- Здорово, Жора! - быстро сказал он, не подавая Колесничуку руки, чтобы не отрывать его от еды.
- Здравствуй, - сказал Колесничук, с неестественным равнодушием взглянув на приятеля. - Присаживайся.
Черноиваненко спихнул со стула узел с приготовленными вещами и сел, положив перед собою на стол шапку.
- Супу хочешь? - монотонным голосом произнес Колесничук.
Черноиваненко посмотрел на него с удивлением:
- Что ты, милый человек, какой может быть суп? Я пришел окончательно договориться. Ты еще не раздумал? Твоя кандидатура уже утверждена директивными органами. Раису отправил?
- Тише! - прошептал Колесничук, сделав испуганные глаза, и показал головой на дверь в соседнюю комнату. - В том-то и дело, что Рая еще не уехала.
- А что случилось? - понижая голос, спросил Черноиваненко.
- Ничего не случилось. Что ты, женщин не знаешь? - сказал Колесничук одними губами. - Не хочет без меня уезжать.
- Так надо было ее уговорить! - с раздражением сказал Черноиваненко, чувствуя, что дело может сорваться.
- Попробуй уговори!
- Прямо удивительно!..
- Тише!
- Георгий, с кем ты разговариваешь? - послышался из соседней комнаты голос Раисы Львовны, и вслед за тем в дверях появилась она сама.
Ее голова была закутана теплой шалью. Виднелась лишь половина бледного, заплаканного лица с черным глазом. Она держалась одной рукой за висок, а другую прижимала к горлу. Увидев Черноиваненко, она быстро подошла к нему, с отчаянием протянула руку ладонью вверх и заплакала.
- Ты видишь, Гаврик, что делается? - сказала она, не здороваясь и судорожно глотая воздух. - Ты видишь?
- Три дня взрывал свои склады, - по-прежнему монотонно сказал Колесничук, как бы продолжая разговор. - Сегодня утром кончил. Ничего больше не осталось. Чисто. Ночью будем грузиться на транспорт.
- Да... - неопределенно заметил Черноиваненко.
- Извини, я даже забыла с тобой поздороваться, - сказала Раиса Львовна, продолжая смотреть на Черноиваненко неподвижным, заплаканным глазом. - Ты понимаешь?.. Ты понимаешь?..
- Я понимаю, - ответил тихо Черноиваненко и опустил голову.
Можно было понять все и без слов. Он понял, что это последний обед Колесничуков в родном доме. Он понял их душевное состояние. Он понял, как больно, как мучительно трудно они переживают оскорбительную необходимость бросить на произвол судьбы все, к чему они привыкли, и уйти из города, где они родились, где они любили, где были могилы их родителей и их умерших детей. Он понимал и те сравнительно маленькие, но все же такие законные и сильные человеческие чувства, ту обиду, которую испытывали они, в особенности Раиса Львовна, от необходимости расстаться со своим имуществом, честно нажитым за всю их долгую совместную жизнь.
- А я думал, что ты уже давно уехала, - после тягостного молчания сказал Черноиваненко.
Раиса Львовна подошла к Колесничуку, положила голову на его плечо и вдруг тревожно, подозрительно посмотрела на Черноиваненко.
Черпоиваненко понял, что дело осложняется.
- Раечка, - сказал он как можно более мягко и вместе с тем твердо, выйди на некоторое время из комнаты. У нас важное дело.
Увидев серьезное лицо своего мужа и решительное Черноиваненко, Раиса Львовна вдруг почувствовала всем своим существом приближение какой-то большой новой опасности, значения которой она еще не понимала, но уже твердо знала, что эта опасность угрожает и ее Жоре, и ей, и всей их жизни.
- Ничего подобного, - сказала она быстро. Она слишком давно и слишком хорошо знала Черноиваненко. Она не могла не понимать, что внезапное появление его в эту роковую минуту в их доме означало нечто очень значительное и очень грозное. - Ничего подобного, - сказала она, глядя прямо и вызывающе в глаза Черноиваненко. - Я не признаю никаких секретов. Можешь говорить при мне. Я его жена.
Она еще ближе придвинулась к Колесничуку и обняла его за плечи. Черноиваненко понял, что уговаривать ее бесполезно, на это должно уйти слишком много времени, а сейчас была драгоценна каждая минута. Но не в характере Черноиваненко было отступать. Он прошелся туда и назад по комнате, остановился перед Раисой Львовной и сказал решительно:
- Хорошо. Согласен. Ты его жена, и ты имеешь право до конца делить жизнь со своим мужем. Ты этого требуешь, и, если хочешь знать, я тебя за это крепко люблю и уважаю. Но пойми, Раиса, что бывают такие обстоятельства, когда...
- Постой, - быстро перебила она его, - ничего больше не говори. Ты правильно понял. Я требую. Именно - требую! Это мое право! И я никуда отсюда не уйду. Как угодно! Или, может быть, ты мне в чем-то не доверяешь? спросила она, продолжая пристально всматриваться в лицо Черноиваненко.
Сказать, что он ей не доверяет, значило бы оскорбить ее. Оскорбить грубо, а главное - совершенно незаслуженно. Черноиваненко давно знал Раису Львовну, знал всю ее жизнь, знал, что она хороший, честный человек, и он не имел никаких оснований ей не доверять.
- Нет, я тебе доверяю, - несколько помедлив, сказал Черноиваненко, как бы взвешивая каждое слово. - Я тебе доверяю. Надеюсь, ты понимаешь, что я этим хочу сказать?
Раиса Львовна посмотрела на Черноиваненко, и ее обдало холодным предчувствием.
- Понимаю, - тихо проговорила она. - Что же тебе от нас надо? Что ты с ним хочешь сделать?
- Он должен остаться в городе, - сказал Черноиваненко твердо.
Одним движением она скинула с головы платок.
Черноиваненко подошел к окну и потянул за черную бумажную штору светомаскировки, изношенную и изодранную, державшуюся на двух гвоздях. Штора оторвалась и упала. В комнату влетел ветер и погасил коптилку.
При белом, дневном освещении комната со старым пианино, отодвинутым от стены, с пустой этажеркой, с вазочками, статуэтками и книгами, которые в беспорядке загромождали грязный паркет, имела еще более отчаянный, как бы неприкаянный вид. Среди этого беспорядка и странной тишины особенно зловеще звучал мрачный рокот артиллерии, и до оскомины омерзительно, точно кто-то все время тупо, с нажимом, писал на мокром стекле пальцем большое, прописное "О", где-то высоко в небо визжали на разные лады - от самых высоких, нестерпимо острых, до низких, тошнотворно басовых - истребители.
Теперь то, что сказал Черноиваненко, приобретало новый смысл - гораздо более глубокий, обширный и грозный, чем это казалось минуту назад, при темном свете коптилки и сумраке пустой, брошенной жильцами коммунальной квартиры. И Раиса Львовна совершенно ясно поняла этот смысл. Она поняла, что в их жизни происходит резкая перемена, что они стоят на пороге какого-то совершенно нового бытия, ничего общего не имеющего ни с этой квартирой, ни с этими привычными вещами, ни с привычными представлениями о самих себе, одним словом, ни с чем прошлым. Со всей глубиной и ясностью она поняла, что это к ним вошел не просто Гаврик Черноиваненко, старый их друг, а это к ним пришла сама партия, сама родина, которая сказала Колесничуку так же просто, как она сказала тысячам и миллионам людей в эти страшные дни:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106