.."
- Трофеи... - сказал Леня Цимбал таким осторожным, таким вкрадчивым и таким тихим, ласковым шепотом, как будто бы это говорил не человек, а сказочный эльф. - Товарищи, чтоб я пропал - трофеи!..
Вдруг он вскочил, изо всех сил одновременно ударил каблуками в землю, швырнул шапку в стенку и, уже не стесняясь и не сдерживаясь, закричал во все горло:
- Будь я трижды проклят, если это не трофеи!
- Подождите, - сказал Черноиваненко и вытер рукавом вспотевший лоб. Тихо, товарищи!
Он понял, что наконец наступила минута, которую с таким страстным нетерпением, с такой надеждой, с такой верой ждали все советские люди. Его лицо сделалось строгим, бледным, даже красивым. И он произнес медленно, раздельно, как бы выпуская слова из самой глубины души:
- Товарищи, я думаю, что это большая победа Красной Армии под Москвой. И об этой победе мы обязаны как можно скорее сообщить усатовским жителям... Туляков, готовься к выходу наверх.
Туляков был большой мастер этого дела.
Он уже несколько раз совершал такие внезапные выходы. Обычно он вдруг входил в хату - разумеется, предварительно хорошо разведав обстановку, останавливался возле двери и говорил весело, громко:
- Здравствуйте, люди добрые! Давно мы с вами не виделись. Добрый вечер! А я шел мимо вашей хаты, вспомнил, что здесь живут хорошие советские граждане, мои избиратели, и думаю: дай зайду.
Хозяева усаживали его к столу, а сами торопились заложить чем-нибудь окошко и выслать кого-нибудь из хлопчиков на улицу покараулить. Серафим Туляков снимал шапку, расстегивал свою пеструю телячью куртку, доставал гребешок и неторопливо поправлял прическу.
- Вы их не бойтесь, - говорил он, кивая на окно. - Пускай лучше они вас боятся! Недолго им еще здесь хозяйничать.
И он начинал спокойную, обстоятельную беседу, касаясь всех вопросов, которые волновали крестьянство. Он делал короткий обзор военных действий, объяснял международное положение, подвергал убийственной критике все мероприятия оккупационных властей, высмеивал фашистское хозяйство и фашистскую пропаганду, попутно делал указания, как надо поступать в таком-то и в таком-то случае. И все это с такой непринужденной, ленивой простотой, как будто дело происходило вовсе не в деревне, захваченной врагами, где каждый миг его могли схватить, опознать и убить на месте, а в глубоко мирной обстановке, на длинных зимних посиделках. Он умел не только хорошо говорить - он умел также и слушать. Он исподволь узнавал много очень важного для дальнейшей работы райкома.
Бывало так, что вдруг посреди беседы раздавался тревожный стук в окошко - предупреждение об опасности. Но и тогда Серафим Туляков не проявлял никакой торопливости. Он медленно вставал, медленно застегивался, надевал шапку и говорил со вздохом:
- Что-то я у вас, люди добрые, засиделся! Небось дома жинка скучает. Пойду до дому. Бывайте здоровы, не забывайте Советской власти. До скорого свидания.
Он выходил из хаты и вдруг исчезал, как призрак, за углом какой-нибудь плетенной из лозняка клуни, или за погребом, или за плетнем с надетыми на палки глечиками.
Иногда он отводил в сторонку старика хозяина и просил позычить немного муки, крупы или сала.
- Сколько вам будет не жалко, - говорил он, усмехаясь. - А то у меня дома голодные детки плачут.
Старик понимающе кивал головой. И, получив небольшой мешок, Туляков тут же непременно присаживался к столу и писал хозяину по всей форме расписку о получении взаймы продуктов от имени исполкома трудящихся Пригородного района.
А бывало и так, что его таинственно вызывали во двор, где его уже в темноте дожидались несколько хлопцев с поднятыми воротниками полушубков и шапками, надвинутыми на глаза. Он некоторое время беседовал с ними вполголоса, давал инструкции и, прощаясь, говорил под конец:
- Орудуйте, хлопцы! А я пошел.
Как видно, у него уже было всюду много таких "знакомых" хлопцев. Разумеется, его никто не спрашивал, откуда он появляется и куда потом исчезает. Об этом можно было только догадываться. Было ясно одно: что он всегда находился где-то поблизости, а значит, всегда где-то поблизости находилась и сама Советская власть и что именно эта власть, а не какая-нибудь другая и оставалась единственной, настоящей, законной властью.
Туляков давно уже не "показывался людям".
Теперь же он должен был выйти наверх и рассказать им о победе Красной Армии под Москвой. Он уже занес ногу на первую ракушечную ступеньку.
- Товарищ Туляков, стойте! - крикнул Петя, задыхаясь.
Туляков остановился с поднятой ногой. Он удивленно посмотрел на Петю и Валентину. Красные, потные, тяжело дыша, с ног до головы покрытые пылью, с фонарем "летучая мышь", который дрожал в руке у Валентины, они стояли, прислонившись к каменной стене туннеля, и не могли говорить от непонятного возбуждения.
Им было строжайше запрещено появляться даже близко у входа. Они это прекрасно знали. Это был личный приказ Черноиваненко. И все-таки они нарушили его! Это показалось так невероятно, что в первую минуту Черноиваненко даже как будто растерялся. Но вслед за тем густая краска гнева покрыла его лицо. Черноиваненко был вспыльчив, хотя и умел сдерживаться.
- Ты что? - сказал он, подходя к Валентине, и взял ее за плечи. - Вы что?.. Смеетесь над моими приказами?
- Дядя Гаврик... - пробормотал Петя, съежившись под его взглядом.
- Помолчи! - И Черноиваненко повторил раздельно, сквозь зубы: - Вы что, смеетесь над моими приказами, да?
Продолжая смотреть на Петю в упор суженными глазами, он еще крепче стиснул руками плечи Валентины.
- Смеетесь над моими приказами? Смеетесь над моими приказами, да?
- Мы не смеемся! - пискнула Валентина, в один миг превращаясь из довольно взрослой девицы в маленькую перепуганную девчушку.
- Вы сначала выслушайте! - сказал Петя. - Люди вам говорят, а вы не слушаете... Понимаете, что они заминировали "ежики"!
- Кто заминировал "ежики"? - спросил Черноиваненко. - Что ты там бормочешь?
- Немцы сегодня заминировали "ежики" - вам это, наконец, понятно? произнес Петя, наслаждаясь впечатлением, которое произвели его слова на Черноиваненко.
- Постой, постой...
- Да! - воскликнула Валентина.
- Ага! - прибавил Петя.
И они, перебивая друг друга, рассказали все, что услышали у колодца.
- Ну, это другое дело... - сказал Черноиваненко, остывая. - Тогда молодцы! Извините, что я вас чуть не выдрал.
- Ничего, пожалуйста, - вежливо ответил Петя.
То, что Петя и Валентина услышали у колодца, имело для подпольного райкома громадное, даже, может быть, решающее значение. Борьба, которую вели подпольщики с захватчиками, видимо, вступила в новую фазу. До сих пор подпольщикам приходилось иметь дело с одиночными румынскими жандармами, с местными полицаями, изредка с патрулями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
- Трофеи... - сказал Леня Цимбал таким осторожным, таким вкрадчивым и таким тихим, ласковым шепотом, как будто бы это говорил не человек, а сказочный эльф. - Товарищи, чтоб я пропал - трофеи!..
Вдруг он вскочил, изо всех сил одновременно ударил каблуками в землю, швырнул шапку в стенку и, уже не стесняясь и не сдерживаясь, закричал во все горло:
- Будь я трижды проклят, если это не трофеи!
- Подождите, - сказал Черноиваненко и вытер рукавом вспотевший лоб. Тихо, товарищи!
Он понял, что наконец наступила минута, которую с таким страстным нетерпением, с такой надеждой, с такой верой ждали все советские люди. Его лицо сделалось строгим, бледным, даже красивым. И он произнес медленно, раздельно, как бы выпуская слова из самой глубины души:
- Товарищи, я думаю, что это большая победа Красной Армии под Москвой. И об этой победе мы обязаны как можно скорее сообщить усатовским жителям... Туляков, готовься к выходу наверх.
Туляков был большой мастер этого дела.
Он уже несколько раз совершал такие внезапные выходы. Обычно он вдруг входил в хату - разумеется, предварительно хорошо разведав обстановку, останавливался возле двери и говорил весело, громко:
- Здравствуйте, люди добрые! Давно мы с вами не виделись. Добрый вечер! А я шел мимо вашей хаты, вспомнил, что здесь живут хорошие советские граждане, мои избиратели, и думаю: дай зайду.
Хозяева усаживали его к столу, а сами торопились заложить чем-нибудь окошко и выслать кого-нибудь из хлопчиков на улицу покараулить. Серафим Туляков снимал шапку, расстегивал свою пеструю телячью куртку, доставал гребешок и неторопливо поправлял прическу.
- Вы их не бойтесь, - говорил он, кивая на окно. - Пускай лучше они вас боятся! Недолго им еще здесь хозяйничать.
И он начинал спокойную, обстоятельную беседу, касаясь всех вопросов, которые волновали крестьянство. Он делал короткий обзор военных действий, объяснял международное положение, подвергал убийственной критике все мероприятия оккупационных властей, высмеивал фашистское хозяйство и фашистскую пропаганду, попутно делал указания, как надо поступать в таком-то и в таком-то случае. И все это с такой непринужденной, ленивой простотой, как будто дело происходило вовсе не в деревне, захваченной врагами, где каждый миг его могли схватить, опознать и убить на месте, а в глубоко мирной обстановке, на длинных зимних посиделках. Он умел не только хорошо говорить - он умел также и слушать. Он исподволь узнавал много очень важного для дальнейшей работы райкома.
Бывало так, что вдруг посреди беседы раздавался тревожный стук в окошко - предупреждение об опасности. Но и тогда Серафим Туляков не проявлял никакой торопливости. Он медленно вставал, медленно застегивался, надевал шапку и говорил со вздохом:
- Что-то я у вас, люди добрые, засиделся! Небось дома жинка скучает. Пойду до дому. Бывайте здоровы, не забывайте Советской власти. До скорого свидания.
Он выходил из хаты и вдруг исчезал, как призрак, за углом какой-нибудь плетенной из лозняка клуни, или за погребом, или за плетнем с надетыми на палки глечиками.
Иногда он отводил в сторонку старика хозяина и просил позычить немного муки, крупы или сала.
- Сколько вам будет не жалко, - говорил он, усмехаясь. - А то у меня дома голодные детки плачут.
Старик понимающе кивал головой. И, получив небольшой мешок, Туляков тут же непременно присаживался к столу и писал хозяину по всей форме расписку о получении взаймы продуктов от имени исполкома трудящихся Пригородного района.
А бывало и так, что его таинственно вызывали во двор, где его уже в темноте дожидались несколько хлопцев с поднятыми воротниками полушубков и шапками, надвинутыми на глаза. Он некоторое время беседовал с ними вполголоса, давал инструкции и, прощаясь, говорил под конец:
- Орудуйте, хлопцы! А я пошел.
Как видно, у него уже было всюду много таких "знакомых" хлопцев. Разумеется, его никто не спрашивал, откуда он появляется и куда потом исчезает. Об этом можно было только догадываться. Было ясно одно: что он всегда находился где-то поблизости, а значит, всегда где-то поблизости находилась и сама Советская власть и что именно эта власть, а не какая-нибудь другая и оставалась единственной, настоящей, законной властью.
Туляков давно уже не "показывался людям".
Теперь же он должен был выйти наверх и рассказать им о победе Красной Армии под Москвой. Он уже занес ногу на первую ракушечную ступеньку.
- Товарищ Туляков, стойте! - крикнул Петя, задыхаясь.
Туляков остановился с поднятой ногой. Он удивленно посмотрел на Петю и Валентину. Красные, потные, тяжело дыша, с ног до головы покрытые пылью, с фонарем "летучая мышь", который дрожал в руке у Валентины, они стояли, прислонившись к каменной стене туннеля, и не могли говорить от непонятного возбуждения.
Им было строжайше запрещено появляться даже близко у входа. Они это прекрасно знали. Это был личный приказ Черноиваненко. И все-таки они нарушили его! Это показалось так невероятно, что в первую минуту Черноиваненко даже как будто растерялся. Но вслед за тем густая краска гнева покрыла его лицо. Черноиваненко был вспыльчив, хотя и умел сдерживаться.
- Ты что? - сказал он, подходя к Валентине, и взял ее за плечи. - Вы что?.. Смеетесь над моими приказами?
- Дядя Гаврик... - пробормотал Петя, съежившись под его взглядом.
- Помолчи! - И Черноиваненко повторил раздельно, сквозь зубы: - Вы что, смеетесь над моими приказами, да?
Продолжая смотреть на Петю в упор суженными глазами, он еще крепче стиснул руками плечи Валентины.
- Смеетесь над моими приказами? Смеетесь над моими приказами, да?
- Мы не смеемся! - пискнула Валентина, в один миг превращаясь из довольно взрослой девицы в маленькую перепуганную девчушку.
- Вы сначала выслушайте! - сказал Петя. - Люди вам говорят, а вы не слушаете... Понимаете, что они заминировали "ежики"!
- Кто заминировал "ежики"? - спросил Черноиваненко. - Что ты там бормочешь?
- Немцы сегодня заминировали "ежики" - вам это, наконец, понятно? произнес Петя, наслаждаясь впечатлением, которое произвели его слова на Черноиваненко.
- Постой, постой...
- Да! - воскликнула Валентина.
- Ага! - прибавил Петя.
И они, перебивая друг друга, рассказали все, что услышали у колодца.
- Ну, это другое дело... - сказал Черноиваненко, остывая. - Тогда молодцы! Извините, что я вас чуть не выдрал.
- Ничего, пожалуйста, - вежливо ответил Петя.
То, что Петя и Валентина услышали у колодца, имело для подпольного райкома громадное, даже, может быть, решающее значение. Борьба, которую вели подпольщики с захватчиками, видимо, вступила в новую фазу. До сих пор подпольщикам приходилось иметь дело с одиночными румынскими жандармами, с местными полицаями, изредка с патрулями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106