Теперь я увидела его насквозь: печень, разъеденная циррозом честолюбия; легкие, отягощенные кавернами амбиций; и сердце, качающее спесь по венам. Ему необходимо обладать редкой вещью, чтобы утвердиться в собственных глазах. И в глазах всех окружающих тоже. Представительский “Мерседес” есть у каждого второго, любовница-фотомодель — у каждого первого, а вот картина, которой никогда не было в частной коллекции… Я представила себе загородный дом Титова — где-нибудь в освежеванном нуворишами Репине. Или Комарове. Он поставит “Всадников” на каминную полку, между какими-нибудь породистыми пастухом и пастушкой из фарфора. По средам “Всадников” будет протирать от пыли домработница, а по пятницам Алексей Алексеевич Титов займется приемом зарубежных деловых партнеров: “I hope you will fill at home with us”.
Они выпьют баккарди и уставятся в картину. Это очень редкая вещь, скажет Алексей Алексеевич, единственная вещь голландского художника Лукаса ван Остреа, находящаяся в частной коллекции. С таким человеком стоит иметь дело, подумают деловые партнеры, это солидный человек. Это человек, не лишенный вкуса. Это богатый человек, верящий в стабильность: только в стабильных обществах люди вкладывают в картины большие деньги. Так подумают его партнеры. И подпишут с ним соглашение о намерениях.
А потом приедут его приятели. Они выпьют водки, и Леха Титов небрежно скажет им, что отвалил за картину миллион баксов. Сумасшедший мужик, подумают его приятели, но до чего широкая душа!.. В России любят широкие души…
Я хоть сейчас бы отдала картину идиоту-подвижнику Херри-бою, но нам нужны деньги. Очень нужны. И мне, и Жеке, и двойняшкам, и Лаврухе…
Лавруха.
Я немедленно должна позвонить ему, не хватало, чтобы неучтенные нами Лялицы всплыли в самый последний момент.
— Вы не слушаете, — вернул меня к действительности голос Титова.
— Я все уже выслушала, — я поднялась из-за стола. — Простите, мне нужно позвонить.
Я воспользовалась телефоном, любезно предоставленным мне метрдотелем. Набрав номер Лаврухиной мастерской, я принялась считать звонки. Лавруха снял трубку на седьмой.
— Ну что ты за человек, Кэт? Мешаешь человеку спать и видеть сны.
— Лавруха, — выдохнула я в трубку. — Лялицы!
— А что — Лялицы?
— Я еду туда.
— С ума сошла! — Лавруха сразу проснулся. — Что за блажь?
— А вдруг он объявится в Питере, этот публицист? Или узнает об аукционе из газет? И предъявит задокументированные права? И расскажет, что картина была подарена коллекционеру Гольтману? Нас же посадят… — тут я понизила голос. — За соучастие в краже. И сокрытие улик от следствия…
— Ты вообще где находишься?
— В ресторане…
— Эти мысли тебе печеночный паштет навеял, что ли?
— Японские рыбные лепешки, — огрызнулась я.
— Тогда понятно. Не жри на ночь, сколько раз тебя предупреждал. И вообще, с каких пирогов должен объявиться этот чертов публицист? — продолжил гастрономическую тему Лавруха.
— Мало ли…
— Во-первых, какую картину он подарил Гольтману?
— Нашу…
— Какую из двух? У нас же две картины, не забывай. Левая створка триптиха. И продаем мы не твоего двойника, а “Всадников Апокалипсиса”. А о “Всадниках” никто и понятия не имел до этого лета. Усекла? А если ты отправишься в Лялицы и начнешь устраивать там дознание… Мне продолжить?
Яснее ясного. Сонный Лавруха оказался гораздо прозорливее меня. Я даже рассмеялась: нужно же быть такой дурой! Со “Всадниками” нам ничто не угрожает, потому что их просто не существовало в природе до июля месяца. В который раз я умилилась расположению звезд над нашими преступными головами.
— Ну, что ты замолчала? — недовольно спросил у меня Лавруха.
— Пребываю в немом восхищении. Ты прав, Снегирь. Никакой горячки я пороть не буду.
— Вот и умница, Кэт. Кстати, с кем это ты заседаешь в ресторане? Уж не голландец ли расщедрился?
— Да нет. Наш с тобой соотечественник.
— Ну-ну… Ладно, без любви не давай. Пока.
Лавруха отключился, а я еще несколько минут простояла возле телефона. А затем, поблагодарив метрдотеля, вышла на улицу и глубоко вдохнула ночной воздух. И снова услышала дальние глухие раскаты грома. Странные шутки шутит природа: гром без грозы и дождя, аномально жаркое лето, возникшая из небытия картина… В этом городе возможно все, что угодно. Ни в одном другом месте ничего подобного случиться не может.
Вывеска ресторана “Анаис” все еще подмигивала мне неоном, а за столиком все еще сидел Алексей Алексеевич Титов. Меня он больше не увидит, во всяком случае, до аукциона. Агнесса Львовна и представительский “Мерседес” злорадно помахали мне ручкой.
Я перешла на другую сторону улицы, юркнула в подворотню и спустя несколько минут уже стояла на набережной Фонтанки. Где-то далеко, над Невским, болталось светлое от огней, почти предрассветное небо, а здесь, у Фонтанки, было темно и тихо. Так же темно и тихо, как в моей душе. Она плыла сейчас в почти невидимой воде, преломляясь и обретая самые неожиданные очертания. Да, именно так, эти отражения и преломления собственной души пугали меня. За какой-то месяц я понаделала массу мелких и крупных подлостей и при этом чувствовала себя прекрасно. Но кто сказал, что добро есть норма, а зло — аномалия?
Зло всегда эротично, вспомнила я асексуального Ламберта-Херри Якобса.
Если это правда, то скоро я заблистаю на обложках “Плейбоя”.
Эта мысль так понравилась мне, что я рассмеялась, нашарила на парапете маленький камешек и швырнула его в реку. Жаль, что поблизости нет спуска, а то я бы спустилась к воде и с удовольствием поболтала бы в ней ногами. Послезавтра, нет, уже завтра, будет аукцион, “Всадники” обретут нового хозяина, а мы — свободу…
— О чем задумались? — раздался за моей спиной вкрадчивый голос.
Я обернулась. Так и есть, Алексей Алексеевич Титов собственной персоной.
— Прелестный городишко Санкт-Петербург, — я была вовсе не расположена продолжать знакомство.
— Неплохой. Почему вы ушли?
— Мне надоела ваша мышиная возня вокруг картины. По-моему, вы получили от меня исчерпывающую информацию. А я оттянулась по полной программе.
— Только за ужин не заплатили, — он все-таки не удержался от укола.
— Кому?
— Мне.
— Пришлите счет на галерею.
Я наконец-то отклеилась от парапета и двинулась в сторону Невского. Алексей Алексеевич последовал за мной. В полном молчании мы прошли несколько кварталов и оказались на площади Ломоносова.
Завидев вдали машину, я подняла руку.
Титов посчитал это достаточным поводом, чтобы возобновить разговор.
— Зачем? Я сам подвезу вас…
— Обойдусь, — бросила я, но руку все же опустила.
— Мне не трудно.
Чего уж трудного: за нашими спинами маячила вереница джипов и намозоливший мне глаза “Мерседес”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105