– Тот, который, что, в меня выстрелил, он за что это? – невразумительно спросил хозяин, когда я кончил с ним возиться. – За самогон?
– Он просто хотел вас напугать, но промахнулся, – ответил я.
– Что же это такое делается?! – жалобно спросил Иван Лукич, опуская голову на подушку. – За самогон человеков убивают!
Мне ответить было нечего, и я промолчал. Нехорошее предчувствие, что еще ничего не кончено, меня не оставляло. Когда я выходил из амбара, продотрядовцы уже допивали трехлитровую бутыль самогона, или, как тогда называли такие емкости, «четверть». Я подумал, что, как только у них кончится напиток, следует ждать продолжения революционных действий. Однако, около получаса в амбаре было тихо. Потом оттуда грянула песня:
Вставай проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов,
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой идти готов.
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем,
Мы свой, мы новый мир построим,
Кто был ничем, тот станет всем!
После двух первых куплетов песня начала размываться и глохнуть. Скорее всего, дальше революционеры не знали слов. Мне показалось, что эти пьяные, нестройные голоса, таким образом вдохновляют себя на новые подвиги по разрушению старого мира, Я на всякий случай вышел в сени за топором и положил его под лавку, на которой лежал раненый. Чей-то высокий голос завел, было, «Удалого Хасбулата», но певца не поддержали. Я сел рядом с Иваном Лукичом, наблюдая за тем, что делается во дворе.
– Чего они там? – слабым голосом спросил он, когда я, чтобы лучше видеть, припал к стеклу.
– Собрались искать самогон.
Действительно, из амбара вышли трое, кучерявый стрелок, низкорослый в кожаной куртке и чахоточный, которого я узнал по сутулой фигуре. Они начали о чем-то совещаться, временами показывая пальцами на избу. Разговора слышно не было, но понять о чем совещались соратники, было несложно – продолжить или нет выбивать из хозяина спрятанное зелье.
На счастье Ивана Лукича, пересилила точка зрения о более широком спектре поисков, и троица пошла не в сторону избы, а к воротам. Оставшиеся в сарае товарищи опять запели «Интернационал», но без прежнего звероватого подъема. Я, наконец, смог немного отдышаться и расслабиться.
Что мне было делать в подобной ситуации? Я знал, чем кончались во время гражданской войны крестьянские выступления против Советской власти и, в отличие даже от самих большевиков, был в курсе того, что они пришли к власти «всерьез и надолго». При полном бесправии народа и беспределе местных властей любое противостояние кончилось бы для крестьян однозначно – Хатынью.
Гениальные руководители молодой Советской республики еще до того, как пришли к власти, поняли, что двойные стандарты ни в политике, ни в морали недопустимы Стандарт должен быть один, их, а тем, кто с ним не согласен, легче заткнуть рот пулей или завязать губы колючей проволокой, чем потакать или переубеждать.
Между тем, в амбаре затянули революционную песню: «Мы жертвою пали в борьбе роковой». Пели ее душевно, протяжно, с грустью. Видимо, сказывалось отсутствие спиртного
Послы не возвращались уже больше получаса, и песни делались все протяжнее и тоскливее. Наконец, не выдержав неизвестности, во двор вышел сам командир. Сначала он помочился прямо около входа, потом вразвалку направился к воротам. Я видел в окно, как он вышел на деревенскую улочку и услышал пронзительный, переливчатый свист. Тотчас ему ответили не менее замысловатым посвистом.
– Вы скоро? – крикнул он.
– Уже идем! – откликнулись пропавшие товарищи.
Командир остался на улице и ждал, пока они не подойдут. Неожиданно у ворот заиграла гармошка. Тотчас вся компания высыпала из амбара во двор. Послышались радостные крики и женские голоса. Гогочущей гурьбой продотрядовцы повалили обратно в сарай.
– Чего они там? – спросил хозяин.
– Женщин каких-то привели и гармониста.
– Эх, грехи наши тяжкие! – откликнулась за печью Елизавета Васильевна. – Совсем стыда нет, срам, да и только!
Я не рискнул с ней за одно морализировать по поводу плотских грехов и отошел от окна. Сколько-то времени в амбаре было относительно тихо, и слышалась одна лишь гармоника, как вдруг там опять поднялся гвалт. На улице уже темнело, но лампу мы не зажигали, сидели в темноте. Я подошел к окну и увидел, как из дверей кто-то выскочил и заспешил к избе.
– К нам гость, – едва успел предупредить я, как в сенях со звоном упало что-то металлическое, и в комнату без стука вошел продотрядовец.
– Эй, хвершал, – закричал он, – тебя командир завет! Живо, шагом марш!
Я не стал спорить, встал и двинулся к выходу, а посыльный, вместо того, чтобы сразу выйти, нашел ощупью стол и что-то с него забрал, как я догадался, керосиновую лампу Хозяева на это никак не отреагировали, и мы с ним молча вышли из избы Меня подмывало спросить, что от меня нужно командиру, но я удержался. В амбаре горело несколько свечей, и визжала гармошка Бойцы продотряда толпились вокруг трех женщин. Те выглядели смущенными и, похоже, не знали, что им делать. Около импровизированного стола, на котором стояли две бутыли мутной жидкости, в позе Наполеона в одиночестве стоял командир.
– Эй, ты, – позвал он меня, как только увидел, – иди сюда
Я подошел Командир был сильно пьян и посмотрел на меня бессмысленно и тупо. Вероятно, он уже забыл, зачем я ему понадобился, и пытался это вспомнить Это у него не очень получилось, он недовольно замотал головой, после чего вызывающе сказал:
– Ты кто такой?
– Фельдшер, – коротко ответил я.
– А! Помню! – обрадовался он. – Будешь баб лечить.
– Что значит, лечить? – удивился я.
– Бабы – это народ? – строго спросил он.
– Народ, – согласился я.
– Простой народ должон заботу от Советской власти получать?
– А как же!
– Вот и будешь сейчас бабам клизмы ставить.
Я не стал задавать наивного вопроса, зачем здоровым бабам в присутствии пьяных мужиков нужно делать клизмы, оставив такую сексуальную фантазию на совести красного командира, и согласился:
– Давай клизму, поставлю
– А у тебя что, нет своей? – очень удивился он. – Какой же ты после этого фельдшер!
– Вот такой, без клизмы, – коротко ответил я.
– А со мной выпьешь или побрезгуешь? – задал он мне новую задачу
– Выпью, если ты Карла Маркса уважаешь, – в тон ответил я.
– Карла? Карла уважаю, и еще товарища Троцкого.
– А товарища Ленина?
– А ты про него откуда знаешь? – подозрительно прищурился командир.
– Он мой дядя, – совершенно серьезно сказал я, – а товарищ Крупская тетя.
– Чего? Это как так тетя?
– Вот так.
– За это нужно выпить, – обрадовался командир. – Мы всех товарищей из центра уважаем, особенно из храк, прак, ну, как их там, етишь твою мать, слово забыл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81