Он пробежал глазами листок:
— Уж лучше я вам это переведу — С этими словами Ли взял авторучку и написал следующее:
Я полагаю, что мое "я" Слишком сплелось с вашим. И я не волен рассчитывать На вашу помощь более.
— А что значит «не волен рассчитывать»? — спросила Дуглесс.
— Это означает — «не заслуживаю вашей помощи», — пояснил Ли.
Следовательно, она почти правильно отгадала, что именно хотел сказать ей Николас в ту ночь, когда покинул ее и затем она отыскала его в таверне!
Ли протер рукою глаза и зевнул.
Затем он встал из-за стола, прошел к своей кровати и развалился на ней, успев сказать:
— Я только на минуточку! — и тут же отключился — как отключается свет;
Дуглесс же поспешила к небольшому деревянному сундучку, стоявшему на столике перед камином.
Хранившиеся внутри бумаги пожелтели и стали ломкими от старости, но почерк был вполне разборчив, и чернила не поблекли, как это бывает с современными чернилами, стоит бумаге пролежать год или два. Дуглесс с нетерпением схватила всю пачку, но сердце ее замерло, когда она рассмотрела документы повнимательнее: все записи были сделаны теми же знаками и в той же манере, в какой и записка, просунутая Николасом ей под дверь, так что ей не удалось бы разобрать ни слова.
Склонясь над бумагами, она пыталась на основании воспринятых отдельных слов догадаться о смысле всего текста, когда дверь внезапно распахнулась настежь.
— Ага! — воскликнул Николас, возникая на пороге со шпагой в руке, и шагнул в комнату.
Когда Дуглесс удалось наконец справиться с заколотившимся в испуге сердцем, она, одарив Николаса улыбкой, ехидно спросила:
— Так что, Арабелла наконец отпустила вас, да? Николас уставился на Ли, храпевшего на постели, затем перевел взгляд на Дуглесс, склонившуюся вновь над бумагами, и в глазах его появились признаки некоторого смущения.
— Она отправилась спать, — сообщил он.
— Что, одна? — полюбопытствовала Дуглесс. И не думая отвечать ей, Николас прошел к столу и взял одно из писем.
— Рука моей матери! — воскликнул он. Тон его побудил Дуглесс тотчас позабыть о своей ревности.
— Но я не в состоянии прочитать их! — сказала она.
— Ну что вы?! — притворно удивленно воскликнул он, приподымая бровь. — Хорошо, я мог бы поучить вас читать! Вечерами. Уверен, вы научитесь.
— Ну, ладно, ладно, — засмеялась Дуглесс. — Вы уже продемонстрировали мне все, что требовалось, а теперь сядьте-ка и читайте!
— А он? — спросил Николас, указывая кончиком шпаги на спящего Ли.
— А он будет спать ночь напролет! — отозвалась она. Николас положил шпагу на стол и принялся читать письмо. Поскольку Дуглесс никак не могла помочь ему в этом, она сидела тихонько и смотрела на него. Если он так уж любит свою супругу, так почему тогда испытывает ревность, стоит какому-нибудь постороннему мужчине лишь разок поглядеть на нее, на Дуглесс? И почему в таком случае он столь по-дурацки флиртует с этой Арабеллой?!
— Послушайте, Николас, — тихо спросила она, — а вы вообще-то задумывались когда-либо над тем, что произойдет, если вам не удастся вернуться в свою эпоху?
— Нет, — отозвался он, продолжая проглядывать письмо. — Но я обязан вернуться!
— Но что, если вы все-таки не вернетесь? Что, если вам суждено остаться здесь навсегда? — настаивала она.
— Меня отправили сюда отыскать ответы на кое-какие вопросы. Моей семье и лично мне тоже было причинено зло, и меня послали сюда исправить эту несправедливость, — ответил Николас.
Поигрывая ножнами его шпаги и поворачивая их так, чтобы украшавшие их камни сверкали при свете настольной лампы, Дуглесс спросила еще:
— А что, если вас направили сюда по какой-то иной причине? Которая не имеет ничего общего с обвинением вас в измене?
— Ну, и что же это могла тогда быть за причина? — спросил Николас.
— Не знаю, — ответила она, думая при этом: любовь, конечно.
Пристально глядя на нее и как бы читая ее мысли, он спросил:
— Уж не думаете ли вы, что причиной могла стать эта самая любовь, о которой вы говорили? — И, помолчав, добавил:
— Должно быть, в таком случае Господь — женщина, которая заботится о любви больше, чем о чести! — Он явно подтрунивал над ней!
— К вашему сведению, на свете немало людей, которые и вправду верят в то, что Господь — женщина! — воскликнула Дуглесс.
Николас в ответ лишь посмотрел на нее, но так, чтобы было совершенно понятно, сколь бредовой он считает подобную идею.
— Нет, в самом деле, — продолжила Дуглесс, — что, если вы все же не вернетесь? Что, если вы найдете то, что искали, и все-таки останетесь здесь? Ну, скажем, на год или больше?
— Но я не останусь! — твердо заявил Николас и поднял глаза на Дуглесс. Истекшие четыре сотни лет совершенно не переменили Арабеллу! — думал он. — Она осталась такой же: все так же жаждала новых и новых мужчин в постели, и сердце ее оставалось все таким же каменным. Но эта девушка, умевшая рассмешить его, помогавшая ему и глядящая сейчас на него своими большими глазами, в которых отчетливо читается все, что она чувствует… да, женщина вроде этой почти что способна вызвать в нем желание остаться здесь!
— Нет, я обязан вернуться! — решительно повторил он, и вновь обратил взор к бумагам.
— Разумеется, я понимаю, что все это дьявольски важно, — говорила между тем Дуглесс, — и все же: произошло это очень к очень давно, и, как представляется, в конечном-то счете псе кончилось вполне благополучно. Ваша матушка вышла замуж за богатого человека и остаток дней своих прожила в роскоши — так что нельзя сказать, будто ее взяли да и вышнырнули куда-то на мороз или проделали что-нибудь еще в таком же духе! Конечно, мне известно, что ваше семейство лишилось всех принадлежавших Стэффордам владений, но ведь после вас там никого не осталось? Вы сами говорили, что детей у вас не было, и брат ваш умер, не оставив потомства. Так кого же, собственно, вы лишили имущества, а?! Ваши владения отошли королеве Елизавете, а она сумела сделать из Англии великую державу, и, вполне вероятно, ваши деньги пошли на благо вашей же страны! И возможно…
— Ну, хватит! — сердито воскликнул Николас. — Вы не в состоянии понять, что такое честь! Сама память обо мне подвергается осмеянию! Арабелла сказала, она все это прочла: мир ваш помнит обо мне лишь то, что написал тот самый слуга! Я-то знаю, что он собою представлял, этот слуга: урод, на которого ни одна женщина не польстилась бы!
— Ладно, пусть даже он написал о вас такое! Но, простите меня, Николас, ведь все это уже произошло! С этим покончено, и историю, вероятно, невозможно переменить! Я же просто полюбопытствовала, что именно стали бы вы делать, если вдруг вам пришлось бы остаться тут, если обратно вас не отозвали бы! — сказала Дуглесс.
Но Николасу не хотелось даже размышлять на эту тему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
— Уж лучше я вам это переведу — С этими словами Ли взял авторучку и написал следующее:
Я полагаю, что мое "я" Слишком сплелось с вашим. И я не волен рассчитывать На вашу помощь более.
— А что значит «не волен рассчитывать»? — спросила Дуглесс.
— Это означает — «не заслуживаю вашей помощи», — пояснил Ли.
Следовательно, она почти правильно отгадала, что именно хотел сказать ей Николас в ту ночь, когда покинул ее и затем она отыскала его в таверне!
Ли протер рукою глаза и зевнул.
Затем он встал из-за стола, прошел к своей кровати и развалился на ней, успев сказать:
— Я только на минуточку! — и тут же отключился — как отключается свет;
Дуглесс же поспешила к небольшому деревянному сундучку, стоявшему на столике перед камином.
Хранившиеся внутри бумаги пожелтели и стали ломкими от старости, но почерк был вполне разборчив, и чернила не поблекли, как это бывает с современными чернилами, стоит бумаге пролежать год или два. Дуглесс с нетерпением схватила всю пачку, но сердце ее замерло, когда она рассмотрела документы повнимательнее: все записи были сделаны теми же знаками и в той же манере, в какой и записка, просунутая Николасом ей под дверь, так что ей не удалось бы разобрать ни слова.
Склонясь над бумагами, она пыталась на основании воспринятых отдельных слов догадаться о смысле всего текста, когда дверь внезапно распахнулась настежь.
— Ага! — воскликнул Николас, возникая на пороге со шпагой в руке, и шагнул в комнату.
Когда Дуглесс удалось наконец справиться с заколотившимся в испуге сердцем, она, одарив Николаса улыбкой, ехидно спросила:
— Так что, Арабелла наконец отпустила вас, да? Николас уставился на Ли, храпевшего на постели, затем перевел взгляд на Дуглесс, склонившуюся вновь над бумагами, и в глазах его появились признаки некоторого смущения.
— Она отправилась спать, — сообщил он.
— Что, одна? — полюбопытствовала Дуглесс. И не думая отвечать ей, Николас прошел к столу и взял одно из писем.
— Рука моей матери! — воскликнул он. Тон его побудил Дуглесс тотчас позабыть о своей ревности.
— Но я не в состоянии прочитать их! — сказала она.
— Ну что вы?! — притворно удивленно воскликнул он, приподымая бровь. — Хорошо, я мог бы поучить вас читать! Вечерами. Уверен, вы научитесь.
— Ну, ладно, ладно, — засмеялась Дуглесс. — Вы уже продемонстрировали мне все, что требовалось, а теперь сядьте-ка и читайте!
— А он? — спросил Николас, указывая кончиком шпаги на спящего Ли.
— А он будет спать ночь напролет! — отозвалась она. Николас положил шпагу на стол и принялся читать письмо. Поскольку Дуглесс никак не могла помочь ему в этом, она сидела тихонько и смотрела на него. Если он так уж любит свою супругу, так почему тогда испытывает ревность, стоит какому-нибудь постороннему мужчине лишь разок поглядеть на нее, на Дуглесс? И почему в таком случае он столь по-дурацки флиртует с этой Арабеллой?!
— Послушайте, Николас, — тихо спросила она, — а вы вообще-то задумывались когда-либо над тем, что произойдет, если вам не удастся вернуться в свою эпоху?
— Нет, — отозвался он, продолжая проглядывать письмо. — Но я обязан вернуться!
— Но что, если вы все-таки не вернетесь? Что, если вам суждено остаться здесь навсегда? — настаивала она.
— Меня отправили сюда отыскать ответы на кое-какие вопросы. Моей семье и лично мне тоже было причинено зло, и меня послали сюда исправить эту несправедливость, — ответил Николас.
Поигрывая ножнами его шпаги и поворачивая их так, чтобы украшавшие их камни сверкали при свете настольной лампы, Дуглесс спросила еще:
— А что, если вас направили сюда по какой-то иной причине? Которая не имеет ничего общего с обвинением вас в измене?
— Ну, и что же это могла тогда быть за причина? — спросил Николас.
— Не знаю, — ответила она, думая при этом: любовь, конечно.
Пристально глядя на нее и как бы читая ее мысли, он спросил:
— Уж не думаете ли вы, что причиной могла стать эта самая любовь, о которой вы говорили? — И, помолчав, добавил:
— Должно быть, в таком случае Господь — женщина, которая заботится о любви больше, чем о чести! — Он явно подтрунивал над ней!
— К вашему сведению, на свете немало людей, которые и вправду верят в то, что Господь — женщина! — воскликнула Дуглесс.
Николас в ответ лишь посмотрел на нее, но так, чтобы было совершенно понятно, сколь бредовой он считает подобную идею.
— Нет, в самом деле, — продолжила Дуглесс, — что, если вы все же не вернетесь? Что, если вы найдете то, что искали, и все-таки останетесь здесь? Ну, скажем, на год или больше?
— Но я не останусь! — твердо заявил Николас и поднял глаза на Дуглесс. Истекшие четыре сотни лет совершенно не переменили Арабеллу! — думал он. — Она осталась такой же: все так же жаждала новых и новых мужчин в постели, и сердце ее оставалось все таким же каменным. Но эта девушка, умевшая рассмешить его, помогавшая ему и глядящая сейчас на него своими большими глазами, в которых отчетливо читается все, что она чувствует… да, женщина вроде этой почти что способна вызвать в нем желание остаться здесь!
— Нет, я обязан вернуться! — решительно повторил он, и вновь обратил взор к бумагам.
— Разумеется, я понимаю, что все это дьявольски важно, — говорила между тем Дуглесс, — и все же: произошло это очень к очень давно, и, как представляется, в конечном-то счете псе кончилось вполне благополучно. Ваша матушка вышла замуж за богатого человека и остаток дней своих прожила в роскоши — так что нельзя сказать, будто ее взяли да и вышнырнули куда-то на мороз или проделали что-нибудь еще в таком же духе! Конечно, мне известно, что ваше семейство лишилось всех принадлежавших Стэффордам владений, но ведь после вас там никого не осталось? Вы сами говорили, что детей у вас не было, и брат ваш умер, не оставив потомства. Так кого же, собственно, вы лишили имущества, а?! Ваши владения отошли королеве Елизавете, а она сумела сделать из Англии великую державу, и, вполне вероятно, ваши деньги пошли на благо вашей же страны! И возможно…
— Ну, хватит! — сердито воскликнул Николас. — Вы не в состоянии понять, что такое честь! Сама память обо мне подвергается осмеянию! Арабелла сказала, она все это прочла: мир ваш помнит обо мне лишь то, что написал тот самый слуга! Я-то знаю, что он собою представлял, этот слуга: урод, на которого ни одна женщина не польстилась бы!
— Ладно, пусть даже он написал о вас такое! Но, простите меня, Николас, ведь все это уже произошло! С этим покончено, и историю, вероятно, невозможно переменить! Я же просто полюбопытствовала, что именно стали бы вы делать, если вдруг вам пришлось бы остаться тут, если обратно вас не отозвали бы! — сказала Дуглесс.
Но Николасу не хотелось даже размышлять на эту тему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132