Я на подгибающихся ногах направился по залу к стражникам. Меня схватили за шиворот и затолкали в комнату, где два высоких стражника держали за руки доктора, прижав ее спиной к стене. Она кричала на них.
Герцог Ормин неподвижно лежал на полу лицом вверх в огромной луже темной крови. Горло его было перерезано. Из груди чуть выше сердца торчало тонкое, плоское металлическое полотно; я пригляделся – это была ручка ножа, целиком изготовленного из металла. Я узнал один из скальпелей доктора.
Думаю, на какое-то время я утратил способность говорить. Я думаю, что и способность слышать тоже утратил. Доктор продолжала что-то кричать стражникам. Потом она увидела меня и стала кричать мне, но я никак не мог разобрать, что именно. Я упал бы на пол, если бы двое стражников не держали меня за шиворот. Один из стражей наклонился над телом. Ему пришлось встать на колени у головы герцога, потому что темная лужа все еще расползалась по деревянному полу. Он поднял веко одного из глаз герцога.
Та часть моего мозга, которая все еще действовала, подсказала мне, что если он проверяет, жив ли Ормин, то это глупость с его стороны, потому что количество крови на полу и неподвижная рукоятка скальпеля, торчащая из груди герцога, говорят сами за себя.
Стражник что-то сказал. Мне, кажется, он произнес: «Мертв» – или что-то похожее, но точно я не помню.
Потом в комнату вошли новые стражники, их стало так много, что они загородили от меня доктора.
Нас увели. Я снова перестал нормально слышать и не мог говорить, пока мы не пришли на место назначения, оказавшись снова в главной части дворца, в камере пыток, где нас ждал главный допрашиватель герцога Кветтила, мастер Ралиндж.
Хозяин, оказавшись в камере пыток, я понял, что вы, вероятно, оставили меня. Возможно, по первоначальному плану меня ждала другая судьба, потому что в записке, написанной, по-видимому, вами, было сказано «конфиденциально», из чего вытекало – доктор должна отправиться на встречу одна, без меня, а потому я счел, что меня решили избавить от обвинений, которые собирались предъявить доктору. Но я последовал за ней и не догадался никому сообщить о моих опасениях.
А еще я струсил, когда человек, который, судя по всему, и был настоящим убийцей герцога Ормина, пустился навстречу мне по коридору. Вместо того чтобы оставаться на месте, я бросился наутек и спрятался в стенном шкафу. Я стоял, прижавшись к полкам шкафа, и молился, чтобы он не заглянул внутрь и не обнаружил меня. И вот теперь (когда меня и доктора затолкали в камеру, где мы уже побывали, когда нас вызывал мастер Нолиети) я понял, что сам виноват в своих несчастьях.
Доктор держалась великолепно.
Она шла высоко подняв голову и распрямив плечи. Меня же приходилось тащить, потому что ноги совершенно не слушались меня. Если бы мне хватило ума, я бы кричал, вопил и сопротивлялся, но я был слишком ошеломлен случившимся. На гордом лице доктора читались смирение и поражение – но никаких следов паники или страха. Я не обманывался на свой счет, прекрасно понимая, что и со стороны выгляжу ничуть не лучше, чем чувствую себя, а ведь я жалко трясся от ужаса, мои ноги стали как студень.
Стыдно ли мне признаться в том, что я испачкал штаны? Пожалуй, нет. Мастер Ралиндж был общепризнанным виртуозом мучений.
Камера пыток.
Мне показалось, что она прекрасно освещена. Из стен торчали факелы и свечи. Видимо, мастер Ралиндж любил видеть, что он делает. Нолиети предпочитал более темную и угрожающую атмосферу.
Я уже был готов к тому, чтобы выложить все о докторе и о ее работе. Я смотрел на дыбу, на клетку, на ванну, на жаровню, на ложе, кочерги, клещи и весь остальной инструмент, и моя любовь, моя преданность ей, сама моя честь превратились в воду и пролились по моей ноге на пол. Я знал: я скажу все, что от меня потребуют, лишь бы спасти себя.
Доктор была обречена. Сомнений у меня не оставалось никаких. Что бы я ни сделал, что бы ни сказал, это ее уже не спасет. Все было подстроено так, чтобы она не отвертелась от обвинения. Подозрительная записка, странное место встречи, путь отступления, подготовленный для настоящего убийцы, своевременное появление стражников в полной готовности, даже тот факт, что глаза у мастера Ралинджа горели, свечи и факелы в камере были зажжены, а жаровня растоплена… – все это говорило о существовании плана, о сговоре. Доктора заманили в эту ловушку люди, обладающие немалой властью, а потому я абсолютно ничего не мог сделать, чтобы спасти ее от страшной участи или хоть как-то облегчить наказание.
Те из вас, кто, читая это, думают: «Я бы сделал все, лишь бы уменьшить ее мучения», пусть подумают как следует, пусть представят, как их волокут в камеру пыток, как они видят приготовленные для них инструменты. Когда вы их видите, то думаете лишь о том, как избежать знакомства с ними.
Доктор не сопротивлялась – ее поставили на лоток в полу, опустили на колени, потом остригли и побрили. Это, казалось, огорчило ее, потому что она принялась кричать и стонать. Стриг ее и обривал сам мастер Ралиндж, делал он это любовно, тщательно. Он сжимал в кулак каждую прядь состриженных им с головы волос, подносил к носу и медленно вдыхал ее запах. Меня тем временем привязали к металлической раме.
Я не помню, что кричала доктор, что говорил мастер Ралиндж. Я знаю только, что они обменивались какими-то словами. Разнокалиберные зубы во рту мастера пыток поблескивали в свете факелов.
Ралиндж провел рукой по голове доктора, его рука остановилась за ее левым ухом, и он посмотрел туда внимательнее, бормоча что-то вполголоса – слов я не мог разобрать. Потом он приказал раздеть ее и уложить на металлическую кровать рядом с жаровней. Пока доктора раздевали два стражника – те, что привели ее в это жуткое место, – палач медленно развязал на себе кожаный передник и снял его, потом неторопливо, со смыслом начал расстегивать на себе штаны. Он смотрел, как двое стражников (даже четверо, потому что доктор сопротивлялась что было сил) раздевают мою хозяйку.
И я увидел то, что всегда жаждал увидеть, смог взглянуть на то, что рисовало по ночам мое распаленное воображение.
Я увидел доктора обнаженной.
Но сейчас ничто не откликнулось во мне. Она боролась, дергалась, сопротивлялась, пыталась ударить, лягнуть, укусить, кожа ее натянулась от напряжения, лицо ее блестело от слез и покраснело от страха и ярости. Это было ничуть не похоже на мои похотливые видения. Ничего похожего на притягательную красоту. Я видел женщину, которая через несколько мгновений должна была самым подлым и отвратительным образом подвергнуться насилию, потом пытке, а потом встретить смерть. Она знала это не хуже меня, не хуже Ралинджа и двух его помощников, не хуже стражников, которые привели нас сюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Герцог Ормин неподвижно лежал на полу лицом вверх в огромной луже темной крови. Горло его было перерезано. Из груди чуть выше сердца торчало тонкое, плоское металлическое полотно; я пригляделся – это была ручка ножа, целиком изготовленного из металла. Я узнал один из скальпелей доктора.
Думаю, на какое-то время я утратил способность говорить. Я думаю, что и способность слышать тоже утратил. Доктор продолжала что-то кричать стражникам. Потом она увидела меня и стала кричать мне, но я никак не мог разобрать, что именно. Я упал бы на пол, если бы двое стражников не держали меня за шиворот. Один из стражей наклонился над телом. Ему пришлось встать на колени у головы герцога, потому что темная лужа все еще расползалась по деревянному полу. Он поднял веко одного из глаз герцога.
Та часть моего мозга, которая все еще действовала, подсказала мне, что если он проверяет, жив ли Ормин, то это глупость с его стороны, потому что количество крови на полу и неподвижная рукоятка скальпеля, торчащая из груди герцога, говорят сами за себя.
Стражник что-то сказал. Мне, кажется, он произнес: «Мертв» – или что-то похожее, но точно я не помню.
Потом в комнату вошли новые стражники, их стало так много, что они загородили от меня доктора.
Нас увели. Я снова перестал нормально слышать и не мог говорить, пока мы не пришли на место назначения, оказавшись снова в главной части дворца, в камере пыток, где нас ждал главный допрашиватель герцога Кветтила, мастер Ралиндж.
Хозяин, оказавшись в камере пыток, я понял, что вы, вероятно, оставили меня. Возможно, по первоначальному плану меня ждала другая судьба, потому что в записке, написанной, по-видимому, вами, было сказано «конфиденциально», из чего вытекало – доктор должна отправиться на встречу одна, без меня, а потому я счел, что меня решили избавить от обвинений, которые собирались предъявить доктору. Но я последовал за ней и не догадался никому сообщить о моих опасениях.
А еще я струсил, когда человек, который, судя по всему, и был настоящим убийцей герцога Ормина, пустился навстречу мне по коридору. Вместо того чтобы оставаться на месте, я бросился наутек и спрятался в стенном шкафу. Я стоял, прижавшись к полкам шкафа, и молился, чтобы он не заглянул внутрь и не обнаружил меня. И вот теперь (когда меня и доктора затолкали в камеру, где мы уже побывали, когда нас вызывал мастер Нолиети) я понял, что сам виноват в своих несчастьях.
Доктор держалась великолепно.
Она шла высоко подняв голову и распрямив плечи. Меня же приходилось тащить, потому что ноги совершенно не слушались меня. Если бы мне хватило ума, я бы кричал, вопил и сопротивлялся, но я был слишком ошеломлен случившимся. На гордом лице доктора читались смирение и поражение – но никаких следов паники или страха. Я не обманывался на свой счет, прекрасно понимая, что и со стороны выгляжу ничуть не лучше, чем чувствую себя, а ведь я жалко трясся от ужаса, мои ноги стали как студень.
Стыдно ли мне признаться в том, что я испачкал штаны? Пожалуй, нет. Мастер Ралиндж был общепризнанным виртуозом мучений.
Камера пыток.
Мне показалось, что она прекрасно освещена. Из стен торчали факелы и свечи. Видимо, мастер Ралиндж любил видеть, что он делает. Нолиети предпочитал более темную и угрожающую атмосферу.
Я уже был готов к тому, чтобы выложить все о докторе и о ее работе. Я смотрел на дыбу, на клетку, на ванну, на жаровню, на ложе, кочерги, клещи и весь остальной инструмент, и моя любовь, моя преданность ей, сама моя честь превратились в воду и пролились по моей ноге на пол. Я знал: я скажу все, что от меня потребуют, лишь бы спасти себя.
Доктор была обречена. Сомнений у меня не оставалось никаких. Что бы я ни сделал, что бы ни сказал, это ее уже не спасет. Все было подстроено так, чтобы она не отвертелась от обвинения. Подозрительная записка, странное место встречи, путь отступления, подготовленный для настоящего убийцы, своевременное появление стражников в полной готовности, даже тот факт, что глаза у мастера Ралинджа горели, свечи и факелы в камере были зажжены, а жаровня растоплена… – все это говорило о существовании плана, о сговоре. Доктора заманили в эту ловушку люди, обладающие немалой властью, а потому я абсолютно ничего не мог сделать, чтобы спасти ее от страшной участи или хоть как-то облегчить наказание.
Те из вас, кто, читая это, думают: «Я бы сделал все, лишь бы уменьшить ее мучения», пусть подумают как следует, пусть представят, как их волокут в камеру пыток, как они видят приготовленные для них инструменты. Когда вы их видите, то думаете лишь о том, как избежать знакомства с ними.
Доктор не сопротивлялась – ее поставили на лоток в полу, опустили на колени, потом остригли и побрили. Это, казалось, огорчило ее, потому что она принялась кричать и стонать. Стриг ее и обривал сам мастер Ралиндж, делал он это любовно, тщательно. Он сжимал в кулак каждую прядь состриженных им с головы волос, подносил к носу и медленно вдыхал ее запах. Меня тем временем привязали к металлической раме.
Я не помню, что кричала доктор, что говорил мастер Ралиндж. Я знаю только, что они обменивались какими-то словами. Разнокалиберные зубы во рту мастера пыток поблескивали в свете факелов.
Ралиндж провел рукой по голове доктора, его рука остановилась за ее левым ухом, и он посмотрел туда внимательнее, бормоча что-то вполголоса – слов я не мог разобрать. Потом он приказал раздеть ее и уложить на металлическую кровать рядом с жаровней. Пока доктора раздевали два стражника – те, что привели ее в это жуткое место, – палач медленно развязал на себе кожаный передник и снял его, потом неторопливо, со смыслом начал расстегивать на себе штаны. Он смотрел, как двое стражников (даже четверо, потому что доктор сопротивлялась что было сил) раздевают мою хозяйку.
И я увидел то, что всегда жаждал увидеть, смог взглянуть на то, что рисовало по ночам мое распаленное воображение.
Я увидел доктора обнаженной.
Но сейчас ничто не откликнулось во мне. Она боролась, дергалась, сопротивлялась, пыталась ударить, лягнуть, укусить, кожа ее натянулась от напряжения, лицо ее блестело от слез и покраснело от страха и ярости. Это было ничуть не похоже на мои похотливые видения. Ничего похожего на притягательную красоту. Я видел женщину, которая через несколько мгновений должна была самым подлым и отвратительным образом подвергнуться насилию, потом пытке, а потом встретить смерть. Она знала это не хуже меня, не хуже Ралинджа и двух его помощников, не хуже стражников, которые привели нас сюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98