Запутавшийся и усталый, напуганный призрачными звуками, он чуть не шагнул в яму. Он споткнулся, удержавшись рукой за стенку, и посмотрел вниз. Свет другого факела сиял из глубины, и на мгновение Саймону показалось, что его сердце вот-вот остановится.
— Кто… кто… — Он наклонился, и свет, казалось, поднялся к нему.
Отражение. Вода.
Саймон упал на колени и опустил лицо к маленькой лужице, потом остановился, почуяв маслянистый, неприятный запах. Он сунул в воду пальцы и вытащил их. Вода казалась странно скользкой на ощупь. Он поднес к руке факел, чтобы рассмотреть получше.
Стена огня скакнула вверх и горячо ударила ему в лицо; он закричал от боли и удивления, откатившись назад. Впечатление было такое, что загорелся весь мир.
Сидя на земле, он поднес руку к лицу. Борода завилась и крошилась, но все остальное осталось целым. Саймон посмотрел вниз и увидел, что пламя танцует в отверстии в полу.
Узирис Эйдон! — молча ругался он. Такое уж мое счастье! Нашел воду, которая горит!
Слеза покатилась по его горячей щеке.
Что бы ни было в странной луже, оно весело горело. Саймон был так подавлен разочарованием от того, что найденную воду нельзя пить, что не сразу понял смысл увиденного. Наконец он припомнил давний рассказ Моргенса.
Пирруинский огонь, вот это что. Доктор говорил, что его находят в пещерах. Пирруинцы делают из него шары для катапульт и превращают своих врагов в шкварки. Это был один из тех уроков истории, на которые Саймон обращал самое пристальное внимание, — такой, в котором говорилось об интересных вещах. Если бы у меня были еще палки и тряпки, я мог бы сделать несколько факелов.
Покачав головой, он пошел дальше по туннелю. Через несколько шагов он остановился и покачал головой еще раз.
Простак. Настоящий простак.
Он вернулся к горящей луже и сел, потом снял свою рубашку и стал отрывать полоски ткани от подола. От пирруинского огня исходило приятное тепло.
Рейчел спустила бы с меня шкуру за то, что я испортил хорошую рубашку. Он хихикнул слишком громко, и эхо пронеслось по туннелю, уходя в темноту. Хотел бы я снова увидеть Рейчел, подумал он. Странный, но неоспоримый факт.
Теперь у него была дюжина матерчатых полосок, а рубашка кончалась где-то около подмышек. Некоторое время он смотрел на пламя, пытаясь сообразить, как окунуть ткань и не обжечь руки. Он хотел было использовать факел, но решил этого не делать. Он не знал, какой глубины это отверстие, и боялся, что может уронить головню. Тогда его единственный источник света нельзя будет сдвинуть с места.
После долгих размышлений он установил свой факел на полу и начал сгребать в отверстие землю, скопившуюся в щелях между каменными плитами. Ему пришлось высыпать около двадцати горстей, прежде чем пламя заколебалось и погасло. Он подождал немного, представления не имея о том, сколько может остывать жидкость, потом расчистил поверхность. Образовалось открытое пространство, куда он мог макать тряпки. Смочив все полоски, он отложил одну в сторону, туго скатал остальные и сложил их на самый большой кусок, оторванный от рубашки. Связав узлом этот самодельный мешок, Саймон повесил его себе на пояс. Оставшуюся полоску он намотал на факел прямо под огнем, потом перевернул головню и держал так, пока тряпка не занялась. Она горела ярко, и Саймон кивнул. У него по-прежнему не было воды и еды, но он хотя бы может не беспокоиться о потере света еще некоторое время, если, конечно, будет осторожен. Пусть потерянный и одинокий, но теперь он не просто Саймон Простак, он еще и легендарный Саймон Снежная Прядь.
Но гораздо больше ему хотелось быть просто Саймоном и свободно идти по зеленому солнечному миру вместе со своими друзьями.
Выбор, думал он горестно, может быть и благословением, и проклятием.
Саймон уже спал один раз, свернувшись калачиком на твердом полу туннеля, намотав на факел свежую тряпку пирруинского огня. Когда он проснулся от кошмарного сна, в котором свет погас и он вынужден был ползти сквозь грязную тьму, факел по-прежнему уверенно горел.
С тех пор он шел, как ему казалось, уже несколько часов. Жажда становилась все сильнее и сильнее. С каждым шагом он терял драгоценную влагу и не мог думать ни о чем, кроме воды.
Чего бы ему, конечно, хотелось, так это найти путь, ведущий наверх, но оба разветвления туннеля, казалось, для этого не подходили. Он прошел немного сначала по одному, потом по другому, приглядываясь и принюхиваясь в поисках открытого воздуха или воды, но безуспешно: поперечный туннель был таким же однообразным и пустым, как и тот, по которому он пробирался Эйдон знает с каких пор.
Он двинулся обратно к основному проходу и стоял некоторое время там, пытаясь определить, где находится. Очевидно, глубоко под Свертклифом — он не мог так долго двигаться вниз под таким углом и не пройти всей длины горы, но проход так часто изгибался, что Саймон не мог даже предположить, в каком месте по отношению к внешнему миру он остановился. Ему придется наугад выбрать направление и посмотреть, что получится.
Если я каждый раз буду поворачивать в одну сторону, то по крайней мере всегда смогу вернуться на прежнее место.
Не основываясь ни на чем, кроме каких-то смутных ощущений, он решил выбрать левый туннель и в дальнейшем все время поворачивать налево. Тогда, если он решит, что ошибся в выборе, у него будет возможность повернуться и идти назад, поворачивая только направо.
Он повернул налево и заковылял вперед.
Поначалу туннель, казалось, ничем не отличался от предыдущего — неровная труба из земли и камней безо всяких следов использования или предназначения. Кто проделал эти мрачные дыры? Должно быть это были люди, или по крайней мере человекообразные существа, — он был уверен, что там, где туннель менял направление, камень был стесан или сломан.
Он был так измучен жаждой и одиночеством, что не замечал возвращения тихих голосов, пока они не стали звучать отовсюду. На этот раз, однако, возникло еще и ощущение всеобщего движения: что-то цеплялось за его одежду, подобно дуновению легкого ветра, бегущие тени заставляли факел мерцать. Голоса тихо причитали на языке, которого он не понимал; и когда они проходили мимо него — или сквозь него, — он чувствовал холодное прикосновение печали. Это были своего рода… воспоминания; потерянные мысли, формы и чувства, оторванные от своего собственного времени. Он был ничем для них, и они, как бы его ни раздражали их болтливые голоса, тоже были ничем для него.
Если только я сам не стану одним из них. Он почувствовал, как в его груди поднимаются пузырьки страха. Если только в один прекрасный день какой-то другой заблудившийся простак не почувствует, как Саймон-тень проплывает мимо него, повторяя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159