Поверх этой одежки накинула шубку бобровую, желтым немецким сукном крытую, на ноги постолы кожаные, обмотки белые, льняные, узким золоченым ремешком перевитые, – ух и дева-краса, пухленькая, толстощекая, а в шубке-то этой еще и шире, чем есть, казалась. Смешная! Любима тоже с утра принарядилась, очаг затопив да слуг пошпыняв для порядку, – видя такое усердие, дедко Зверин уступил, отпустил днем на прогулку, строго-настрого наказав, чтоб ужо к вечеру возвернулась. Еле дождалась подружку дева, все по двору бегала, в ворота выглядывала. А уж Речка-то издали еще рукой замахала, бежала – подпрыгивала:
– Ну, что, отпустил батюшка?
– Отпустил, – обняла подружку Любима. – Сказал, хоть до темноты гулять можно. Ну, идем, что ли?
– Идем! Ух, и красива ж ты, Любимка! – Речка беззлобно ущипнула подружку за бок. Любима засмеялась. И в самом деле, по улице шли – парни встречные шеи свернули. Еще бы! Этакая-то краса – Любима. Волосы воронова крыла из-под шапки бобровой по плечам распущены – старухи пусть плюются, а молодые завидуют. Зеленая туника – узкая шерстяная, до самых пят, поверх – небрежно плащик наброшен, не бобровый, беличий, ветер распахнет полы – вся фигурка видна, вот и посворачивали головы парни, поразевали рты, а кто и в лужу свалился.
– Эй, девы, орешками угостить? – это уж на Подоле, в виду Градка, повстречался молодой парень. Подружки переглянулись, отнекиваться не стали, подставили ладошки:
– Ну, угости.
Парень насыпал орехов, заглянул в глаза Любиме:
– Как хоть звать-то тебя, дева?
– Пафнония, ромейского гостя женка.
– Ой, врешь, поди?
– Да ладно, не верь!
Со смехом девчонки пошли дальше. А солнце, переменчивое весеннее солнце, так и сияло, выпорхнув из-за облачка, снег таял, и в лужах отражалось голубое небо. Мимо проскакал отряд грилей – в кольчугах, на сытых конях, с красными, обитыми по крагам медью щитами. Гриди тоже свернули шеи, а кое-кто и помахал девкам, невзначай пустив коня в лужу.
– Вот ведь, обрызгали, змеи! – погрозила им кулаком Речка.
– Да не сердись ты, день-то какой хороший сегодня!
– И вправду…
– Ну, где твое капище? Небось, за тридевять земель, на Щековице?
– А вот и не угадала! На Подоле, только ближе к Глубочице.
– Тоже не близехонько. Говоришь, весело там?
– Да уж, не грустно.
На самом краю Подола, в березовой рощице, уже собрался народ – все больше молодые девчонки и парни. Посреди небольшой вытоптанной полянки был вкопан украшенный ленточками идол – похоже, Перун, рядом с ним кругом стояли идолы поменьше. Двое одетых в длинные балахоны волхвов – высокий носатый и пухленький, с круглым лицом – периодически воздевая руки к небу, неспешно прохаживались рядом с идолами и что-то вполголоса напевали. Молодежь переговаривалась и смеялась. Кто-то окликнул Речку, та обернулась, помахала рукою…
– Вельвед! – вдруг пролетел в толпе шепоток. – Вельвед-волхв.
Все расступились, давая дорогу приехавшему на гнедом коне волхву – бровастому, морщинистому, с темными, глубоко посаженными глазками-щелочками. В пегую бороду жреца были вплетены алые ленточки. Опираясь на посох с позолоченным навершьем в виде человеческого черепа, Вельвед важно прошествовал к идолам. За ним поспешал красивый юноша, темноволосый и светлоглазый, с большим беглым петухом под мышкой.
– Это и есть твой любимчик? – обернулась к подружке Любима. – Красив, ничего не скажешь.
– Велимор-волхв, – тихо пояснила Речка. – Самый молодой из всех. Смотри, что дальше будет. Сам Вельвед здесь – кудесник изрядный.
Любима с любопытством вытянула шею. Бровастый Вельвед, дойдя наконец до главного идола, повернулся и три раза ударил посохом в снег. Собравшиеся притихли.
– Злые вести принес я вам, люди, – громко возвестил волхв. – Вчера на Подоле родился двухголовый козленок, а еще раньше – телятя о трех главах. Не к добру то, люди, ой, не к добру. Чую, дуют над Киевом черные ветра, шевелят под снегом траву-одолень, задувают под крыши. Зло, зло летит над вашими головами, бойтесь же и паситеся! И травень месяц стоит – видите? – то дождь, то солнце ясное, а то ветра буранные. Никогда такого не было, нынче – есть. Смерть, смерть крыла свои черные растопырила, чуя я ее, чую…
Отбросив в сторону посох, Вельвед упал лицом в снег, завыл, раздирая в кровь щеки:
– Горе нам, горе!
– Горе нам! Горе! – эхом подхватили волхвы. В толпе кто-то завизжал, кто-то заплакал.
– Не бойтеся, люди, – вдруг вскочил на ноги Вельвед. Звякнуло на его морщинистой шее ожерелье из золотых черепов. – Боги хотят жертвы! И будут милостивы, если мы будем их чтить… – Он обернулся к отроку, и тот с поклоном передал ему трепыхающегося белого петуха.
Вельвед вытащил из-за пояса нож:
– Прими же, Перун, нашу жертву! Отрубленная петушиная голова упала в снег, кровь брызнула прямо на идола. Волхвы – и снова кто-то в толпе – громко запели:
Славься, славься, Перун-громовержец!
Славься, славься!
– Славься, славься! – подхватили в толпе, кто-то опять завизжал. Собравшиеся, по знаку волхвов, обряди друг друга за плечи и, ритмично покачиваясь, продолжали петь, все громче и громче:
Славься, славься!
Славься…
Казалось, в небе померкло солнце и весенний день превратился в темный осенний вечер. Не было уже видно ни ясного голубого неба, ни белых веселых облачков, ни березок – один лишь ритмичный мотив:
– Славься, славься!
Вдруг главный жрец, размахнувшись, стукнул порохом по березе. Все замолкли, волхвы – и многие из собравшихся – с рыданиями повалились в снег, терзая себе ногтями лица.
Речка, поглядев вокруг пустыми глазами, тоже сделала попытку упасть… и упала бы, кабы ее не поддержала Любима.
А Вельвед неожиданно бросился бежать прочь и исчез среди берез. К орошенному кровью идолу подошел светлоглазый отрок – Велимор.
– Ой, не плачьте, не рыдайте, люди добрые, – гонким мальчишеским голосом задорно воскликнул он. – Принял громовержец Перун нашу жертву, и тъма-злобище прошла на этот раз стороною. Так возрадуемся ж тому, люди!
Выхватив неизвестно откуда бубен, он забил по нему ладонью, запел, подпрыгивая в ритм песне:
Весна, весна,
Приди к нам, весна!
Подбежал к девкам, схватил крайнюю за руку:
– А ну, в хоровод, девы! А дальше уж пошла потеха! И песни-то пели:
Приди к нам, весна,
С калиною-малиною,
С черною смородиной,
С цветами лазоревыми,
С травушкой-муравушкой!
И через зажженный костер прыгали, и пироги-лепешки ели, пивом да сбитнем запивали! Потом завязали Велимору глаза – тот пошел ловить дев, споткнувшись, растянулся со смехом на снегу…
Речка ткнула подружку рукой:
– Ну, как?
– А вроде и впрямь весело! – откликнулась та. – А начиналось-то как? Вот уж никогда б не подумала…
А мы просо сеяли,
А мы просо сеяли,
Ой, дид-лало, сеяли!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
– Ну, что, отпустил батюшка?
– Отпустил, – обняла подружку Любима. – Сказал, хоть до темноты гулять можно. Ну, идем, что ли?
– Идем! Ух, и красива ж ты, Любимка! – Речка беззлобно ущипнула подружку за бок. Любима засмеялась. И в самом деле, по улице шли – парни встречные шеи свернули. Еще бы! Этакая-то краса – Любима. Волосы воронова крыла из-под шапки бобровой по плечам распущены – старухи пусть плюются, а молодые завидуют. Зеленая туника – узкая шерстяная, до самых пят, поверх – небрежно плащик наброшен, не бобровый, беличий, ветер распахнет полы – вся фигурка видна, вот и посворачивали головы парни, поразевали рты, а кто и в лужу свалился.
– Эй, девы, орешками угостить? – это уж на Подоле, в виду Градка, повстречался молодой парень. Подружки переглянулись, отнекиваться не стали, подставили ладошки:
– Ну, угости.
Парень насыпал орехов, заглянул в глаза Любиме:
– Как хоть звать-то тебя, дева?
– Пафнония, ромейского гостя женка.
– Ой, врешь, поди?
– Да ладно, не верь!
Со смехом девчонки пошли дальше. А солнце, переменчивое весеннее солнце, так и сияло, выпорхнув из-за облачка, снег таял, и в лужах отражалось голубое небо. Мимо проскакал отряд грилей – в кольчугах, на сытых конях, с красными, обитыми по крагам медью щитами. Гриди тоже свернули шеи, а кое-кто и помахал девкам, невзначай пустив коня в лужу.
– Вот ведь, обрызгали, змеи! – погрозила им кулаком Речка.
– Да не сердись ты, день-то какой хороший сегодня!
– И вправду…
– Ну, где твое капище? Небось, за тридевять земель, на Щековице?
– А вот и не угадала! На Подоле, только ближе к Глубочице.
– Тоже не близехонько. Говоришь, весело там?
– Да уж, не грустно.
На самом краю Подола, в березовой рощице, уже собрался народ – все больше молодые девчонки и парни. Посреди небольшой вытоптанной полянки был вкопан украшенный ленточками идол – похоже, Перун, рядом с ним кругом стояли идолы поменьше. Двое одетых в длинные балахоны волхвов – высокий носатый и пухленький, с круглым лицом – периодически воздевая руки к небу, неспешно прохаживались рядом с идолами и что-то вполголоса напевали. Молодежь переговаривалась и смеялась. Кто-то окликнул Речку, та обернулась, помахала рукою…
– Вельвед! – вдруг пролетел в толпе шепоток. – Вельвед-волхв.
Все расступились, давая дорогу приехавшему на гнедом коне волхву – бровастому, морщинистому, с темными, глубоко посаженными глазками-щелочками. В пегую бороду жреца были вплетены алые ленточки. Опираясь на посох с позолоченным навершьем в виде человеческого черепа, Вельвед важно прошествовал к идолам. За ним поспешал красивый юноша, темноволосый и светлоглазый, с большим беглым петухом под мышкой.
– Это и есть твой любимчик? – обернулась к подружке Любима. – Красив, ничего не скажешь.
– Велимор-волхв, – тихо пояснила Речка. – Самый молодой из всех. Смотри, что дальше будет. Сам Вельвед здесь – кудесник изрядный.
Любима с любопытством вытянула шею. Бровастый Вельвед, дойдя наконец до главного идола, повернулся и три раза ударил посохом в снег. Собравшиеся притихли.
– Злые вести принес я вам, люди, – громко возвестил волхв. – Вчера на Подоле родился двухголовый козленок, а еще раньше – телятя о трех главах. Не к добру то, люди, ой, не к добру. Чую, дуют над Киевом черные ветра, шевелят под снегом траву-одолень, задувают под крыши. Зло, зло летит над вашими головами, бойтесь же и паситеся! И травень месяц стоит – видите? – то дождь, то солнце ясное, а то ветра буранные. Никогда такого не было, нынче – есть. Смерть, смерть крыла свои черные растопырила, чуя я ее, чую…
Отбросив в сторону посох, Вельвед упал лицом в снег, завыл, раздирая в кровь щеки:
– Горе нам, горе!
– Горе нам! Горе! – эхом подхватили волхвы. В толпе кто-то завизжал, кто-то заплакал.
– Не бойтеся, люди, – вдруг вскочил на ноги Вельвед. Звякнуло на его морщинистой шее ожерелье из золотых черепов. – Боги хотят жертвы! И будут милостивы, если мы будем их чтить… – Он обернулся к отроку, и тот с поклоном передал ему трепыхающегося белого петуха.
Вельвед вытащил из-за пояса нож:
– Прими же, Перун, нашу жертву! Отрубленная петушиная голова упала в снег, кровь брызнула прямо на идола. Волхвы – и снова кто-то в толпе – громко запели:
Славься, славься, Перун-громовержец!
Славься, славься!
– Славься, славься! – подхватили в толпе, кто-то опять завизжал. Собравшиеся, по знаку волхвов, обряди друг друга за плечи и, ритмично покачиваясь, продолжали петь, все громче и громче:
Славься, славься!
Славься…
Казалось, в небе померкло солнце и весенний день превратился в темный осенний вечер. Не было уже видно ни ясного голубого неба, ни белых веселых облачков, ни березок – один лишь ритмичный мотив:
– Славься, славься!
Вдруг главный жрец, размахнувшись, стукнул порохом по березе. Все замолкли, волхвы – и многие из собравшихся – с рыданиями повалились в снег, терзая себе ногтями лица.
Речка, поглядев вокруг пустыми глазами, тоже сделала попытку упасть… и упала бы, кабы ее не поддержала Любима.
А Вельвед неожиданно бросился бежать прочь и исчез среди берез. К орошенному кровью идолу подошел светлоглазый отрок – Велимор.
– Ой, не плачьте, не рыдайте, люди добрые, – гонким мальчишеским голосом задорно воскликнул он. – Принял громовержец Перун нашу жертву, и тъма-злобище прошла на этот раз стороною. Так возрадуемся ж тому, люди!
Выхватив неизвестно откуда бубен, он забил по нему ладонью, запел, подпрыгивая в ритм песне:
Весна, весна,
Приди к нам, весна!
Подбежал к девкам, схватил крайнюю за руку:
– А ну, в хоровод, девы! А дальше уж пошла потеха! И песни-то пели:
Приди к нам, весна,
С калиною-малиною,
С черною смородиной,
С цветами лазоревыми,
С травушкой-муравушкой!
И через зажженный костер прыгали, и пироги-лепешки ели, пивом да сбитнем запивали! Потом завязали Велимору глаза – тот пошел ловить дев, споткнувшись, растянулся со смехом на снегу…
Речка ткнула подружку рукой:
– Ну, как?
– А вроде и впрямь весело! – откликнулась та. – А начиналось-то как? Вот уж никогда б не подумала…
А мы просо сеяли,
А мы просо сеяли,
Ой, дид-лало, сеяли!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83