– И не думай, – твердо сказал я. – Один лишний шаг – и ты покойник.
– Чего вы такое говорите, товарищ хороший, – не глядя на меня, негромко сказал он, – я пришел только печь проверить.
– Положи винтовку на пол и проверяй, – безо всякой патетики велел я, только клади осторожно и, главное, медленно.
Аким не послушался и, продолжая стоять в открытых дверях, рассматривал меня безо всякого, надо сказать, почтения. Не знаю, какие выводы он сделал из увиденного, но, кажется, не очень лестные.
– Ты, малый, того, не дребезди, – сказал он непонятное, но обидное слово. – Поклади наган, а то я тебе очень больно сделаю.
Надо сказать, что самоуверенность у Акима оказалась титаническая. Как бы человек ни был ранен и гол, но смотреть на него с такой как у него, самоуверенной наглостью я бы никогда не стал. Даже если бы мне в лоб не целились из никелированного нагана.
– Считаю до трех, – сказал я. – После чего или ты кладешь винтовку и поднимаешь руки или..,
Однако, показать себя искусным в счете мне не удалось. Я не успел даже сказать: «раз», как Аким взмахнул могучей рукой, в которой здоровенная винтовка со штыком не казалась даже большой, и собрался пришпилить меня этим трехгранным русским позором бессмысленной бесчеловечности к спинке скамьи, на которой я доселе мирно сидел
Однако, выстрел его опередил. Сторож, как мне показалось, удивленно посмотрел на дымящийся ствол нагана в моей руке и только теперь послушался совета, бросил винтовку на пол. Потом упал и сам, прикрывая ее своим телом. Я продолжал сидеть на том же месте, без особого трепета рассматривая его настриженный затылок и заросшую черными, кудрявыми волосами шею.
– Убил? – раздался сзади меня спокойный, даже будничный голос Капитолины.
– Они с Опухтиным вынули из нагана патроны, – машинально объяснил я. – Все думают, что они самые умные и хитрые.
Видеть убитого тобой человека, зрелище не самое приятное, если не сказать больше. Всегда, во всяком случае, у меня появляется острое чувство вины, что превысил необходимую самооборону, не предпринял все меры, чтобы избежать смертельного столкновения. Капитолина, как мне показалась, что-то такое во мне поняла:
– Тебе плохо, – сказал она, участливо заглядывая сбоку в лицо. Помолчала и договорила:
– Он был очень плохим человеком, – потом прижала мою голову к своей горячей, потной груди, от которой пахло полынью и березовыми листьями.
– Я его предупреждал, – непонятно для чего начал оправдываться я, – он не послушался.
– Иди ко мне, тебе нужно успокоиться, – прошептала женщина и обняла меня крепко и бережно. – Аким убил моего отца, – добавила она, пустым взглядом глядя на умирающего в конвульсиях сторожа.
Я промолчал, подумав, сколько должна была испытать эта женщина, каждый день сталкиваясь с убийцей отца. Погладил ее горячую, скользкую спину.
– Иди ко мне, я хочу тебя пожалеть, – повторила Капа и, нагнувшись, поцеловала меня в губы.
Ее губы были мягкими и солеными. Поцелуй был скорее дружеский, чем любовный, и я ответил без мужской силы, с благодарной нежностью.
– Давай ляжем, – предложила она и потянула меня за руку к ближнему дивану. Мы легли, тесно обнялись и лежали просто так, безо всяких действий, чтобы не видеть убитого Акима и не потерять ощущения радости от светлого тепла бани и неги разгоряченных тел.
Спустя несколько минут мы разомкнули объятия и просто легли рядом, молчали, не касаясь друг друга.
– Я дочь сельского священника, отца Федора, – неожиданно сказала Капитолина, – жила при родителях, пока не началась революция. После этого все у нас поломалось.
Она замолчала и внутренне напряглась от каких-то своих воспоминаний. Спустя минуту мышечная волна или, вернее будет сказать, спазм, пробежал по ее красивому сильному телу. Капа легла на спину, вытянулась и, не мигая, смотрела на низкий деревянный потолок.
– Когда начали реквизировать церковное имущество, пришли с обыском и в наш храм. Тогда-то я и приглянулась товарищу Трахтенбергу.
Я ничего не спрашивал и не подгонял рассказ, сочувственно молчал, чувствуя рядом ее живое, горячее тело.
– Он хотел на мне жениться, во всяком случае, пришел к отцу с таким предложением. Сказал, что за комиссаром я буду, как за каменной стеной. Отец его прогнал, а через две дня приехал Ревтрибунал, папу обвинили в контрреволюционном заговоре и застрелили прямо возле церкви. Сделал это Аким.
Что случилось дальше, Капа рассказывать не стала. То, что с ней произошло, было понятно и так: разорили семью и под угрозой расстрела или высылки принудили стать проституткой
– А вторая девушка, Алена? – спросил я.
– Ее семья умирала с голоду, и, чтобы спасти остальных детей, отец продал Аленку за зерно комиссарам, – уложила в одну фразу целую человеческую драму Капитолина.
Потом мы долго лежали молча. Ни о каких любовных порывах больше не могло быть и речи. Мне нужно было встать и найти Ордынцеву, хотя она могла и сама постоять за себя, но мало ли какая дурь втемяшится в голову товарищу Опухтину. Однако, Капитолина не шевелилась, и я чувствовал, что сейчас крайне ей необходим. Потому тянул время, лежал, молчал и давал ей время прийти в себя.
– Почему ты отказался от меня? – вдруг спросила она, поворачиваясь на бок.
Вопрос был неожиданный, и просто на него было не ответить. Потому я не стал мудрить, объяснил просто и понятно:
– Не хотел, чтобы вы меня возненавидели, как остальных мужчин, с которыми вас принуждают спать.
– Нет, – подумав, ответила она, – ненавижу я одного товарища Трахтенберга. Да вот еще раньше ненавидела Акима. Но вы правильно сделали. Грех все это и блуд. Гореть мне в гиене огненной, как блуднице Вавилонской.
– Глупости все это, – сказал я. – В чем тут ваша вина, в том, что решили жить, а не умереть? Господь простит невольный грех, если вообще такое можно назвать грехом.
– Не скажите, – задумчиво ответила она, – иногда и меня смущала похоть.
Слово «смущала», в этом случае было неточно и неправильно, но я не стал углубляться в теологические и филологические тонкости, погладил ее круглое плечо и встал с дивана:
– Нужно идти. Ордынцева осталась одна в доме, боюсь, как бы Илья Ильич чего-нибудь ей не сделал.
– Он сейчас с Аленой, ему не до вас. К тому же Опухтин расстрелами не занимается, это работа Акима.
– Нашел же время прислать его, – сказал я и кивнул я в сторону входной двери.
Упоминание об убитом стороже заставило вспомнить о том, что он по-прежнему лежит тут же у порога.
– Что с ним делать? – спросил я. – Не оставлять же его в бане.
– У них здесь рядом есть место, где они топят убитых. Пусть покормит рыб вместе с теми, кого убил.
Мы оделись и не без труда в четыре руки дотащили здоровенного, тяжелого сторожа до омута где покоились расстрелянные им же «контрреволюционеры» Когда мы вытаскивали его из бани, я старался не смотреть в обезображенное пулей и смертью лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81