Я, во всяком случае, никогда о нем не слышал. Обычный, говоря современным языком, районный центр с мощеной камнем центральной улицей, дощатыми тротуарами, почерневшими от времени корявыми избами с кривыми плетнями и высохшими, в связи с засушливым летом, «миргородскими» лужами.
Приличные дома стали попадаться только ближе к центру. Некоторые были даже каменными. Основную же долю «жилого фонда» составляли рубленные, почти крестьянские избы, приличную часть – бревенчатые дома на каменном подклете. Несколько домов, как я уже говорил, были вполне цивильными. Люди на улицах встречались довольно редко, зато в изобилии было домашней птицы, коз, телят и прочей живности. Мы миновали центр с двумя внушительного вида соборами и несколькими кирпичными зданиями присутственного типа. Аля крестилась на церкви и управы и глядела во все глаза, чтобы не упустить ничего из чудес цивилизации.
Я, напротив, ничему не удивлялся и с грустью думал о том, почему у нас все такое кривое и косое, и что имел в виду угрюмый режиссер Говорухин, стеная о чем-то нами потерянном в старой России.
Портной жил недалеко от центра. Вместо вывески на его воротах были намалеваны жилетка и панталоны. Дом был довольно большой. В нем обитали хозяева, подмастерья и ученики. Сама портняжная мастерская располагалась во флигеле в глубине двора.
Наше появление произвело переполох. Забегали какие-то люди, лошадь тотчас распрягли, и мальчик лет двенадцати начал «водить» ее по двору. С крыльца спустилась миловидная, дородная женщина с заплаканными глазами, как я догадался, хозяйка, и пригласила нас в дом.
– Как Дуня? – первым делом спросил ее Котомкин.
Женщина только горестно махнула рукой и принялась промокать глаза краешком головного платка.
– Плоха, совсем плоха, дохтур счас у нее.
Мы вошли в дом, и хозяин проводил нас прямиком к больной. В светелке царила полутьма и стоял тяжелый запах. На лавке у стены лежала под одеялом девушка, над ней возвышалась высокая сутулая фигура врача. При нашем появлении он повернулся и что-то сказал по-немецки.
В затемненной комнате, да еще против света, слепящего сквозь неплотно завешенное окно, я его не рассмотрел.
– Гуте аренд, герр доктор, – поприветствовал я его.
– Добри вечер, – ответил он мне по-русски.
Я подошел к больной. Худенькая девушка с бескровными губами и запавшими глазами с трудом приподняла веки.
– Здравствуй, Дуняша, – поздоровался я.
– Здрасти, барин, – чуть слышно, ответила она. Перед постелью на табурете стоял тазик, а доктор держал в руке ножичек, немного напоминающий современный скальпель.
– Вас ист чужой меншен? – строгим голосом спросил он портного.
– Их ист русиш доктор, – ответил я за Котомкина.
– Русиш доктор, ха-ха-ха! – демонстративно рассмеялся на мое представление немец, явно нарываясь на неприятности. – Велеть подать светчи, – приказал он хозяину. – Здесь ист один доктор – это ист доктор Винер! – немец пожевал губами и добавил: – Их делать операций.
Я подошел к окну, сорвал закрывающую его материю и распахнул раму.
– Велите принести воды вымыть руки, – сказал я портному. Тот поспешно вышел из комнаты.
– Их делать операций, – повторил немец, пораженный моей бесцеремонностью.
– Нихт операция, – рявкнул я, пресекая его попытку взять Дуню за руку. – Вали отсюда, придурок!
– Вас ист «придурок»? – растеряно спросил он. Как «придурок» по-немецки, я не знал и смог перевести только как «огромный дурак».
– Зи ист гроссе дункель.
Винер дернулся, но, наткнувшись на мой взгляд, не решился что-нибудь предпринять и встал у стены с оскорбленным видом.
«Аля, – отчетливо произнося слова, сказал я про себя, – попробуй понять, о чем думает девушка.»
Алевтина посмотрела на меня и кивнула.
В комнату вернулся Котомкин, а за ним парень с керамической корчагой и полотенцем. Я вымыл руки и велел всем выйти из комнаты. Остались только мы с Алей и доктор.
– Закрой дверь, – попросил я Алевтину. Она плотно прикрыла дверь.
– Теперь помоги мне снять с нее рубашку.
Аля посмотрела на меня круглыми от удивления глазами, но не тронулась с места.
– Ты что? – спросил я.
– Срамно это, Алексей Григорьевич, – чопорным голосом сказала она, поджимая губки.
– Ревновать не нужно. Я, когда тебя лечил, осматривал?
Она кивнула и сказала, глядя в сторону:
– Так то меня.
То о чем я подумал, было предназначено только для нее, и это можно не предавать гласности. Аля улыбнулась и проворно сняла с девушки рубаху. Дуня почти никак не реагировала, безжизненно улыбалась.
– Эй, ты, – обратился я к немцу, – ду бист фонендоскоп?
Винер смотрел на меня непонимающими глазами. Фонендоскоп, видимо, еще не изобрели.
– Трубка у тебя есть, слушать?
Я жестом показал, что мне нужно. Немец, кажется, понял.
– Найн, – коротко ответил он.
Пришлось слушать Дуню ухом. Чтобы зазря не нервировать Алю, я прослушал ее сердце и легкие со спины. В сердце были небольшие шумы, нормальные в таком ослабленном состоянии. Легкие были чистые. Живот нормальный.
Единственно, что мне не понравилось – это нитевидный пульс. Похоже было, что или девица заморила себя голодом, или ее угробил присутствующий здесь лекарь неумеренными кровопусканиями.
Аля, успокоенная моими целомудренными действиями, помогла одеть и уложить Дуню в постель. Что делать с ней, я не знал. Никаких явных признаков болезни я у нее не нашел.
– Ты узнала что-нибудь? – спросил я Алю.
– Она влюблена, – зашептала Аля мне в ухо, – и боится, что батюшка узнает и прибьет парня… Зовут его Семен.
– Эй, ты чего это удумал! – закричал я на немца, перебив Алю, – а ну отойди от нее!
Пока мы шептались, лекарь подобрался к больной со своим скальпелем, собираясь вскрыть ей вену на руке для кровопускания.
– Я ист исполнить свой долг! – угрюмо проворчал немец, отступая от Дуни.
Его глупое лицо светилось святой верой в свою правоту. Я не стал вступать с ним в научный диспут, просто взял за плечо и выпихнул из комнаты. В дверь тотчас просунулась голова хозяина.
– Ну, что ваше благородие?
– Пока не знаю, – честно ответил я, – но немца на порог больше не пускайте, если не хотите, чтобы дочь померла. Да, а кто такой Семен?
При упоминании этого имени Дуня зашевелилась.
– Какой Семен? – удивился моему вопросу Фрол Исаевич.
– Не знаю, какой-нибудь Семен у вас в доме есть? Молодой и красивый.
– Есть, подмастерье. Что касаемо красоты, то я не девка, на него любоваться. Только откуда ты его знаешь?
– От верблюда. Немедленно пришлите его сюда.
– Да зачем он… – начал было говорить Котомкин и замолчал, мрачно взглянув в сторону дочери.
Удобно иметь дело с умным человеком.
– Красивый, говоришь, – пробурчал он, и лицо его начало багроветь. – Так вот оно в чем дело?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Приличные дома стали попадаться только ближе к центру. Некоторые были даже каменными. Основную же долю «жилого фонда» составляли рубленные, почти крестьянские избы, приличную часть – бревенчатые дома на каменном подклете. Несколько домов, как я уже говорил, были вполне цивильными. Люди на улицах встречались довольно редко, зато в изобилии было домашней птицы, коз, телят и прочей живности. Мы миновали центр с двумя внушительного вида соборами и несколькими кирпичными зданиями присутственного типа. Аля крестилась на церкви и управы и глядела во все глаза, чтобы не упустить ничего из чудес цивилизации.
Я, напротив, ничему не удивлялся и с грустью думал о том, почему у нас все такое кривое и косое, и что имел в виду угрюмый режиссер Говорухин, стеная о чем-то нами потерянном в старой России.
Портной жил недалеко от центра. Вместо вывески на его воротах были намалеваны жилетка и панталоны. Дом был довольно большой. В нем обитали хозяева, подмастерья и ученики. Сама портняжная мастерская располагалась во флигеле в глубине двора.
Наше появление произвело переполох. Забегали какие-то люди, лошадь тотчас распрягли, и мальчик лет двенадцати начал «водить» ее по двору. С крыльца спустилась миловидная, дородная женщина с заплаканными глазами, как я догадался, хозяйка, и пригласила нас в дом.
– Как Дуня? – первым делом спросил ее Котомкин.
Женщина только горестно махнула рукой и принялась промокать глаза краешком головного платка.
– Плоха, совсем плоха, дохтур счас у нее.
Мы вошли в дом, и хозяин проводил нас прямиком к больной. В светелке царила полутьма и стоял тяжелый запах. На лавке у стены лежала под одеялом девушка, над ней возвышалась высокая сутулая фигура врача. При нашем появлении он повернулся и что-то сказал по-немецки.
В затемненной комнате, да еще против света, слепящего сквозь неплотно завешенное окно, я его не рассмотрел.
– Гуте аренд, герр доктор, – поприветствовал я его.
– Добри вечер, – ответил он мне по-русски.
Я подошел к больной. Худенькая девушка с бескровными губами и запавшими глазами с трудом приподняла веки.
– Здравствуй, Дуняша, – поздоровался я.
– Здрасти, барин, – чуть слышно, ответила она. Перед постелью на табурете стоял тазик, а доктор держал в руке ножичек, немного напоминающий современный скальпель.
– Вас ист чужой меншен? – строгим голосом спросил он портного.
– Их ист русиш доктор, – ответил я за Котомкина.
– Русиш доктор, ха-ха-ха! – демонстративно рассмеялся на мое представление немец, явно нарываясь на неприятности. – Велеть подать светчи, – приказал он хозяину. – Здесь ист один доктор – это ист доктор Винер! – немец пожевал губами и добавил: – Их делать операций.
Я подошел к окну, сорвал закрывающую его материю и распахнул раму.
– Велите принести воды вымыть руки, – сказал я портному. Тот поспешно вышел из комнаты.
– Их делать операций, – повторил немец, пораженный моей бесцеремонностью.
– Нихт операция, – рявкнул я, пресекая его попытку взять Дуню за руку. – Вали отсюда, придурок!
– Вас ист «придурок»? – растеряно спросил он. Как «придурок» по-немецки, я не знал и смог перевести только как «огромный дурак».
– Зи ист гроссе дункель.
Винер дернулся, но, наткнувшись на мой взгляд, не решился что-нибудь предпринять и встал у стены с оскорбленным видом.
«Аля, – отчетливо произнося слова, сказал я про себя, – попробуй понять, о чем думает девушка.»
Алевтина посмотрела на меня и кивнула.
В комнату вернулся Котомкин, а за ним парень с керамической корчагой и полотенцем. Я вымыл руки и велел всем выйти из комнаты. Остались только мы с Алей и доктор.
– Закрой дверь, – попросил я Алевтину. Она плотно прикрыла дверь.
– Теперь помоги мне снять с нее рубашку.
Аля посмотрела на меня круглыми от удивления глазами, но не тронулась с места.
– Ты что? – спросил я.
– Срамно это, Алексей Григорьевич, – чопорным голосом сказала она, поджимая губки.
– Ревновать не нужно. Я, когда тебя лечил, осматривал?
Она кивнула и сказала, глядя в сторону:
– Так то меня.
То о чем я подумал, было предназначено только для нее, и это можно не предавать гласности. Аля улыбнулась и проворно сняла с девушки рубаху. Дуня почти никак не реагировала, безжизненно улыбалась.
– Эй, ты, – обратился я к немцу, – ду бист фонендоскоп?
Винер смотрел на меня непонимающими глазами. Фонендоскоп, видимо, еще не изобрели.
– Трубка у тебя есть, слушать?
Я жестом показал, что мне нужно. Немец, кажется, понял.
– Найн, – коротко ответил он.
Пришлось слушать Дуню ухом. Чтобы зазря не нервировать Алю, я прослушал ее сердце и легкие со спины. В сердце были небольшие шумы, нормальные в таком ослабленном состоянии. Легкие были чистые. Живот нормальный.
Единственно, что мне не понравилось – это нитевидный пульс. Похоже было, что или девица заморила себя голодом, или ее угробил присутствующий здесь лекарь неумеренными кровопусканиями.
Аля, успокоенная моими целомудренными действиями, помогла одеть и уложить Дуню в постель. Что делать с ней, я не знал. Никаких явных признаков болезни я у нее не нашел.
– Ты узнала что-нибудь? – спросил я Алю.
– Она влюблена, – зашептала Аля мне в ухо, – и боится, что батюшка узнает и прибьет парня… Зовут его Семен.
– Эй, ты чего это удумал! – закричал я на немца, перебив Алю, – а ну отойди от нее!
Пока мы шептались, лекарь подобрался к больной со своим скальпелем, собираясь вскрыть ей вену на руке для кровопускания.
– Я ист исполнить свой долг! – угрюмо проворчал немец, отступая от Дуни.
Его глупое лицо светилось святой верой в свою правоту. Я не стал вступать с ним в научный диспут, просто взял за плечо и выпихнул из комнаты. В дверь тотчас просунулась голова хозяина.
– Ну, что ваше благородие?
– Пока не знаю, – честно ответил я, – но немца на порог больше не пускайте, если не хотите, чтобы дочь померла. Да, а кто такой Семен?
При упоминании этого имени Дуня зашевелилась.
– Какой Семен? – удивился моему вопросу Фрол Исаевич.
– Не знаю, какой-нибудь Семен у вас в доме есть? Молодой и красивый.
– Есть, подмастерье. Что касаемо красоты, то я не девка, на него любоваться. Только откуда ты его знаешь?
– От верблюда. Немедленно пришлите его сюда.
– Да зачем он… – начал было говорить Котомкин и замолчал, мрачно взглянув в сторону дочери.
Удобно иметь дело с умным человеком.
– Красивый, говоришь, – пробурчал он, и лицо его начало багроветь. – Так вот оно в чем дело?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76