Два одновременных удара, один – здесь, в жертвеннике, а другой… – друид усмехнулся. – Другой – в той далекой стране, куда уже не раз проникало его колдовство и откуда был столь удачно вытащен помощник – недавно погибший Варг. Может, лучше б было оставить его там? Нет, вряд ли он справился бы, тут нужно действовать самому. И не сразу, а тщательно подготовившись.
– Надеюсь, никто не пронюхал про наш новый храм? – обернувшись к Вельведу, резко спросил Друид.
– Что ты, князь, – испуганно замахал руками тот. – Дороги к нему неведомы.
– Тогда скоро принесем новые жертвы. – Дирмунд улыбнулся.
– А вот, боюсь, это не удастся, мой господин, – тихо возразил волхв. – Весна, чай, распутица. Вряд ли мы сможем туда добраться до того, как просохнет земля.
Выслушав его, друид согласно кивнул – о распутице он что-то и не подумал. Да-а… Что ж, выходит, несколько месяцев в году боги будут обходиться без жертв? Тогда как же рассчитывать на их благоволение, и это в то время, когда оно столь нужно? И как посеять в жителях страх? А страх нужен обязательно – ведь только из людей, изведавших всепроникающий страх, получаются хорошие рабы, преданные до глубины души своему господину, которого они боятся и уважают. Человек – животное, и чем сильнее его ударить, тем больше уважения он будет испытывать к бьющему. Но стоит только ослабить хватку – все, пиши пропало, весь авторитет придется восстанавливать снова. Вот как сейчас… Дирмунд вздохнул.
– Пусть волхвы поставят идолов здесь, в Киеве, – неожиданно повелел он.
Вельвед вздрогнул:
– Боюсь, киевляне не примут их, княже!
– Ты не понял меня, волхв. – Дирмунд презрительно прищурил глаза. – Разве жители Киева не поклоняются Перуну, Даждь-богу, Мокоши, да тому же Велесу? Вот и пусть волхвы поставят везде, где можно, идолы Перуну и Мокоши – Грозе и Смерти. А уж кому пойдут жертвы – другой вопрос. Может, и этим достойным богам достанется тоже?! – Друид хрипло рассмеялся. – Пусть волхвы ходят по улицам и пророчествуют о жутких знамениях, предвещающих конец света. Пусть не устают повторять это всегда и везде, и пусть каждый человек знает – спасти гибнущий мир может только кровь! Красная человеческая кровь, которую так любят боги. И пусть так же потихоньку привечают к себе молодых дев. Пусть не шатаются по улицам косматые и немытые, пусть имеют вид добрый и приятный, а речи – медоточивые и обволакивающие, пусть каждая пришедшая к жертвеннику дева почувствует в волхве своего самого лучшего друга! Это тяжело, я знаю. Но когда придет время… Эти девы понадобятся нам уже летом. Ступай же, волхв, и поторопись! И помни – я буду встречаться с тобою лишь иногда – не стоит без нужды дразнить Хаскульда-князя.
– Исполню все, что велел, – уходя, низко поклонился Вельвед.
Друид проводил его взглядом. Кажется, Истома Мозгляк присоветовал ему неплохого помощника – умного, хитрого и, похоже, верного. Впрочем, никогда не стоит слишком доверять людям.
Март-протальник выдался хмурый. То, бывало, с утра выглянет ласковое солнышко, позолотит крыши, а к обеду, глянь, – и уже затянула небо серая хмарь, посыпался мокрый снежок с дождиком, засвистел ветер, бросая в лица прохожих мокрые льдинки, а к вечеру – раз – и тишина, безветрие, и ясное звездное небо с полной золотистой луною. Такой вот март выпал.
Таким вот звездным вечером, почти что уже ночью, девки пряли в горнице, что на постоялом дворе Зверина. Две подружки-хохотушки – Любима и рыжая смешливая Речка, на которую посмотришь – волей-неволею улыбнешься – до чего задорница девка: улыбчивая, яркая, словно пылающее закатом солнце, а уж веснушек – больше, чем колосков в поле!
– Ну, вот, – поправив веретено, продолжала рассказывать Речка. – А другой волхв там – совсем молодой парень, ну, как наш Порубор, даже, может, и помоложе…
– Да помоложе-то – уж совсем дите! – не выдержав, фыркнула Любима.
– А красивый какой, – не слушая ее, мечтательно говорила Речка. – Темненький, но не как Пору-бор, а чуть посветлее, волосы длинные, мягкие, узким ремешочком связаны, глаза нездешние, светлые… Велимором кличут.
– Ты за пряжей-то следи, Речка! – нагнувшись, Любима подняла уроненную подружкой прялку, красивую, с резным изображением солнышка и русалок.
Речка вздохнула и вдруг подсела к подруге близко-близко, заглянула в глаза:
– Любима, а вот скажи без утайки – красивая я… или так, не очень?
– Тьфу ты, – рассмеявшись, Любима обняла подругу. – Ну, конечно, красивая, Реченька, о чем говорить-то? А тебе, видно, понравился тот молодой волхв, о котором рассказываешь, ну, признайся!
Речка зарделась. Круглые щеки ее покраснели и напоминали два наливных августовских яблока. Посмотрев на подружку, Любима снова не выдержала – рассмеялась, да и кто другой выдержал бы, слишком уж смешная была девчонка.
– А мне Ярил нравится, – погладив Речку по волосам, призналась Любима. – Да вот только не хочет батюшка отпускать за него, голь-шмоль, говорит, ни богатства у него, ни представительности. Ну, да богатство дело наживное… Много чего замыслил Ярил, глядишь, что и выйдет – ума-то ему не занимать, ну, да ты и сама знаешь.
– Знаю, – кивнул Речка и, замолчав, принялась сучить пряжу. На губах ее играла мечтательная улыбка.
– Вот, с Порубором в дальнюю дорожку ушли, к Роси-реке, местечко под дворище присматривать, – тихо говорила про суженого Любима. – Скоро уже и вернуться должны, чай, присмотрели.
– А Порубор, что ж, не присмотрел еще себе невесту? – отвлеклась от своих мыслей Речка.
Любима отмахнулась:
– Да рановато ему еще.
– Чего ж рановато? Парень красивый, видный.
– Серьезный он слишком, – пожаловалась Любима. – Сама знаешь, девы таких не очень-то любят. Так, верно, и проживет в бобылях, коли не попадется такая, что силком скрутит.
– Ой, а к нам на волхвование много всяких дев ходит! – всплеснув руками, поведала Речка. – И Сам-вина, кузнеца Панфила дочка, и Радислава с Подола, и многие… Слушай-ка, а давай и ты сходишь! Увидишь, как весело. В пятницу вечерком и пойдем.
– Не выйдет в пятницу-то, – с видимым сожалением отозвалась Любима. – Батюшка не отпустит, в пятницу вечером да в субботу самая работа, народу много – купцы на торжище приедут, людины… Вот если б как-нибудь днем.
Речка расхохоталась вдруг, показывая крупные ослепительно белые зубы:
– Так завтра мы как раз днем собираемся. Не все, правда… Пойдем, а?
– А и сходить, что ли? – Любима задумалась. – Все равно, когда еще Ярил с Порубором вернутся. И чего днями дома сидеть?
– Верно. Так пойдешь?
– Инда пойдем завтра, – наконец решилась Любима. – И в самом-то деле!
Назавтра нарядились девки. Речка – в белую, с вышивкою, рубаху, поверх – варяжский сарафан, темно-синий, сборчатый, заколотый двумя бронзовыми фибулами, начищенными так, что больно глазам, и не скажешь, что бронзовые, – золотые, как есть золотые!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
– Надеюсь, никто не пронюхал про наш новый храм? – обернувшись к Вельведу, резко спросил Друид.
– Что ты, князь, – испуганно замахал руками тот. – Дороги к нему неведомы.
– Тогда скоро принесем новые жертвы. – Дирмунд улыбнулся.
– А вот, боюсь, это не удастся, мой господин, – тихо возразил волхв. – Весна, чай, распутица. Вряд ли мы сможем туда добраться до того, как просохнет земля.
Выслушав его, друид согласно кивнул – о распутице он что-то и не подумал. Да-а… Что ж, выходит, несколько месяцев в году боги будут обходиться без жертв? Тогда как же рассчитывать на их благоволение, и это в то время, когда оно столь нужно? И как посеять в жителях страх? А страх нужен обязательно – ведь только из людей, изведавших всепроникающий страх, получаются хорошие рабы, преданные до глубины души своему господину, которого они боятся и уважают. Человек – животное, и чем сильнее его ударить, тем больше уважения он будет испытывать к бьющему. Но стоит только ослабить хватку – все, пиши пропало, весь авторитет придется восстанавливать снова. Вот как сейчас… Дирмунд вздохнул.
– Пусть волхвы поставят идолов здесь, в Киеве, – неожиданно повелел он.
Вельвед вздрогнул:
– Боюсь, киевляне не примут их, княже!
– Ты не понял меня, волхв. – Дирмунд презрительно прищурил глаза. – Разве жители Киева не поклоняются Перуну, Даждь-богу, Мокоши, да тому же Велесу? Вот и пусть волхвы поставят везде, где можно, идолы Перуну и Мокоши – Грозе и Смерти. А уж кому пойдут жертвы – другой вопрос. Может, и этим достойным богам достанется тоже?! – Друид хрипло рассмеялся. – Пусть волхвы ходят по улицам и пророчествуют о жутких знамениях, предвещающих конец света. Пусть не устают повторять это всегда и везде, и пусть каждый человек знает – спасти гибнущий мир может только кровь! Красная человеческая кровь, которую так любят боги. И пусть так же потихоньку привечают к себе молодых дев. Пусть не шатаются по улицам косматые и немытые, пусть имеют вид добрый и приятный, а речи – медоточивые и обволакивающие, пусть каждая пришедшая к жертвеннику дева почувствует в волхве своего самого лучшего друга! Это тяжело, я знаю. Но когда придет время… Эти девы понадобятся нам уже летом. Ступай же, волхв, и поторопись! И помни – я буду встречаться с тобою лишь иногда – не стоит без нужды дразнить Хаскульда-князя.
– Исполню все, что велел, – уходя, низко поклонился Вельвед.
Друид проводил его взглядом. Кажется, Истома Мозгляк присоветовал ему неплохого помощника – умного, хитрого и, похоже, верного. Впрочем, никогда не стоит слишком доверять людям.
Март-протальник выдался хмурый. То, бывало, с утра выглянет ласковое солнышко, позолотит крыши, а к обеду, глянь, – и уже затянула небо серая хмарь, посыпался мокрый снежок с дождиком, засвистел ветер, бросая в лица прохожих мокрые льдинки, а к вечеру – раз – и тишина, безветрие, и ясное звездное небо с полной золотистой луною. Такой вот март выпал.
Таким вот звездным вечером, почти что уже ночью, девки пряли в горнице, что на постоялом дворе Зверина. Две подружки-хохотушки – Любима и рыжая смешливая Речка, на которую посмотришь – волей-неволею улыбнешься – до чего задорница девка: улыбчивая, яркая, словно пылающее закатом солнце, а уж веснушек – больше, чем колосков в поле!
– Ну, вот, – поправив веретено, продолжала рассказывать Речка. – А другой волхв там – совсем молодой парень, ну, как наш Порубор, даже, может, и помоложе…
– Да помоложе-то – уж совсем дите! – не выдержав, фыркнула Любима.
– А красивый какой, – не слушая ее, мечтательно говорила Речка. – Темненький, но не как Пору-бор, а чуть посветлее, волосы длинные, мягкие, узким ремешочком связаны, глаза нездешние, светлые… Велимором кличут.
– Ты за пряжей-то следи, Речка! – нагнувшись, Любима подняла уроненную подружкой прялку, красивую, с резным изображением солнышка и русалок.
Речка вздохнула и вдруг подсела к подруге близко-близко, заглянула в глаза:
– Любима, а вот скажи без утайки – красивая я… или так, не очень?
– Тьфу ты, – рассмеявшись, Любима обняла подругу. – Ну, конечно, красивая, Реченька, о чем говорить-то? А тебе, видно, понравился тот молодой волхв, о котором рассказываешь, ну, признайся!
Речка зарделась. Круглые щеки ее покраснели и напоминали два наливных августовских яблока. Посмотрев на подружку, Любима снова не выдержала – рассмеялась, да и кто другой выдержал бы, слишком уж смешная была девчонка.
– А мне Ярил нравится, – погладив Речку по волосам, призналась Любима. – Да вот только не хочет батюшка отпускать за него, голь-шмоль, говорит, ни богатства у него, ни представительности. Ну, да богатство дело наживное… Много чего замыслил Ярил, глядишь, что и выйдет – ума-то ему не занимать, ну, да ты и сама знаешь.
– Знаю, – кивнул Речка и, замолчав, принялась сучить пряжу. На губах ее играла мечтательная улыбка.
– Вот, с Порубором в дальнюю дорожку ушли, к Роси-реке, местечко под дворище присматривать, – тихо говорила про суженого Любима. – Скоро уже и вернуться должны, чай, присмотрели.
– А Порубор, что ж, не присмотрел еще себе невесту? – отвлеклась от своих мыслей Речка.
Любима отмахнулась:
– Да рановато ему еще.
– Чего ж рановато? Парень красивый, видный.
– Серьезный он слишком, – пожаловалась Любима. – Сама знаешь, девы таких не очень-то любят. Так, верно, и проживет в бобылях, коли не попадется такая, что силком скрутит.
– Ой, а к нам на волхвование много всяких дев ходит! – всплеснув руками, поведала Речка. – И Сам-вина, кузнеца Панфила дочка, и Радислава с Подола, и многие… Слушай-ка, а давай и ты сходишь! Увидишь, как весело. В пятницу вечерком и пойдем.
– Не выйдет в пятницу-то, – с видимым сожалением отозвалась Любима. – Батюшка не отпустит, в пятницу вечером да в субботу самая работа, народу много – купцы на торжище приедут, людины… Вот если б как-нибудь днем.
Речка расхохоталась вдруг, показывая крупные ослепительно белые зубы:
– Так завтра мы как раз днем собираемся. Не все, правда… Пойдем, а?
– А и сходить, что ли? – Любима задумалась. – Все равно, когда еще Ярил с Порубором вернутся. И чего днями дома сидеть?
– Верно. Так пойдешь?
– Инда пойдем завтра, – наконец решилась Любима. – И в самом-то деле!
Назавтра нарядились девки. Речка – в белую, с вышивкою, рубаху, поверх – варяжский сарафан, темно-синий, сборчатый, заколотый двумя бронзовыми фибулами, начищенными так, что больно глазам, и не скажешь, что бронзовые, – золотые, как есть золотые!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83