Разве это так уж невероятно?
ДеВар заглянул в глаза госпожи Перрунд и улыбнулся:
– Вполне вероятно, моя госпожа.
– Хорошо, – сказала она, скрестив руки и снова склонясь над игровой доской. – Именно в такой конец я и буду верить. Может быть, продолжим игру? Кажется, сейчас мой ход.
ДеВар улыбнулся, глядя, как Перрунд подносит сжатый кулак ко рту. Взгляд ее из-под длинных светлых ресниц бегал туда-сюда по доске, задерживаясь время от времени на тех или иных фигурах, а потом продолжал скользить.
На ней было простое длинное красное платье, какие носили старшие придворные дамы, – этот фасон протектор унаследовал от более древнего королевства, покоренного им и его генералами в ходе войны за трон. Придворные прекрасно знали, что высокое положение Перрунд определяется скорее важностью услуг, оказанных ею ранее протектору УрЛейну, чем ее возрастом, и она продолжала неистово гордиться этой репутацией (репутацией самой любимой наложницы человека, который еще не выбрал себе жены).
Имелась и другая причина ее столь высокого положения, напоминание о которой, красное, как и платье, было при ней, – повязка, в которой лежала ее усохшая левая рука.
Любой придворный мог бы рассказать вам, что Перрунд отдала своему возлюбленному генералу больше, чем любая другая женщина, – она пожертвовала своей рукой, чтобы защитить его от клинка убийцы, и при этом чуть не рассталась с жизнью, потому что лезвие, разрубившее мышцы, сухожилия и повредившее кость, рассекло и артерию, и Перрунд чуть не изошла кровью, пока стражники спешно уносили УрЛейна прочь и обезвреживали убийцу.
Иссохшая рука была ее единственным, хотя и страшноватым, изъяном. Во всем остальном она была высока и прекрасна, как сказочная принцесса, и молодые женьщины из гарема, видевшие ее обнаженной в банях, тщетно разглядывали ее золотистую кожу в поисках каких-либо признаков возраста. У Перрунд было широкое лицо, слишком широкое, на ее взгляд, и потому, если она не надевала нарядных головных уборов, то укладывала светлые волосы так, чтобы лицо казалось поуже, а головные уборы выполняли ту же роль на публике. Нос у нее был невелик, а рот мог показаться простоватым, но это впечатление пропадало, когда она улыбалась, – а это случалось часто.
Зрачки ее были в золотистых и голубых крапинках, большие глаза смотрели открытым и каким-то невинным взглядом. В них могла мгновенно появляться боль, если она слышала оскорбления в свой адрес или рассказы о жестокостях и насилии, но это напоминало летнюю грозу – вскоре глаза ее, так же мгновенно, загорались обычной для них живостью. Казалось, она почти по-детски радуется жизни вообще, о чем свидетельствовали искорки в ее глазах, а люди, считавшие себя знатоками в таких вещах, говорили, что при дворе, кроме нее, нет никого, кто способен помериться силой взгляда с протектором.
– Вот так, – сказала она, передвинув фигуру в глубь игрового поля ДеВара и откинувшись назад.
Здоровой рукой она массировала больную, неподвижно и безжизненно покоящуюся на красной повязке. Де-Вар подумал, что та похожа на руку больного ребенка – такая бледная и тонкая, с почти прозрачной кожей. Он знал, что искалеченная рука до сих пор болит, а сама Перрунд не всегда отдает себе отчет в том, что своей здоровой рукой нянчит свою больную, как вот теперь. Он видел это, не глядя на ее руку, потому что их взгляды встретились, когда Перрунд поудобнее устраивалась на диванных подушках, напоминавших ягоды на зимнем кусте – налитые, красные, лежащие россыпью.
Они сидели в гостевой комнате внешнего гарема, куда по особым случаям допускались близкие родственники наложниц. ДеВар в очередной раз пришел сюда с УрЛейном, который решил провести время с новенькими обитательницами гарема. Для ДеВара было сделано исключение – только ему разрешалось входить в гостевую комнату, пока протектор посещает гарем. Это означало, что ДеВар находился чуть ближе к УрЛейну, чем того хотелось протектору, во время этих интерлюдий, но значительно дальше, чем нужно было ДеВару, чтобы не волноваться за жизнь своего хозяина.
ДеВар знал, какие шутки ходят о нем при дворе. Говорили, что его мечта – быть так близко к хозяину, чтобы вытирать задницу генерала в уборной и его член в гареме. Другая шутка гласила, что он тайно желает быть женщиной, тогда при пробуждении у генерала желания тому не нужно было бы никуда отправляться – ведь верный телохранитель всегда рядом и нет надобности в рискованном телесном контакте с кем-то другим.
Слышал ли эту шутку Стайк, главный евнух гарема, – вопрос спорный. Конечно же, он смотрел на телохранителя с крайним и притом профессиональным подозрением. Главный евнух всей своей массой восседал на привычном месте в конце вытянутого помещения, освещенного сверху тремя фарфоровыми светильниками. Стены комнаты были сплошь увешаны собранными в волны занавесями из расшитой парчи. Кроме того, материя лентами и петлями свисала с потолка в пространствах между светильниками и колыхалась на ветру, поддувавшем из отверстий в потолке. Главный евнух Стайк был одет в просторную белую одежду, висевшую складками на теле, а его необъятную талию подпоясывал шнурок, на котором висели золотые и серебряные цепочки с ключами. Время от времени он бросал взгляд на других девушек в чадрах, избравших гостевую комнату для смешливого шушуканья и игр, никогда не обходившихся без криков и разбирательств, но в основном его внимание было сосредоточено на единственном мужчине в комнате и его игре с покалеченной наложницей Перрунд.
ДеВар уставился на доску. Фигуре его императора грозила – сейчас или через ход-другой – опасность. Перрунд изящно фыркнула, и ДеВар, подняв глаза, увидел, что ее здоровая рука прижата ко рту, раскрашенные золотом ноготки выделяются на фоне губ, а в широко открытых глазах застыло невинное выражение.
– Что? – спросила она.
– Ты сама знаешь что, – сказал он, улыбаясь. – Ты нацелилась на моего императора.
– ДеВар, – неодобрительно изрекла Перрунд, – ты хочешь сказать, что я нацелилась на твоего протектора.
– Гм-м-м, – сказал он, упираясь локтями в колени и кладя подбородок на кулаки.
Теперь, после распада прежней империи и падения последнего короля Тассасена, император официально именовался протектором. Новые комплекты игры «Спор монархов» продавались теперь в Тассасене в коробках, на которых для умевших читать было написано «Спор вождей», фигуры же изменились следующим образом: протектор вместо императора, генералы вместо королей, полковники вместо герцогов, а вместо прежних баронов – капитаны. Многие из тех, кто боялся нового режима либо желал продемонстрировать преданность ему, выбросили старые комплекты игры вместе с портретами короля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
ДеВар заглянул в глаза госпожи Перрунд и улыбнулся:
– Вполне вероятно, моя госпожа.
– Хорошо, – сказала она, скрестив руки и снова склонясь над игровой доской. – Именно в такой конец я и буду верить. Может быть, продолжим игру? Кажется, сейчас мой ход.
ДеВар улыбнулся, глядя, как Перрунд подносит сжатый кулак ко рту. Взгляд ее из-под длинных светлых ресниц бегал туда-сюда по доске, задерживаясь время от времени на тех или иных фигурах, а потом продолжал скользить.
На ней было простое длинное красное платье, какие носили старшие придворные дамы, – этот фасон протектор унаследовал от более древнего королевства, покоренного им и его генералами в ходе войны за трон. Придворные прекрасно знали, что высокое положение Перрунд определяется скорее важностью услуг, оказанных ею ранее протектору УрЛейну, чем ее возрастом, и она продолжала неистово гордиться этой репутацией (репутацией самой любимой наложницы человека, который еще не выбрал себе жены).
Имелась и другая причина ее столь высокого положения, напоминание о которой, красное, как и платье, было при ней, – повязка, в которой лежала ее усохшая левая рука.
Любой придворный мог бы рассказать вам, что Перрунд отдала своему возлюбленному генералу больше, чем любая другая женщина, – она пожертвовала своей рукой, чтобы защитить его от клинка убийцы, и при этом чуть не рассталась с жизнью, потому что лезвие, разрубившее мышцы, сухожилия и повредившее кость, рассекло и артерию, и Перрунд чуть не изошла кровью, пока стражники спешно уносили УрЛейна прочь и обезвреживали убийцу.
Иссохшая рука была ее единственным, хотя и страшноватым, изъяном. Во всем остальном она была высока и прекрасна, как сказочная принцесса, и молодые женьщины из гарема, видевшие ее обнаженной в банях, тщетно разглядывали ее золотистую кожу в поисках каких-либо признаков возраста. У Перрунд было широкое лицо, слишком широкое, на ее взгляд, и потому, если она не надевала нарядных головных уборов, то укладывала светлые волосы так, чтобы лицо казалось поуже, а головные уборы выполняли ту же роль на публике. Нос у нее был невелик, а рот мог показаться простоватым, но это впечатление пропадало, когда она улыбалась, – а это случалось часто.
Зрачки ее были в золотистых и голубых крапинках, большие глаза смотрели открытым и каким-то невинным взглядом. В них могла мгновенно появляться боль, если она слышала оскорбления в свой адрес или рассказы о жестокостях и насилии, но это напоминало летнюю грозу – вскоре глаза ее, так же мгновенно, загорались обычной для них живостью. Казалось, она почти по-детски радуется жизни вообще, о чем свидетельствовали искорки в ее глазах, а люди, считавшие себя знатоками в таких вещах, говорили, что при дворе, кроме нее, нет никого, кто способен помериться силой взгляда с протектором.
– Вот так, – сказала она, передвинув фигуру в глубь игрового поля ДеВара и откинувшись назад.
Здоровой рукой она массировала больную, неподвижно и безжизненно покоящуюся на красной повязке. Де-Вар подумал, что та похожа на руку больного ребенка – такая бледная и тонкая, с почти прозрачной кожей. Он знал, что искалеченная рука до сих пор болит, а сама Перрунд не всегда отдает себе отчет в том, что своей здоровой рукой нянчит свою больную, как вот теперь. Он видел это, не глядя на ее руку, потому что их взгляды встретились, когда Перрунд поудобнее устраивалась на диванных подушках, напоминавших ягоды на зимнем кусте – налитые, красные, лежащие россыпью.
Они сидели в гостевой комнате внешнего гарема, куда по особым случаям допускались близкие родственники наложниц. ДеВар в очередной раз пришел сюда с УрЛейном, который решил провести время с новенькими обитательницами гарема. Для ДеВара было сделано исключение – только ему разрешалось входить в гостевую комнату, пока протектор посещает гарем. Это означало, что ДеВар находился чуть ближе к УрЛейну, чем того хотелось протектору, во время этих интерлюдий, но значительно дальше, чем нужно было ДеВару, чтобы не волноваться за жизнь своего хозяина.
ДеВар знал, какие шутки ходят о нем при дворе. Говорили, что его мечта – быть так близко к хозяину, чтобы вытирать задницу генерала в уборной и его член в гареме. Другая шутка гласила, что он тайно желает быть женщиной, тогда при пробуждении у генерала желания тому не нужно было бы никуда отправляться – ведь верный телохранитель всегда рядом и нет надобности в рискованном телесном контакте с кем-то другим.
Слышал ли эту шутку Стайк, главный евнух гарема, – вопрос спорный. Конечно же, он смотрел на телохранителя с крайним и притом профессиональным подозрением. Главный евнух всей своей массой восседал на привычном месте в конце вытянутого помещения, освещенного сверху тремя фарфоровыми светильниками. Стены комнаты были сплошь увешаны собранными в волны занавесями из расшитой парчи. Кроме того, материя лентами и петлями свисала с потолка в пространствах между светильниками и колыхалась на ветру, поддувавшем из отверстий в потолке. Главный евнух Стайк был одет в просторную белую одежду, висевшую складками на теле, а его необъятную талию подпоясывал шнурок, на котором висели золотые и серебряные цепочки с ключами. Время от времени он бросал взгляд на других девушек в чадрах, избравших гостевую комнату для смешливого шушуканья и игр, никогда не обходившихся без криков и разбирательств, но в основном его внимание было сосредоточено на единственном мужчине в комнате и его игре с покалеченной наложницей Перрунд.
ДеВар уставился на доску. Фигуре его императора грозила – сейчас или через ход-другой – опасность. Перрунд изящно фыркнула, и ДеВар, подняв глаза, увидел, что ее здоровая рука прижата ко рту, раскрашенные золотом ноготки выделяются на фоне губ, а в широко открытых глазах застыло невинное выражение.
– Что? – спросила она.
– Ты сама знаешь что, – сказал он, улыбаясь. – Ты нацелилась на моего императора.
– ДеВар, – неодобрительно изрекла Перрунд, – ты хочешь сказать, что я нацелилась на твоего протектора.
– Гм-м-м, – сказал он, упираясь локтями в колени и кладя подбородок на кулаки.
Теперь, после распада прежней империи и падения последнего короля Тассасена, император официально именовался протектором. Новые комплекты игры «Спор монархов» продавались теперь в Тассасене в коробках, на которых для умевших читать было написано «Спор вождей», фигуры же изменились следующим образом: протектор вместо императора, генералы вместо королей, полковники вместо герцогов, а вместо прежних баронов – капитаны. Многие из тех, кто боялся нового режима либо желал продемонстрировать преданность ему, выбросили старые комплекты игры вместе с портретами короля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98