Не то, что у меня был какой-нибудь личный интерес к этому дому, возмутило бесцельное варварство. К тому же это имение теперь принадлежало, если верить старухе, крупному российскому ученому Николаю Николаевичу Бекетову, основоположнику отечественной биохимии.
– Зачем вообще выламывать рамы? – спросил я одного из коммунаров, высокого, худого человека с птичьим лицом и маленькой, на тонкой жилистой шее головой, отчего он казался похож на грифа.
– Как проклятый помещичий дом поломаем, на этом месте поставим эту, как ее, – он повернулся к товарищам, чтобы подсказали забытое слово, но те ему не помогли, угрюмо переминались с ноги на ногу, – ну, эту, холеру, чтобы написаны герои революции.
– Стелу, что ли? – предположил я. – Или памятник?
– Чего надо, то и поставим, – рассердился микроцефал, – а ты иди своей дорогой и в наши дела не встревай.
– Да вы знаете, чей это дом?
– Знаем, проклятого помещика, есплуотатора и кровопийца Пошли, товарищи, чего это над нами продотрядовец раскомандовался Ломать, не строить!
– Я вам поломаю, – разозлился я, – а ну, пошли вон отсюда!
Коммунары, а их было человек десять, были людьми свободными и гордыми, поэтому мой грубый, командный тон задел за живое.
– Да ты знаешь, вша тифозная, что мы сейчас с тобой сделаем? – спросил длинношеий, примеривая в руке топор.
– Так ты что, меня пугать вздумал? – угрожающе спросил я, вынимая из кармана наган. – Ну, кто из вас такой смелый, кого первым класть?!
Коммунары при виде оружия притихли и начали нерешительно отступать. Потом один из компании, с конопатым лицом, успокоительно сказал:
– Да брось ты его, товарищ Филипп, пущай с им товарищ Бебель разбирается. Чего тебе, больше всех надо!
Товарищ Филипп шмыгнул своим орлиным носом и еще больше вытянул шею:
– Ты, товарищ, не знаешь с кем связался, – строго, чтобы сохранить лицо, сказал он. – Наше дело не просто политическое, наша коммуния тебе за то спасибо не скажет!
– И правда, товарищ, – вмешался еще один политически подкованный участник конфликта, – ты бы, чем здря наганом махать, открыл дебаты, а то нашу кашу жрешь, аж за ушами трещит, а теперь орешь, как при старом прижиме!
Мне и самому уже начало казаться, что я немного перегнул палку, особенно с учетом их винтовочного арсенала и пулемета системы «Максим». Пришлось выкручиваться:
– Да как же на вас не орать, дорогие товарищи коммунары, когда вы собрались ломать дом лучшего друга и соратника нашего незабвенного товарища Карла Маркса? Это что за идеология такая и политпросвет? Здесь, может, по приказу из центра будет открыт музей победившей революции, а вы сюда с топорами явились! Да узнай о такой вашей контрреволюции товарищ Карл Маркс или, скажем, товарищ Троцкий, они что сделают? Пришлют сюда ЧОН и вас всех к стенке за саботаж! Дебаты хочешь? – набросился я на политически подкованного коммунара – Даешь дебаты! Только потом сами не обижайтесь!
Моя речь, кажется, произвела впечатление. Во всяком случае, суровые лица революционеров смягчились.
– Так что же ты сразу не сказал, чей это дом! – с упреком спросил меня товарищ Филипп, засовывая древко топора за ремень шинели. – Мы чего? Мы товарища Карла Маркса за отца родного почитаем. Нам самим думаешь, здеся ломаться охота?
Назад в коммуну мы шли вместе Довольные, что удалось увильнуть от работы, коммунары добродушно подтрунивали над нами с Филиппом. Тот скалил в улыбке мелкие зубы и периодически хлопал меня по спине Из церкви нам навстречу вышел недовольно удивленный товарищ Август:
– Вы чего это, товарищи, волыните? – строго спросил он. – Али уже все поломали?
– Вон тот товарищ пущай тебе все объяснит, – ответил за всех Филипп. – Близорукость ты, товарищ Бебель, допустил. Да! Так и к стенке встать недолго!
Август Телегин-Бебель ничего не понял и потребовал объяснений. Пришлось опять гнать ту же пургу про лучшего друга Карла Маркса. Однако, товарищ Август оказался не так-то прост и попытался оспорить исторический факт дружбы двух выдающихся ученых. Однако, я тут же забил его названиями трудов основоположника, в которых тот прямо указывал на дружбу с русским ученым.
– Так, я же не против критика Готской программы, – начал сдаваться товарищ Август, – но и наших революционеров, которые проливают кровь, нужно уважить! Получается, что карлову другу статуй поставим, а нашим героям революции – шиш?!
– Ты почему мне сапоги Порогова не прислал? – негромко спросил я его в самый острый момент дискуссии. – Не хочешь сапоги отдавать, так куртку сымай!
– Товарищи, мы на этом разом кончаем дебаты, – тотчас пошел он на попятный, – в том твоя вина, товарищ Филя, тебе было поручено изучить труды, а ты подвел товарищей. Что вот товарищ Ордынцева про нас подумает?
Не знаю, о чем она думала, но стояла бледная и не поднимала глаза от пола Я подошел к ней и взял за рукав:
– Прости, товарищ Ордынцева, мне нужно с тобой обсудить вторую главу «Капитала» Карла Маркса, ты сейчас свободна?
– Да, – сдавленным голосом сказала она, и мы отошли от продолжающих обвинять друг друга в политической близорукости коммунаров
– Что с тобой, Даша, почему ты такая грустная? – тихо спросил я.
– Мне кажется, я вчера проявила недопустимую слабость, – ответила она, по-прежнему не поднимая глаз. – У меня все прекрасно, и я ни о чем не жалею! Однако, если ты, товарищ Алексей, сообщишь об этом в мою партячейку, то будешь прав Я не обижусь и понесу полную политическую ответственность.
– Дашенька, ты в своем уме? Ты вообще о чем говоришь?
– Я еще ночью поняла, что тебя, товарищ Алексей, специально прислали проверить мою платформу…
Она посмотрела на меня усталыми, затравленными глазами и первой отвела взгляд в сторону, Убеждать ее в том, что я не провокатор, в этот момент было бесполезно. Поэтому я пошел другим путем. Заговорил обиженно-равнодушно:
– Жаль, что ты меня считаешь бесчестным человеком, я надеялся, что мы с тобой станем друзьями.
Теперь нужно было оправдываться не мне, а ей. Ордынцева, несмотря на свою революционность, по сути, была вежливой, хорошо воспитанно девушкой, и смутилась.
– Почему бесчестным? Когда дело касается революции и классовой борьбы, нужно быть безжалостным и принципиальным, даже с теми, кого считаешь друзьями.
– А я считаю, что провокатор, он и есть провокатор, какими бы красивыми словами не прикрывался. Неужели вы все так боитесь друг друга?
– Когда обострена классовая борьба, особенно во время гражданской войны, верить нельзя никому. Любой человек может оказаться предателем идеалов. Я не боюсь своих товарищей, но у меня непролетарское происхождение, и я сама иногда чувствую, что не всегда соответствую, – она не договорила чему и замолчала.
– Да, – задумчиво сказал я, – хорошие у вас идеалы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
– Зачем вообще выламывать рамы? – спросил я одного из коммунаров, высокого, худого человека с птичьим лицом и маленькой, на тонкой жилистой шее головой, отчего он казался похож на грифа.
– Как проклятый помещичий дом поломаем, на этом месте поставим эту, как ее, – он повернулся к товарищам, чтобы подсказали забытое слово, но те ему не помогли, угрюмо переминались с ноги на ногу, – ну, эту, холеру, чтобы написаны герои революции.
– Стелу, что ли? – предположил я. – Или памятник?
– Чего надо, то и поставим, – рассердился микроцефал, – а ты иди своей дорогой и в наши дела не встревай.
– Да вы знаете, чей это дом?
– Знаем, проклятого помещика, есплуотатора и кровопийца Пошли, товарищи, чего это над нами продотрядовец раскомандовался Ломать, не строить!
– Я вам поломаю, – разозлился я, – а ну, пошли вон отсюда!
Коммунары, а их было человек десять, были людьми свободными и гордыми, поэтому мой грубый, командный тон задел за живое.
– Да ты знаешь, вша тифозная, что мы сейчас с тобой сделаем? – спросил длинношеий, примеривая в руке топор.
– Так ты что, меня пугать вздумал? – угрожающе спросил я, вынимая из кармана наган. – Ну, кто из вас такой смелый, кого первым класть?!
Коммунары при виде оружия притихли и начали нерешительно отступать. Потом один из компании, с конопатым лицом, успокоительно сказал:
– Да брось ты его, товарищ Филипп, пущай с им товарищ Бебель разбирается. Чего тебе, больше всех надо!
Товарищ Филипп шмыгнул своим орлиным носом и еще больше вытянул шею:
– Ты, товарищ, не знаешь с кем связался, – строго, чтобы сохранить лицо, сказал он. – Наше дело не просто политическое, наша коммуния тебе за то спасибо не скажет!
– И правда, товарищ, – вмешался еще один политически подкованный участник конфликта, – ты бы, чем здря наганом махать, открыл дебаты, а то нашу кашу жрешь, аж за ушами трещит, а теперь орешь, как при старом прижиме!
Мне и самому уже начало казаться, что я немного перегнул палку, особенно с учетом их винтовочного арсенала и пулемета системы «Максим». Пришлось выкручиваться:
– Да как же на вас не орать, дорогие товарищи коммунары, когда вы собрались ломать дом лучшего друга и соратника нашего незабвенного товарища Карла Маркса? Это что за идеология такая и политпросвет? Здесь, может, по приказу из центра будет открыт музей победившей революции, а вы сюда с топорами явились! Да узнай о такой вашей контрреволюции товарищ Карл Маркс или, скажем, товарищ Троцкий, они что сделают? Пришлют сюда ЧОН и вас всех к стенке за саботаж! Дебаты хочешь? – набросился я на политически подкованного коммунара – Даешь дебаты! Только потом сами не обижайтесь!
Моя речь, кажется, произвела впечатление. Во всяком случае, суровые лица революционеров смягчились.
– Так что же ты сразу не сказал, чей это дом! – с упреком спросил меня товарищ Филипп, засовывая древко топора за ремень шинели. – Мы чего? Мы товарища Карла Маркса за отца родного почитаем. Нам самим думаешь, здеся ломаться охота?
Назад в коммуну мы шли вместе Довольные, что удалось увильнуть от работы, коммунары добродушно подтрунивали над нами с Филиппом. Тот скалил в улыбке мелкие зубы и периодически хлопал меня по спине Из церкви нам навстречу вышел недовольно удивленный товарищ Август:
– Вы чего это, товарищи, волыните? – строго спросил он. – Али уже все поломали?
– Вон тот товарищ пущай тебе все объяснит, – ответил за всех Филипп. – Близорукость ты, товарищ Бебель, допустил. Да! Так и к стенке встать недолго!
Август Телегин-Бебель ничего не понял и потребовал объяснений. Пришлось опять гнать ту же пургу про лучшего друга Карла Маркса. Однако, товарищ Август оказался не так-то прост и попытался оспорить исторический факт дружбы двух выдающихся ученых. Однако, я тут же забил его названиями трудов основоположника, в которых тот прямо указывал на дружбу с русским ученым.
– Так, я же не против критика Готской программы, – начал сдаваться товарищ Август, – но и наших революционеров, которые проливают кровь, нужно уважить! Получается, что карлову другу статуй поставим, а нашим героям революции – шиш?!
– Ты почему мне сапоги Порогова не прислал? – негромко спросил я его в самый острый момент дискуссии. – Не хочешь сапоги отдавать, так куртку сымай!
– Товарищи, мы на этом разом кончаем дебаты, – тотчас пошел он на попятный, – в том твоя вина, товарищ Филя, тебе было поручено изучить труды, а ты подвел товарищей. Что вот товарищ Ордынцева про нас подумает?
Не знаю, о чем она думала, но стояла бледная и не поднимала глаза от пола Я подошел к ней и взял за рукав:
– Прости, товарищ Ордынцева, мне нужно с тобой обсудить вторую главу «Капитала» Карла Маркса, ты сейчас свободна?
– Да, – сдавленным голосом сказала она, и мы отошли от продолжающих обвинять друг друга в политической близорукости коммунаров
– Что с тобой, Даша, почему ты такая грустная? – тихо спросил я.
– Мне кажется, я вчера проявила недопустимую слабость, – ответила она, по-прежнему не поднимая глаз. – У меня все прекрасно, и я ни о чем не жалею! Однако, если ты, товарищ Алексей, сообщишь об этом в мою партячейку, то будешь прав Я не обижусь и понесу полную политическую ответственность.
– Дашенька, ты в своем уме? Ты вообще о чем говоришь?
– Я еще ночью поняла, что тебя, товарищ Алексей, специально прислали проверить мою платформу…
Она посмотрела на меня усталыми, затравленными глазами и первой отвела взгляд в сторону, Убеждать ее в том, что я не провокатор, в этот момент было бесполезно. Поэтому я пошел другим путем. Заговорил обиженно-равнодушно:
– Жаль, что ты меня считаешь бесчестным человеком, я надеялся, что мы с тобой станем друзьями.
Теперь нужно было оправдываться не мне, а ей. Ордынцева, несмотря на свою революционность, по сути, была вежливой, хорошо воспитанно девушкой, и смутилась.
– Почему бесчестным? Когда дело касается революции и классовой борьбы, нужно быть безжалостным и принципиальным, даже с теми, кого считаешь друзьями.
– А я считаю, что провокатор, он и есть провокатор, какими бы красивыми словами не прикрывался. Неужели вы все так боитесь друг друга?
– Когда обострена классовая борьба, особенно во время гражданской войны, верить нельзя никому. Любой человек может оказаться предателем идеалов. Я не боюсь своих товарищей, но у меня непролетарское происхождение, и я сама иногда чувствую, что не всегда соответствую, – она не договорила чему и замолчала.
– Да, – задумчиво сказал я, – хорошие у вас идеалы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81