Мы выпили и закусили вкусным, нежным салом.
– Вот так после победы мировой революции будет выпивать кажный трудящийся человек! – пообещал он.
Вернулась с сапогами запыхавшаяся товарищ Ольга, острым взглядом оглядела стол.
– Уже успели? Не могли меня подождать? – с упреком спросила она.
Сапоги, чуть не ставшие яблоком раздора, действительно не стоили ломаного гроша. У них были широкие, раструбами, сто лет не чищенные, порыжевшие от времени голенища, протертая до сквозных дыр подошва и заскорузлая, потрескавшаяся кожа. Непонятно было, зачем они понадобились низкорослому продотрядовцу. С товарищем Августом, напротив, было все ясно, он обладал фантастической скупостью, и что-то отдать ему было тяжело исключительно из моральных соображений.
– Вот, забирайте, – небрежно сказала женщина, ставя сапоги посередине стола. – Вам сапоги интереснее, чем живой товарищ!
Возразить было нечего, а так как товарищ Август продолжить застолье и насладиться любовью коммунарки больше не предлагал, я забрал опорки и ушел из штаба.
В гостевой комнате раздетая по пояс товарищ Ордынцева мыла в тазу голову. После своего вчерашнего вынужденного стриптиза я не стал извиняться, вошел и сел на топчан.
Даша без красноармейской формы оказалась тоненькой, стройной девушкой с худенькой спиной. Лицо у нее было в мыльной пене, и она не увидела, кто вошел.
– Кто это? – испугано спросила она.
– Это я, Алексей.
– Как, как вам не стыдно! – воскликнула она и присела на корточки, обхватив себя за плечи руками.
После своего вчерашнего переодевания у меня было, что ей сказать по этому поводу, но я решил не мелочиться и извинился:
– Я не знал, что вы моетесь, не стесняйтесь, я на вас не смотрю.
Почему-то мы оба непроизвольно перешли на «вы», может быть, потому, что в эту минуту перестали быть товарищами?
– Выйдите, пожалуйста, – жалобно сказала она, – и последите, чтобы сюда никто не вошел.
Мне ничего другого не осталось, как встать на страже дверей с наружной стороны. Минут через двадцать она кончила мыться и сказала, что я могу войти Даша была уже в нательной солдатской рубахе с замотанной полотняным полотенцем головой.
– Разве можно так пугать? – с упреком сказала она. – Я же невесть что подумала!
Начинать ерничать по поводу свободных революционных отношений полов мне не хотелось. Поэтому я еще раз извинился за то, что вошел без стука. Она на это только хмыкнула.
– А это еще что? – спросила Ордынцева, разглядывая валяющиеся на топчане сапоги.
– Сам не знаю, один человек ими очень интересовался, может быть, в них что-то спрятано. Почему-то они слишком тяжелые.
– Сокровище хотите найти?
– Кто знает, – ответил я, прощупывая толстые, двойной кожи голенища. – Сейчас распорю, тогда узнаю,
Я надрезал ножом прогнившие нитки и проверил сначала один, потом второй сапог. Никаких бумаг или чего-нибудь другого между лицевой стороной и подкладкой голенищ не оказалось. Кожаные подошвы тоже были так истерты, и я их отрывать не стал. Меня заинтересовали массивные, высокие каблуки, выглядевшие значительно новей самих сапог.
– Кажется, и вправду здесь что-то есть, – сказал я Ордынцевой, слой за слоем отрывая наборную кожу.
После очередного слоя, вскрылась емкость, почти на весь каблук, наполненная золотыми монетами царской чеканки. Я только присвистнул, высыпая деньги на стол, и так же распотрошил второй каблук. Там тоже оказались монеты.
– Кажется, мы разбогатели, – сказал я, глядя на внушительную горку золота.
– Деньги нужно отдать коммуне, – неожиданно для меня сказала Ордынцева.
– Зачем? – искренне удивился я.
– У них кончается еда, а на золото ее можно купить.
– Вот и прекрасно, пусть начинают работать. А деньги нам с вами самим пригодятся.
– Нам? Почему нам?
– Ну, – протянул я, – мы же уже как-то вместе, несмотря на разницу платформ.
– Вы поедете со мной в губернию?
– Поеду, если вы возьмете меня с собой. Правда, мне сначала нужно будет заехать в Троицк.
– Это по пути, – бесцветным голосом сказала Даша. – Вы не хотите помыться, у меня осталась теплая вода,
– С удовольствием, – ответил я. – Чего мне последнее время не хватает, это нормальных бытовых условий.
– Я уже к такой жизни привыкла. Когда впереди большая цель, подобные мелочи перестают раздражать.
– У меня нет такой большой цели как у вас, чтобы ради нее ходить грязным.
– Зачем вы меня все время дразните? – обиженно спросила она. – Как будто бы это я придумала мировую революцию!
С замотанной полотенцем головой, Ордынцева перестала быть похожей на кинематографического комиссара, и мне стало стыдно, что я, действительно, ее все время поддразниваю.
– Извините, больше не буду, но и вы не поминайте все время всуе пролетариат и фракционные разногласия.
– Хорошо, не буду, – просто ответила она.
Я ждал, что Ордынцева выйдет, чтобы дать мне помыться, но она начала сушить волосы и, было похоже, уходить не собиралась.
– Почему вы не моетесь? – спросила она, видя, что я маюсь без дела и не раздеваюсь. – Меня стесняетесь?
– Есть немного.
– Мне вчера было приятно смотреть на вас, я еще никогда не видела полностью обнаженного мужчину. Если можно, я останусь.
На такую откровенность я просто не знал как реагировать. Хотел спросить, почему, в таком случае она выставила меня, когда мылась сама, но не спросил. Сказал, снимая с себя сюртук:
– Эка невидаль. Если интересно, оставайтесь.
– Спасибо, – чинно поблагодарила она. – К тому же, одному здесь мыться неудобно, а я вам помогу.
Я разделся по пояс и взял в руку ковшик, плавающий в бадье с остатками горячей воды.
– А почему вы не разделись совсем? – вдруг спросила она.
– Здесь мало воды, на все тело не хватит, – отговорился я, не зная, как реагировать на такие заявы. Сколько я помнил, до сих пор ни у кого и мысли такой не было разглядывать меня, как античного атлета.
– Я воду попрошу на кухне, мне дадут, – сказала Ордынцева, взглянув тяжелым, как будто остановившимся взглядом.
– Я могу и сам попросить, – отговорился я, но она, не слушая возражений, накинула кожанку и быстро вышла из комнаты.
Я намочил голову и начал намыливаться. Увы, мыло было революционное, темно-коричневое, вонючее и плохо мылилось. Однако, никакой альтернативы ему не было, разве что щелок, которым пользовались деревенские жители. Пока Ордынцевой не было, я успел намылить и ополоснуть голову остатками воды.
– Есть вода! Уговорила! – с довольным видом сказала она, внося в нашу каморку тяжелую, парящую бадью.
– Ну, зачем это вы, Даша! Женщинам нельзя носить такие тяжести.
– Ничего, я не кисейная барышня. Раздевайтесь!
Надо сказать, теперь уже я почувствовал себя барышней, с которой пытаются снять одежду. Осталось только гордо заявить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81