Я просто устал. Устал и хочу пить. Если бы только здесь не было всех этих водяных звуков! От них только хуже.
Он вытащил из кармана немного мха и начал жевать, заставляя себя глотать эту гадость.
Ясно было, что в этом месте люди… вернее, кто-то когда-то жил. Потолок над ним становился выше, под слоем пыли и камней пол стал ровным, а поперечные коридоры — почти все заваленные камнями и землей — были облицованы резными арками, грязными и до блеска стертыми, но безусловно сделанными настоящими мастерами.
Саймон задержался ненадолго перед одной из таких арок. Пока он стоял, ожидая, когда уймется боль в пульсирующей лодыжке, и смотрел на загородившие проход камни и груды земли, внезапно они начали темнеть, потом стали черными. В этой тьме возник странный слабый свет, и Саймон неожиданно понял, что смотрит сквозь арку. Он сделал шаг к сиянию. В темноте перед ним мерцало единственное светлое пятно — слабый световой круг. Там, окруженное нежным сиянием, виднелось… лицо.
Саймон проглотил ком в горле. Лицо поднялось, как будто некто, сидевший почти в полной темноте, услышал его, но скошенные к вискам глаза смотрели сквозь Саймона. Это было лицо ситхи — а может быть, это ему только показалось — усталость и боль в сияющих глазах. Он увидел, как шевельнулись губы, печально и вопросительно поднялись брови. Потом тьма затуманилась, свет погас, и Саймон обнаружил, что едва не уткнулся носом в заваленную мусором дверь.
Все сухо. Все мертво.
Рыдание застряло у него в горле, он повернул назад к длинному коридору.
Саймон не знал, сколько времени он провел, глядя на неровное пламя своего факела. Оно танцевало перед ним — маленькая вселенная желтого света. Требовалось немыслимое усилие, чтобы оторвать от него взгляд. Стены с обеих сторон превратились в воду. Саймон замер в благоговейном трепете. Каким-то образом туннель превратился в узкий мост через великую тьму. Стены отступили: они больше не касались пола, на котором он стоял, и их каменная поверхность была полностью закрыта каскадом падающей воды. Он слышал, как она низвергается в пустоту, видел неверное отражение факела на водяной поверхности.
Саймон придвинулся к краю дорожки и протянул руку, но ничего не коснулся, однако почувствовал легкую влагу на кончиках пальцев, и 'когда он отвел руку и приложил к губам, то ощутил сладкий вкус ледяной воды. Он снова потянулся к воде, рискованно балансируя над бездной, но все равно не достал водяной завесы. Он яростно выругался. Если бы только у него была миска, чашка, ложка!
Думай, простак, работай головой!
После недолгого раздумья он положил факел на дорожку и сдернул через голову оборванную рубашку. Он опустился на колени; потом, зажав в кулаке один рукав, бросил рубашку так далеко, как только мог. Она коснулась водопада и ее потянуло вниз. Он дернул рукав; сердце его сильно забилось, когда он почувствовал, как потяжелела рубашка. Саймон откинул назад голову и прижал к губам намокшую ткань. Первые капли словно мед упали на его язык…
Свет замигал. Все в длинном зале, казалось, накренилось. Шум воды усилился и, шипя, стих.
Его рот был полон пыли.
Он закашлялся, плюнул, потом плюнул еще раз и упал на пол в ярости, с рычанием катаясь по земле, как животное с шипом в боку. Когда Саймон наконец поднял глаза, он увидел стены, пропасть и дорожку между ними, на которой он скорчился, — все это было настоящим — не было только падающей воды. На каменной стене осталось светлое пятно там, где его рубашка смахнула вековую пыль.
Саймон рыдал, но слез не было. Содрогаясь, он стирал грязь с лица и снимал последние крошки земли с распухшего языка. Он попробовал съесть немного мха, чтобы отбить вкус грязи, но получилась такая отвратительная смесь, что ему чуть было снова не стало худо. Он выплюнул в пропасть похожий на вату мох.
Что это за проклятое призрачное место? Где я?
Я один, один.
Все еще содрогаясь, он заставил себя встать на ноги, решив найти более безопасное место, чтобы лечь и поспать. Ему надо было уходить. Здесь не было воды. Нигде не было воды. И не было безопасности.
Тихие голоса под сводами высокого потолка пели слова, которые он не мог понять, ветер, которого он не чувствовал, заставлял трепетать пламя факела.
Я жив?
Да, жив. Я Саймон, и я жив, и я не сдамся. Я не призрак.
Он спал еще два раза и сжевал достаточно горького мха, чтобы сохранить способность двигаться в промежутках между отдыхом. Он использовал больше половины промасленных тряпок, чтобы поддерживать огонь факела. Он с трудом вспоминал время, когда видел мир не в колеблющемся свете факела и сам мир еще не состоял из бесконечных каменных коридоров и шепчущихся голосов. Он чувствовал себя так, словно сущность его готова была исчезнуть, оставив только щебечущую тень.
Я Саймон, напомнил он себе. Я сражался с драконом. Я заслужил Белую стрелу. Я настоящий.
Как во сне он двигался через залы и коридоры огромного замка. В светлые мгновения, недолгие, как вспышка молнии, он мог видеть его полным жизни. Залы улыбающихся золотых лиц, бледный сверкающий камень стен, отражающий небо. Это место не походило ни на что, когда-либо виденное им, — прекрасные потоки, бегущие из комнаты в комнату, бурлящие у стен водопады. Но все-таки это была призрачная вода: каждый раз, когда он протягивал к ней руку, сладкая влага превращалась в песок. Каждый раз стены темнели и кренились, свет меркнул, прекрасная резьба исчезала, и Саймон снова обнаруживал себя в одном из разрушенных каменных залов — бездомный дух в гигантской могиле.
Здесь жили ситхи, говорил он себе. Это был Асу'а, сверкающий Асу'а. И каким-то образом они все еще здесь, как будто сами камни вспоминают о минувших днях.
Ядовито-соблазнительная идея начала овладевать им. Амерасу Рожденная на Борту говорила, что Саймон каким-то образом был ближе к Дороге снов, чем другие. Он видел Расставание Семей во время своего бдения на вершине Сесуадры, так ведь? Может быть, тогда, если только он найдет способ, как это сделать, он сможет попасть туда? Он будет жить в прекрасном Асу'а, опустит лицо в живые ручьи, текущие через дворец, и тогда они уже не превратятся в пыль. Он будет жить в Асу'а и никогда не вернется в этот призрачный мир, населенный умирающими тенями.
Никогда не возвращаться к своим друзьям? Никогда не возвращаться к своему дому?
Но призрачный Асу'а был так прекрасен! В мгновения его мерцающего бытия Саймон видел розы и другие цветы, взбирающиеся по стенам, чтобы дотянуться до солнечных лучей. Он видел ситхи, призрачных людей, живших здесь, странных и полных грации, словно птицы с ярким оперением. Во сне время замерло еще до того, как род Саймона истребил ситхи. Конечно, бессмертные будут добры к заблудившемуся путнику… О Мать Милосердия, могут ли они забрать его из тьмы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Он вытащил из кармана немного мха и начал жевать, заставляя себя глотать эту гадость.
Ясно было, что в этом месте люди… вернее, кто-то когда-то жил. Потолок над ним становился выше, под слоем пыли и камней пол стал ровным, а поперечные коридоры — почти все заваленные камнями и землей — были облицованы резными арками, грязными и до блеска стертыми, но безусловно сделанными настоящими мастерами.
Саймон задержался ненадолго перед одной из таких арок. Пока он стоял, ожидая, когда уймется боль в пульсирующей лодыжке, и смотрел на загородившие проход камни и груды земли, внезапно они начали темнеть, потом стали черными. В этой тьме возник странный слабый свет, и Саймон неожиданно понял, что смотрит сквозь арку. Он сделал шаг к сиянию. В темноте перед ним мерцало единственное светлое пятно — слабый световой круг. Там, окруженное нежным сиянием, виднелось… лицо.
Саймон проглотил ком в горле. Лицо поднялось, как будто некто, сидевший почти в полной темноте, услышал его, но скошенные к вискам глаза смотрели сквозь Саймона. Это было лицо ситхи — а может быть, это ему только показалось — усталость и боль в сияющих глазах. Он увидел, как шевельнулись губы, печально и вопросительно поднялись брови. Потом тьма затуманилась, свет погас, и Саймон обнаружил, что едва не уткнулся носом в заваленную мусором дверь.
Все сухо. Все мертво.
Рыдание застряло у него в горле, он повернул назад к длинному коридору.
Саймон не знал, сколько времени он провел, глядя на неровное пламя своего факела. Оно танцевало перед ним — маленькая вселенная желтого света. Требовалось немыслимое усилие, чтобы оторвать от него взгляд. Стены с обеих сторон превратились в воду. Саймон замер в благоговейном трепете. Каким-то образом туннель превратился в узкий мост через великую тьму. Стены отступили: они больше не касались пола, на котором он стоял, и их каменная поверхность была полностью закрыта каскадом падающей воды. Он слышал, как она низвергается в пустоту, видел неверное отражение факела на водяной поверхности.
Саймон придвинулся к краю дорожки и протянул руку, но ничего не коснулся, однако почувствовал легкую влагу на кончиках пальцев, и 'когда он отвел руку и приложил к губам, то ощутил сладкий вкус ледяной воды. Он снова потянулся к воде, рискованно балансируя над бездной, но все равно не достал водяной завесы. Он яростно выругался. Если бы только у него была миска, чашка, ложка!
Думай, простак, работай головой!
После недолгого раздумья он положил факел на дорожку и сдернул через голову оборванную рубашку. Он опустился на колени; потом, зажав в кулаке один рукав, бросил рубашку так далеко, как только мог. Она коснулась водопада и ее потянуло вниз. Он дернул рукав; сердце его сильно забилось, когда он почувствовал, как потяжелела рубашка. Саймон откинул назад голову и прижал к губам намокшую ткань. Первые капли словно мед упали на его язык…
Свет замигал. Все в длинном зале, казалось, накренилось. Шум воды усилился и, шипя, стих.
Его рот был полон пыли.
Он закашлялся, плюнул, потом плюнул еще раз и упал на пол в ярости, с рычанием катаясь по земле, как животное с шипом в боку. Когда Саймон наконец поднял глаза, он увидел стены, пропасть и дорожку между ними, на которой он скорчился, — все это было настоящим — не было только падающей воды. На каменной стене осталось светлое пятно там, где его рубашка смахнула вековую пыль.
Саймон рыдал, но слез не было. Содрогаясь, он стирал грязь с лица и снимал последние крошки земли с распухшего языка. Он попробовал съесть немного мха, чтобы отбить вкус грязи, но получилась такая отвратительная смесь, что ему чуть было снова не стало худо. Он выплюнул в пропасть похожий на вату мох.
Что это за проклятое призрачное место? Где я?
Я один, один.
Все еще содрогаясь, он заставил себя встать на ноги, решив найти более безопасное место, чтобы лечь и поспать. Ему надо было уходить. Здесь не было воды. Нигде не было воды. И не было безопасности.
Тихие голоса под сводами высокого потолка пели слова, которые он не мог понять, ветер, которого он не чувствовал, заставлял трепетать пламя факела.
Я жив?
Да, жив. Я Саймон, и я жив, и я не сдамся. Я не призрак.
Он спал еще два раза и сжевал достаточно горького мха, чтобы сохранить способность двигаться в промежутках между отдыхом. Он использовал больше половины промасленных тряпок, чтобы поддерживать огонь факела. Он с трудом вспоминал время, когда видел мир не в колеблющемся свете факела и сам мир еще не состоял из бесконечных каменных коридоров и шепчущихся голосов. Он чувствовал себя так, словно сущность его готова была исчезнуть, оставив только щебечущую тень.
Я Саймон, напомнил он себе. Я сражался с драконом. Я заслужил Белую стрелу. Я настоящий.
Как во сне он двигался через залы и коридоры огромного замка. В светлые мгновения, недолгие, как вспышка молнии, он мог видеть его полным жизни. Залы улыбающихся золотых лиц, бледный сверкающий камень стен, отражающий небо. Это место не походило ни на что, когда-либо виденное им, — прекрасные потоки, бегущие из комнаты в комнату, бурлящие у стен водопады. Но все-таки это была призрачная вода: каждый раз, когда он протягивал к ней руку, сладкая влага превращалась в песок. Каждый раз стены темнели и кренились, свет меркнул, прекрасная резьба исчезала, и Саймон снова обнаруживал себя в одном из разрушенных каменных залов — бездомный дух в гигантской могиле.
Здесь жили ситхи, говорил он себе. Это был Асу'а, сверкающий Асу'а. И каким-то образом они все еще здесь, как будто сами камни вспоминают о минувших днях.
Ядовито-соблазнительная идея начала овладевать им. Амерасу Рожденная на Борту говорила, что Саймон каким-то образом был ближе к Дороге снов, чем другие. Он видел Расставание Семей во время своего бдения на вершине Сесуадры, так ведь? Может быть, тогда, если только он найдет способ, как это сделать, он сможет попасть туда? Он будет жить в прекрасном Асу'а, опустит лицо в живые ручьи, текущие через дворец, и тогда они уже не превратятся в пыль. Он будет жить в Асу'а и никогда не вернется в этот призрачный мир, населенный умирающими тенями.
Никогда не возвращаться к своим друзьям? Никогда не возвращаться к своему дому?
Но призрачный Асу'а был так прекрасен! В мгновения его мерцающего бытия Саймон видел розы и другие цветы, взбирающиеся по стенам, чтобы дотянуться до солнечных лучей. Он видел ситхи, призрачных людей, живших здесь, странных и полных грации, словно птицы с ярким оперением. Во сне время замерло еще до того, как род Саймона истребил ситхи. Конечно, бессмертные будут добры к заблудившемуся путнику… О Мать Милосердия, могут ли они забрать его из тьмы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159