялся за рукоять. Она, казалось… подошла. Она лежала в его руке так удобно, как будто была сделана именно для него. Все другие мысли о клинке и о Гутвульфе ушли. Он сидел в темноте и чувствовал, что меч — продолжение его руки, его продолжение. Он встал, не обращая внимания на ноющие мышцы, и резко ударил темную пустоту перед собой. Однако, ужаснувшись при мысли, что он может нечаянно ударить Сверкающим Гвоздем по каменной стене пещеры и затупить лезвие, он снова сел, потом отполз в свой угол пещеры и растянулся на камне, прижимая к себе меч, как будто это был ребенок. Металл, касавшийся его кожи, был холодным, лезвие — острым, но Саймону не хотелось его отпускать. На другой стороне пещеры Гутвульф беспокойно бормотал.
Прошло некоторое время (Саймон не знал, спал он или нет), когда он внезапно понял, что чего-то не хватает. Он не слышал больше дыхания графа. Мгновение, пока он, спотыкаясь, шел по неровному полу, Саймон цеплялся за безумную надежду, что Гутвульф почувствовал себя настолько лучше, что решил прогуляться, но Сверкающий Гвоздь, все еще зажатый в его руке, делал это предположение очень маловероятным. Слепой ни на минуту не позволил бы никому взять его меч. Когда Саймон подполз к Гутвульфу, кожа графа была холодной, как речной ил.
Он не плакал, но чувство потери было очень велико. Он скорбел не по Гутвульфу, человеку, которого он, не считая последних безумных дней, знал как жестокого убийцу, но по самому себе, снова оставшемуся в одиночестве.
Почти в одиночестве. Что-то толкнуло его в голень. Кошка, казалось, пыталась привлечь его внимание. Саймон был уверен, что она скучает по своему другу. Возможно, она думала, что каким-нибудь образом Саймон может разбудить Гутвульфа, раз уж она потерпела неудачу.
— Извини, — прошептал он, погладив ее спинку и нежно потянув за хвост, — он ушел в другое место. Мне тоже одиноко.
Ощущая леденящую пустоту, он опустился на колени и попытался разобраться. Теперь у него не было иного выбора, кроме как отправиться в темные туннели, хотя он и сомневался, что сможет найти дорогу без провожатого. Два раза он шел по этому зачарованному лабиринту, и смерть следовала за ним так близко, что он почти слышал ее терпеливые шаги; было бы глупо надеяться, что ему снова может повезти. Тем не менее другого выхода не было. Башня Зеленого ангела была где-то наверху, а Сверкающий Гвоздь следовало отнести туда. Если Джошуа и его люди до сих пор не принесли Торн, он сделает то, что сможет, хотя это, без сомнения, кончится поражением. Он так много должен тем, кто отдал свои драгоценные жизни за него.
Трудно было положить Сверкающий Гвоздь — он уже чувствовал, что боится его потерять почти так же, как Гутвульф, хотя в маленькой пещере нечего было опасаться, — но он мало что мог сделать, держа меч в руке.
Прислонив Сверкающий Гвоздь к стене, он приступил к неприятной процедуре раздевания мертвого графа. Сняв с Гутвульфа оборванную одежду, он взял несколько разбросанных по пещере тряпок и завернул в них тело — жалкая пародия на то, что делали священники в Доме Приготовлений. Отчасти он чувствовал нелепость таких стараний ради человека, который не пользовался никакой любовью при жизни и будет вечно лежать в темноте пещеры, никем не оплакиваемый, — но Саймон твердо решил сделать все возможное для спасшего его графа. Моргенс и Мегвин отдали свои жизни за него, и им не было дано ни церковного поминовения, ни последнего ритуала — нигде, кроме как в сердце Саймона. Гутвульф не должен отправиться в Потусторонние Поля не отпетым.
Закончив, он встал.
— «Господь наш да защитит тебя», — начал он, пытаясь припомнить слова молитвы о мертвых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159