– Даша, забери патроны, – попросил я свою очарованную подругу.
Она, продолжая призрачно улыбаться, повиновалась.
– Теперь дай мне вон то кольцо.
Она подняла с пола кольцо с чекой, удерживающей взрыватель, и подала мне.
– Законтрь, ты ее, ради бога, – взмолился милиционер, – не дай бог, отпустишь.
– После, как-нибудь, – пообещал я – Оставайтесь на месте. Увижу, что идете за нами, брошу – мало не покажется!
– Ладно уж, идите! Сами-то что делать будете?
– Поедем за город и подорвемся, – пообещал я.
– Зря вы это затеяли, – без особого сожаления сказал Запруйко. – Молодые, жить да жить!
Как ни напряжены были у меня нервы, чеку я на место вставил без особого труда. После чего уже с трудом разжал закостеневшие руки. Потом мы из подъезда вышли на улицу. Время было полуденное, и народа на ней было немного.
– Ты, правда, мог взорвать бомбу? – спросила Даша, когда мы уже свернули в Староваганьковский переулок и пошли в сторону Воздвиженки.
– Мог бы, если бы у нас не осталось другого выхода.
– Ты думаешь, эта женщина, Вера, все затеяла, чтобы получить папину комнату?
– Нам нужно срочно уехать из Москвы, – не отвечая на глупый вопрос, сказал я. – Иначе нас под землей найдут. Сейчас поменяем одежду, и сразу на вокзал.
– А куда мы теперь поедем?
– В Ивановку.
– Куда?
– В деревню под Троицком. Я уже что-то устал от вашего времени. Погостили, пора и честь знать. Поедешь со мной в будущее?
– А можно? – спросила Ордынцева.
Глава 19
В Ивановке на первый взгляд ничего не изменилось. Те же сонные избы и ленивый лай собак. Правда, их стало значительно больше. Мы подъехали к дому Ивана Лукича. Кучер остановил лошадей.
– Здесь? – спросила Даша.
Я кивнул, вылез из пролетки и помог ей спуститься на землю.
Пока я расплачивался с извозчиком, она сделала несколько шагов, разминая ноги В окнах показались прильнувшие к стеклам лица. Меня, видимо, не узнали, и никто не вышел навстречу. Тогда я сам открыл знакомую калитку и зашел в подворье. Только после этого в избе открылась дверь, и из нее вышел сильно постаревший Иван Лукич. Вид у него был не самый радушный. Он спустился с крыльца и посмотрел на меня, приложив ко лбу ладонь.
– Вы, товарищ, никак фининспектор?
– Нет, Иван Лукич, не инспектор, я, если помните, – сказал я, но он не дослушал, сбежал с крыльца и порывисто меня обнял.
– Алеша, голубчик, прости старика, совсем стал плохо видеть. Аксинья! – закричал он, – смотри, кто к нам приехал!
Крестьянин заплакал и, прижимая к груди, гладил меня по спине. Такого приема я никак не ожидал. Ни так уж мы с ним подружились, чтобы проявлять при встрече такие бурные эмоции. Я был бы рад, если меня просто не забыли.
Из избы выскочила невестка старика и несколько подростков. Меня плотно окружили и повели в дом.
– Радость-то, какая, – бормотал хозяин, все не отпуская меня, – а мы уж и не чаяли тебя увидеть.
– Ну, как вы тут? – спросил я, чувствуя себя блудным сыном, вернувшимся в отчий дом.
– Живем, как можем, – ответила за всех Аксинья. Она почти не изменилась, только стала полнее, и плечи опустились ниже, чем прежде. – Если бы ты тогда не помог… – Она махнула рукой и заплакала.
Встречаться с такой памятью на добро мне случалось так редко, что у самого из глаз чуть не закапали слезы.
– Дядя, а ты меня помнишь? – спросил белоголовый мальчик лет одиннадцати-двенадцати. – Ты с нами еще в прятушки играл.
– Егорка? – вспомнил я имя ребенка. Тогда ему было лет шесть, и его хотел застрелить пьяный продотрядовец.
– Ага, – обрадовался он. – А у нас бабуся померла.
– Оставила нас наша голубка, – опять заплакал хозяин. – В прошлом годе еще схоронили.
Все замолчали, поминая Елизавету Васильевну.
– А как та женщина, у которой была водянка? – вспомнил я про больную, которую лечил.
– Матрена-то? – разом оживилась невестка. – Живехонька, как выздоровела, ходила в церкву тебе за здравие свечку ставить.
– Чего ты, Аксинья, язык-то распустила! – набросился на нее Иван Лукич, – быстро на стол накрывай, Алеша, поди, с дороги оголодал совсем.
– Не оголодал, – успокоил я начавшуюся суету. – Лучше позовите в дом женщину, она уже замерзла на улице стоять, я ведь не один приехал.
Тотчас все гурьбой побежали за Дашей. Ордынцева вошла в избу и перекрестилась на образа. Такого я за ней раньше не замечал. Представил ее хозяевам. Нас усадили за стол. Начались разговоры и воспоминания О моих вещах, отправленных ему на хранение, старик почему-то не вспоминал. Поэтому, как только появилась возможность, я спросил, передала ли их ему женщина, которой это поручилось.
– Дарья-то? – уточнил он. – Как же, голубчик, все сполнила. Она баба хорошая, только животом очень мается, ты ей не помогнешь, по старой памяти?
– Помогу, – пообещал я, опасаясь, что меня опять втянут в нескончаемый медицинский процесс. – Вещи в сохранности?
Иван Лукич почему-то смутился и сделал мне знак, чтобы я молчал. Это мне не понравилось. Я удивленно на него посмотрел, но он показал глазами на дверь. Извинившись, я встал из-за стола и пошел во двор. Он направился следом.
– С вещами все в порядке, лежат в лесу закопанные, – сказал он. – Как нас тогда отряды ограбили, мы все теперь в лесу прячем.
– Там сабля, как бы не заржавела, – забеспокоился я.
– Что ты, Алеша, мы тоже не без ума, я ее салом смазал, и армяк твой выкапываю для проветра.
– А почему такая таинственность? – поинтересовался я.
Старик ответил не сразу, долго подбирал слова, потом сказал:
– Тут тобой разные люди интересовались, боюсь, как бы детишки али Аксинья не проболтались.
– Интересовались мной? Вы это серьезно?!
– Приезжали, расспрашивали. И про твою саблю пытали. Обещали большие деньги отвалить, – почему-то смущаясь, ответил он.
– Что за люди, вы можете толком сказать?
– Это мне, голубчик, неведомо. Люди как люди. Сперва один приезжал на коне, сурьезный такой, со звездами. Это давно было, как только продналог ввели. Он, правда, деньги не сулил, все больше грозился. А в прошлом годе, аккурат как моя Лиза померла, другие подкатывались, вот они-то деньги сулили. Этих двое было, ласковые.
– А что они про меня спрашивали? – задал я конкретный вопрос, полагая, что крестьянину не хватит запаса слов толком описать приезжих.
– Когда был, чего делал, куда делся, – ответил старик. – Особливо любопытствовали, не оставлял ли чего. Саблю или еще что.
Он замолчал, а мне осталось только пожать плечами. Людей, которые могли интересоваться саблей, могло быть предостаточно, но никого, кто бы мог просчитать, что я был здесь, да еще что-то оставил, я не мог и представить.
После обеда опять началось паломничество крестьян. Мой «беспримерный подвиг» еще оставался в их памяти, и, кроме возможности лечить этих бедных людей, у меня была и другая пожинать плоды доброго дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81