Легко догадаться, что в кармане пиджака коробочка с дорогой побрякушкой. Гусев принёс кувшин, и букет поставили в центре стола. Теперь сидевшие напротив, чтобы увидеть друг друга, были вынуждены наклоняться.
- Выпьешь?..
Чокнулись "за встречу" и выпили. С Зюскевичем на его свадьбе пили на брудершафт и с тех пор были на ты.
- И никаких воспоминаний, - сказал я Гусеву строго и многозначительно.
Берёзкиной неприятно, когда ей напоминают о школе в дремучих семидесятых, а то и шестидесятых. Она тогда вроде как ещё не родилась.
После выпитой натощак рюмки Зюскевич раскраснелся и стал вертеться, с нетерпением дожидаясь появления своей всё ещё любимой женщины. И она появилась.
Она издалека помахала рукой и улыбнулась. Потом пошла между столиков и мужчины, переставая слышать собеседниц, оборачивались на её "98-65-98" и глаза у них становились масляными, с поволокой.
- Привет, мальчики.
Встретили стоя, расцеловались чисто символически, едва коснувшись, дабы не испортить. Пробормотали банальное, протянули подарки. Зюскевич - колечко с камешком; я, на правах близкого друга, - две сотни евроденег в конвертике. У Гусева подарка не было, но он всё организовал и находился, вообще-то, на работе, что сбивало с толку. Он начал шептать Берёзкиной в ухо, но та милостиво отмахнулась:
- Да ладно, вообще не надо.
- За мной, за мной, - пообещал Гусев, испытывая, скорее всего, облегчение.
3
Прошло часа два или три. Именинница танцевала с незнакомыми кавалерами, Гусев работал в оркестре, лишь изредка, в перерывах, подсаживаясь. Мы сидели вдвоём с Зюскевичем, уже сильно выпившие, пили ещё и разговаривали. Я говорил о самом важном.
- ...Понял давно. Признаваться не хотел. Боялся.
- Кому? - говорил Зюскевич, роняя пепел себе в рукав.
- Я боялся признаться самому себе, что всю жизнь занимаюсь не своим делом.
- А что такое?..
- Я пишу роман.
- Да-да, эпопею. Все знают.
- Смешно?
Зюскевич удивлённо помотал головой.
- Вот именно. Это даже не смешно.
- А сейчас все пишут. Скачивают программу и пишут.
- Какую программу?
- "Логос". Сто тысяч цитат, изречений и афоризмов.
- Ну и что?
- Берёшь за основу какую-нибудь экзотическую хрень, вроде арабских сказок. Чтобы стиль. Ну, не Маринина...
- Понятно.
- Подставляешь немного другие имена, немного другой сюжет. Можно перенести в нашу реальность. А самое главное, после каждого абзаца, где что-то вообще делается, вставляешь умное отступление. То есть, если, допустим, ключевое слово абзаца "лошадь", ты вводишь в программу "ЛОШАДЬ" и выбираешь цитату. Или две. Пишешь своими словами. То есть, в стилистике тех же арабских сказок. И так страниц на четыреста. Чем не Пуэльо? А читателю приятно, что не Донцова, что он вроде как приобщается...
- Коэльо. На четыреста много. Сейчас столько не читают. Двести страниц за уши. Только мне уже не надо.
- Правильно, лучше не надо. Начнёшь думать, что ты в правду талантлив. Что всё сам придумал, а из пустоты ничего не появляется... Это не надо.
- Не надо.
- Но важнее всего детали. Допустим, если на почте, то обязательно указать, что пахло сургучом, а в сарае - прелым сеном. Метафоры, вроде того, что лужа под деревом была похожа на спящую цыганку...
Я стал думать, что раньше совершенно не знал Зюскевича. Мне мешало его понять то, что он влюблён в Берёзкину. А влюблённый человек на себя не похож. В него будто вселяется глупый и упрямый чертёнок.
- Откуда ты всё это знаешь?
- Пишу такую программку для шефа. Он маршал Советского союза, хочет мемуаров.
Мы чокнулись и выпили.
- Или ещё есть такая штука - "Литератор", - продолжал Зюскевич. - Для стилизаций.
- Что делает?
- Сама пишет.
- Может сочинять?
- Ну так. Немного. Стилизации.
- Объясни.
- Ну, представь, что твоя фамилия Акунин, а ты хочешь писать как Гоголь.
- Или как Чехов.
- Как Гоголь или как Чехов. Хочешь?
Я кивнул и махнул рукой.
- Ты садишься за стол и выписываешь на нарезанные квадратики начала, середины и концы фраз. Складываешь в три кучки и перемешиваешь.
- Как домино.
- Как домино. Потом раскладываешь по три карточки...
- Тройка, семёрка, туз.
- ...Получаются новые предложения.
- Легче написать.
- Кому как. Кому-то, может быть, легче бумагу резать.
- Картон.
- Картон! А кому-то легче написать.
- У Сорокина есть. Куски. Клоны пишут.
- Да, точно. Типичные такие болванки текста. Как будто мёртвый написал. Зомби.
- А что программа?
- Она делает. Там, внутри. Эти тексты. Книги. Нажал - "Три мушкетёра", нажал - "Собор Парижской Богоматери"...
- Два.
- Как?..
- "Три мушкетёра-два". Сиквел.
- Точно. Нет, конечно, надо поправить. Отредактировать. Но главное уже есть. Болванка. Массив художественного текста. Делается одной кнопкой. Раз и готово.
- С сюжетом всё равно будет проблема.
- А если без сюжета? Я читал. Такого тоже много.
- Можно без сюжета, - кивнул я. - Джойс, Кафка, Пруст... Поток сознания.
- Поток?..
- Ну, бывает. Талант есть... а писать нечего. Тогда пишут просто так, ни о чём, поток сознания.
- А кто читает?
- Критики любят. То, что ты говоришь, - рыба.
- Рыба?..
- Ну, твоя программа. Песни сочиняют. Сначала музыку. Стихов нет. Поют рыбу - тары-бары-растабары... набор слов. Потом поэт сочиняет. Болванка называется "рыба".
- Нет, не "тары-бары", там уже заложено...
- Я понял.
- В чём проблема?
- Проблема в том, - я поднял глаза на Зюскевича, - что ЭТА ПРОГРАММА У МЕНЯ В ГОЛОВЕ.
Зюскевич несколько минут думал.
- Такая хорошая память?
- Четыреста томов Библиотеки Всемирной литературы. Плюс всё заметное, что выходило после перестройки. Вот это особенно, хотелось бы... удалить. Ну, delete по вашему. Особенно Сорокина.
- Почему?!
- Не хочу. Моя голова, имею право. Потому что вообще больше не хочу. Завязал.
Зюскевич не понял и начал смотреть на бутылку.
- Не туда!! Писать.
- А... Это ничего. Эпопею?..
- И вообще. Эпопею в первую очередь. Сожгу.
- Правильно. Как-то она тебя не радует. Чисто по жизни.
- Отсюда как стереть?! - я постучал себя по голове.
- Надо подумать.
- Стереть отсюда?..
- Конечно.
- Чушь, трёп, треп... треп-панация.
- Не-не-не, не так. Нельзя. В психику нельзя. Туда, в ум, нельзя. Ни в коем случае.
- А как? Как избавиться?
- Ну как... Ну, допустим, если ты заехал куда-то... Как от этого избавиться?
- Не понял...
- Ну, ты повернул и заехал... не туда. Что делать?
- Вернуться.
- Вернуться - и выбрать - правильную - дорогу.
Ошибочно приняв последнюю фразу за метафору, я надолго задумался.
- Дзен-буддизм?
- Куда? - не понял Зюскевич.
- Вернуться и выбрать правильную дорогу. Дзен-буддизм?
- При чём тут дзен-буддизм. Скорее, научная фантастика. Машина времени.
- Машина времени?
- Ты в каком возрасте всю эту... трехомудию читал?
- Что?
- Всемирную библиотеку.
- В четырнадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60