Чем ближе я подходил, тем медленнее делались движения работающих. Наконец, когда до них оставалось метров сто, мужчины и вовсе остановились, а женщины, сбившись в кучку, отошли в сторону. Такая реакция меня, честно говоря, удивила. То, как все следили за моим приближением, не давало мне повода думать, что причина внимания не я, а что-то другое.
Теперь, вблизи, когда я смог рассмотреть эту бригаду, мне было в пору самому остановиться и разинуть рот.
Похоже, я попал к каким-то староверам. Вся компания была одета в длинные светло-серые рубахи, все мужики, кому, естественно, позволял возраст, носили бороды, но больше всего меня удивили их странные хиппарские прически. Женщины были в таких же, как и у мужиков, рубахах, но подлиннее, а головы наглухо замотаны платками.
Встреча, похоже, мне предстояла и нежданная, и нерадостная. Если это не раскольники, то, вероятно, какая-нибудь религиозная коммуна. Судя по лицам, они никак не смахивали на одичавших оригиналов-интеллигентов, ушедших в народ.
Однако отступать было некуда, и я, по возможности естественным шагом, подошел к косцам:
– Бог в помощь, – произнес я подходящее к случаю приветствие и снял с головы бейсболку.
Косари с полминуты не отвечали, оторопело пялясь на меня, а потом вдруг, как по команде, поклонились мне в пояс.
После чего пожилой мужик с длинной сивой бородой и обстриженными по кругу волосами подал голос. Еще раз, низко поклонившись, он произнес:
– Благодарствуйте, барин, доброго вам здоровья.
Остальные мужики дружно поклонились вслед за ним и как-то робко отступили назад. Такое обращение мне совсем не понравилось. Уж на кого-кого, а на «барина» я, в джинсах, футболке и с рюкзаком за спиной, никак не походил.
Тем более странно, что такое обращение ко мне последнее время использовали совершенно разные люди.
Глядя на крестьян, я совершенно потерялся в догадках, кто же они такие. Предположить в простых колхозниках иронию я не мог, да и не походили они ни на шутников, ни на сектантов. Может быть, действительно староверы?
Правду сказать, о староверах я только читал, да и то у писателя прошлого века Мельникова-Печерского.
– До шоссе далеко ли? – спросил я, чтобы что-то сказать.
Сивобородый мужик с недоумением смотрел на меня, ничего не отвечая. Потом обернулся к своим товарищам, видимо, за поддержкой. Однако, те общей гурьбой отступили еще на пару шагов и ничем ему не помогли.
– Местные мы, – наконец нашелся он, – деревни Захаркино крестьяне.
До меня дошло, что он просто не понял моего вопроса. Видимо здесь слово «шоссе» не в ходу, нужно было спросить «большак» или «тракт».
– Большая дорога далеко ли? – выбрал я наиболее понятный синоним для слова шоссе.
Мужик вопрос понял, и лицо его прояснилось:
– Далеконько, барин, верст двадцать будет.
Обращение «барин» выговаривалось им так естественно, что у меня начали появляться в голове странные идеи.
– Это ваша деревня? – задал я для начала глупый вопрос.
– Наша, барин, – подтвердил с поклоном сивобородый.
– А какие вы крестьяне? – наугад спросил я, не зная толком, какие бывают крестьяне.
– Были казенные, государевы, – совершенно серьезно ответил собеседник, – а уже почитай тринадцатый год в крепости у помещиков Крыловых.
Диалог наш протекал неспешно и естественно, так, как будто мы говорили о самых обыденных вещах. Возможно, для него так оно и было.
«Неужели я попал в прошлое? – подумал с тревожной радостью. – Только вот, в какое время?»
Получалось прямо-таки как у поэта: «Какое нынче, милый, тысячелетье на дворе?»
Я начал приглядываться к крестьянам. Теперь было ясно, почему они показались мне странными. Одеты они были совершенно одинаково, в длинные, почти до колен, холщовые рубахи, и бесформенные, выше щиколоток, штаны. Все, видимо, по летнему времени, босоноги. Как я уже говорил, все взрослые мужики были бородаты.
Странно смотрелись кудлатые головы, стриженные «под горшок» и «скобкой». Было непонятно, чем они моют головы, но волосы у всех выглядели как всклоченная пакля.
К тому же крестьяне были очень низкорослы, самый крупный, тот, который разговаривал со мной, был едва ли метр семьдесят ростом. Остальные на полголовы, а то и на голову ниже. «Мелкими» назвать их было бы неверно, почти все были широкоплечи, с хорошо развитой мускулатурой.
Пока я разглядывал их, разговор как-то притух. Я пытался определить, из какой они эпохи. Что хотели понять во мне визави, не знаю, скорее всего, не из чертей ли я буду. То, что их из государевых крестьян перевели в помещичьи, значило…
Собственно, пока это ничего не значило. Вернее, говорило о разбросе во времени от Бориса Годунова до Николая Первого.
… В школе мне нужно было лучше учиться, чтобы иметь хоть какое-нибудь представление об отечественной истории. Не спрашивать же было у крестьян, какой у них нынче правит царь, и какой год от рождества Христова.
Я почувствовал, что пауза слишком затянулась, и молчание становится неприличным, если не угрожающим.
– А барин ваш где живет? – придумал наконец я, что спросить сивого мужика.
Его лицо осклабилось в щербатой улыбке.
– Здеся, барин, здеся, в емении, ежели будет твоя воля, кормилец ты наш, Архипка, сынок мой, тебя проводит.
Из-за спин мужиков выглянула физиономия белобрысого парнишки лет шестнадцати. У Архипки была детская мордаха и жуткое любопытство в глазах.
– Ты, барин, не сумлевайся, он проводит, – опять заговорил мужик, – он дело знает, ты не смотри… – не придумав, как еще продемонстрировать свою лояльность и способности сына, он строго приказал подростку: – Ты, Архипка, проводи барина до барина и смотри мне, не балуй!
Архипка хотел что-то ответить отцу, но не нашелся и застеснялся. Чувствуя, что проводы могут затянуться, я простился с косцами и сам пошел в деревню. Парнишка двинулся следом.
Было видно, что любопытство борется у него со страхом. Он то догонял меня и шел следом, почти наступая на пятки и дыша в спину, то отставал шагов на десять, и я даже опасался, что робость пересилит, и он сбежит.
Отойдя от крестьян на порядочное расстояние, я обернулся назад и увидел, что они объединились с женщинами и, так и не начав работу, дружно обсуждают мою персону.
Я глянул на своего провожатого. Он отстал уже шагов на пятнадцать и крутил головой, чтобы не встретиться со мной взглядом. Я подозвал его, он неохотно подошел.
– А хочешь, ты, Архипка, боярского лакомства? – спросил я его, вспомнив, как в повести Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» крестьянка называла сахар.
Парнишка не ответил, но зарделся и потупился. Я вытащил из пачки две жевательные резинки и одну протянул ему. Он взял и, не зная, что с ней делать, зажал в кулаке. Я развернул свою и демонстративно отправил в рот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76