Если его больше заинтересовало бритье, то Алю, соответственно, чистка зубов. Пришлось объяснять, для чего это делается.
– А мне можно попробовать?
Запасной зубной щетки у меня не было, пришлось отдать свою. Девушка долго, с душой, драила зубы и с сожалением, по моему настоянию, прополоскала рот.
– Ишь, скус-то какой! – похвалила она пасту «Блендамет». Тяга к экспериментам так затянула Алю, что мне пришлось поделиться с ней не только зубной щеткой, но и мылом, и, уже совершенно не по делу, пеной для бритья. Мои скромные предметы гигиены произвели на Алевтину большое впечатление. Она попеременно все нюхала, пробовала на вкус и делилась со мной радостью первооткрывателя. В конце концов пришлось их отобрать, чтобы приступить к завтраку.
Вместе с блюдами в нашу комнату была доставлена и милейшая Пелагия.
Добрая женщина долго чинилась, отказываясь сесть за стол с «барином».
В конце концов, уступив уговорам, начала ломаться, не соглашаясь принять на свою пышную грудь первый стакан сладостной мальвазии.
Дальше, впрочем, дело пошло быстрее и без задержек. Тем более что верный Тихон, чтобы зря не бегать, принес из буфета не одну, а две бутылки вина и емкость для себя.
Так что день у нас начинался празднично.
Пить с утра сладкое вино было противно. Однако на что не пойдешь ради святого дела? Тихона, после приличной порции, я отправил в коридор. Але, чтобы не спаивать малолетних, давал вина только пригубить и основное внимание сосредоточил на Пелагее Ниловне.
После второго лафитника ключница развеселилась, а после третьего наша дружба переросла во взаимную привязанность.
– Слыхал я, матушка, что ты вдовеешь.
– Вдовею, сударик, который уж год вдовею, – сообщила женщина не без игривости в голосе.
– Тяжко, поди, одной?
– И не то слово, очень тяжко. А какой золотой человек был мой Иван Михеич, таких уж нынче и не сыскать.
Мы пригорюнились и вином помянули покойного.
– А слышал я, что ты, Пелагия Ниловна, с покойным барином сюда приехала?
– С ним, кормильцем нашим. Мы с Михеичем ихние холопы, опосля ихнего батюшки Африкан Савича в наследство им достались. Мы, милый сударик, не деревенские какие, мы не простого звания, мы и в Москве и Санкт-Петербурге живали. С нами не шути! А уж каков человек золотой был барин-то покойный, Леопольд Африканыч!
Мы опять дружно пригорюнились и помянули лафитниками покойного барина.
– А не знаешь ли ты, Пелагия Ниловна, как и когда к твоему барину Алевтинка попала? – как бы невзначай, спросил я. Знатная холопка зыркнула на Алю хитрым, тревожным взглядом и уставилась на меня умильно честными глазами.
– Запамятовала, батюшка, как есть запамятовала. Да сам посуди, сколько годов-то прошло.
– Правильно, что запамятовала, – похвалил я старуху. – Барин наказал запамятовать, ты и запамятовала.
– И то, – подтвердила она, – мы барскую волю завсегда чтим.
– Зачем же сейчас созналась, что врала? – удивленно спросил я.
Пелагия Ниловна, поняв, что проговорилась, конфузливо заулыбалась, прикрывая кончиками платка щербатый рот.
– Ты не трусь, – успокоил я ключницу. – Барин-то помер, теперь значит, и обета нет. А нам с Антоном Ивановичем для государственной надобности в подробности все изложи.
– Так он, покойник-то, Леопольд Африканыч, никому не велел сказывать.
– Да, поди, сама ничего толком не знаешь, – сказал я с театральной пренебрежительностью и разлил вино по лафитникам.
– Знаю, да не всякому скажу, – упрямо проговорила ключница и выпила, не дожидаясь меня.
– А, спорим, не знаешь!
– Спорим!
– Вот я говорить буду, а ты подтверждай, коли знаешь.
– Говори!
– Девчонку твоему барину привез толстый барин в статском платье.
– А вот и врешь, все наоборот.
– Это я тебя проверяю, привез военный, но некрасивый.
– Это он-то некрасивый?! Да таких красавцев свет не видывал.
– А что Алевтинка в господское платье одета была, тоже вру?
– А где то платье? Где? – зачастила ключница, с ужасом глядя на меня.
Где оно теперь, было бы понятно даже дураку.
– У тебя в сундуке.
Пелагия Ниловна мрачно посмотрела на меня, налила себе одной, выпила и утерла рот ладонью.
– Ты, барин, если сам все знаешь, зачем спрашиваешь?
– Честность твою проверяю. Если врать будешь, значит, нет в тебе честности. Как тогда тебе Антон Иванович сможет ключи доверить? Враз сошлет в птичницы, да еще выпороть велит.
Пелагия Ниловна не на шутку испугалась.
– За что ты меня, барин, без вины казнишь. Мы свой долг знаем. Все как на духу расскажу.
– Давай рассказывай.
– Военный ее, Алевтинку эту, привез на красивой карете.
– Это ты уже говорила. Мундир на нем какой был?
– Оченно богатый, весь золотом шитый, а позади на портках ключ золотой висел.
Мне делалось все интереснее. Про золотой ключ «на заднице» я слышал, дед часто рассказывал, что один из моих прадедов был камергером, и родственники постоянно подтрунивали над его формой.
Аля, не вмешиваясь в разговор, напряженно смотрела на ключницу, как будто что-то вспоминая.
– А медальон где? – спросил я строго, вспомнив, что в старинных романах обязательно фигурировал медальон.
– Ничего такого не знаю, ничего такого не ведаю, – запричитала жадная тетка, – Все, что, было, отдам, мне чужого не надо. Я чтоб чужую былинку…
Я не стал слушать и отослал ее за вещами. Ключница поспешно удалилась, и мы с Алей остались вдвоем.
– Ты все поняла?
Аля кивнула.
– Старуха что-нибудь скрыла?
– Того военного звали Комелкер.
– Может быть камергер?
– Точно, камергер.
Тетка Пелагия его разговор с барином подслушала. Камергер этот обещал, если про меня никто не узнает, вотчину барину дать.
– Это и я уже знаю. Имени его она не помнит?
– Так я же сказала, камергер.
– Это не имя, это должность, ну, вроде как пристав. Имя нужно знать.
– Имени не вспоминала.
– А из вещей ничего не утаила?
– Колечко с зумрудом.
– Изумрудом, – поправил я.
– Да, точно, кольцо с зумрудом и крестик. Они на дне сундука запрятаны, в старом сарафане.
Я подумал, что Аля, скорее всего, внебрачный ребенок какой-нибудь аристократки, и отыскивать ее родителей будет и сложно, и незачем.
– Значит, я байструк? – побледнев, спросила она.
– Что значит «байструк»? Может, ты царская дочь.
– Теперь ты меня презирать будешь, – неизвестно к чему сказала девушка, и у нее на глаза навернулись слезы.
– Ты можешь объяснить, в чем дело? – возмутился я.
– Я же говорила, что ты не человек, а ты спорил.
– Причем здесь я?
– Меня все должны презирать, а ты об этом даже не думаешь.
Я хотел было ее поцеловать, но в этот момент вернулась ключница с детскими вещами. Мы развязали узелок и рассмотрели Алино приданное. Все детские вещицы были в очень хорошем состоянии. Больше всего мне понравилось шелковое платьице, отделанное кружевами ручной работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– А мне можно попробовать?
Запасной зубной щетки у меня не было, пришлось отдать свою. Девушка долго, с душой, драила зубы и с сожалением, по моему настоянию, прополоскала рот.
– Ишь, скус-то какой! – похвалила она пасту «Блендамет». Тяга к экспериментам так затянула Алю, что мне пришлось поделиться с ней не только зубной щеткой, но и мылом, и, уже совершенно не по делу, пеной для бритья. Мои скромные предметы гигиены произвели на Алевтину большое впечатление. Она попеременно все нюхала, пробовала на вкус и делилась со мной радостью первооткрывателя. В конце концов пришлось их отобрать, чтобы приступить к завтраку.
Вместе с блюдами в нашу комнату была доставлена и милейшая Пелагия.
Добрая женщина долго чинилась, отказываясь сесть за стол с «барином».
В конце концов, уступив уговорам, начала ломаться, не соглашаясь принять на свою пышную грудь первый стакан сладостной мальвазии.
Дальше, впрочем, дело пошло быстрее и без задержек. Тем более что верный Тихон, чтобы зря не бегать, принес из буфета не одну, а две бутылки вина и емкость для себя.
Так что день у нас начинался празднично.
Пить с утра сладкое вино было противно. Однако на что не пойдешь ради святого дела? Тихона, после приличной порции, я отправил в коридор. Але, чтобы не спаивать малолетних, давал вина только пригубить и основное внимание сосредоточил на Пелагее Ниловне.
После второго лафитника ключница развеселилась, а после третьего наша дружба переросла во взаимную привязанность.
– Слыхал я, матушка, что ты вдовеешь.
– Вдовею, сударик, который уж год вдовею, – сообщила женщина не без игривости в голосе.
– Тяжко, поди, одной?
– И не то слово, очень тяжко. А какой золотой человек был мой Иван Михеич, таких уж нынче и не сыскать.
Мы пригорюнились и вином помянули покойного.
– А слышал я, что ты, Пелагия Ниловна, с покойным барином сюда приехала?
– С ним, кормильцем нашим. Мы с Михеичем ихние холопы, опосля ихнего батюшки Африкан Савича в наследство им достались. Мы, милый сударик, не деревенские какие, мы не простого звания, мы и в Москве и Санкт-Петербурге живали. С нами не шути! А уж каков человек золотой был барин-то покойный, Леопольд Африканыч!
Мы опять дружно пригорюнились и помянули лафитниками покойного барина.
– А не знаешь ли ты, Пелагия Ниловна, как и когда к твоему барину Алевтинка попала? – как бы невзначай, спросил я. Знатная холопка зыркнула на Алю хитрым, тревожным взглядом и уставилась на меня умильно честными глазами.
– Запамятовала, батюшка, как есть запамятовала. Да сам посуди, сколько годов-то прошло.
– Правильно, что запамятовала, – похвалил я старуху. – Барин наказал запамятовать, ты и запамятовала.
– И то, – подтвердила она, – мы барскую волю завсегда чтим.
– Зачем же сейчас созналась, что врала? – удивленно спросил я.
Пелагия Ниловна, поняв, что проговорилась, конфузливо заулыбалась, прикрывая кончиками платка щербатый рот.
– Ты не трусь, – успокоил я ключницу. – Барин-то помер, теперь значит, и обета нет. А нам с Антоном Ивановичем для государственной надобности в подробности все изложи.
– Так он, покойник-то, Леопольд Африканыч, никому не велел сказывать.
– Да, поди, сама ничего толком не знаешь, – сказал я с театральной пренебрежительностью и разлил вино по лафитникам.
– Знаю, да не всякому скажу, – упрямо проговорила ключница и выпила, не дожидаясь меня.
– А, спорим, не знаешь!
– Спорим!
– Вот я говорить буду, а ты подтверждай, коли знаешь.
– Говори!
– Девчонку твоему барину привез толстый барин в статском платье.
– А вот и врешь, все наоборот.
– Это я тебя проверяю, привез военный, но некрасивый.
– Это он-то некрасивый?! Да таких красавцев свет не видывал.
– А что Алевтинка в господское платье одета была, тоже вру?
– А где то платье? Где? – зачастила ключница, с ужасом глядя на меня.
Где оно теперь, было бы понятно даже дураку.
– У тебя в сундуке.
Пелагия Ниловна мрачно посмотрела на меня, налила себе одной, выпила и утерла рот ладонью.
– Ты, барин, если сам все знаешь, зачем спрашиваешь?
– Честность твою проверяю. Если врать будешь, значит, нет в тебе честности. Как тогда тебе Антон Иванович сможет ключи доверить? Враз сошлет в птичницы, да еще выпороть велит.
Пелагия Ниловна не на шутку испугалась.
– За что ты меня, барин, без вины казнишь. Мы свой долг знаем. Все как на духу расскажу.
– Давай рассказывай.
– Военный ее, Алевтинку эту, привез на красивой карете.
– Это ты уже говорила. Мундир на нем какой был?
– Оченно богатый, весь золотом шитый, а позади на портках ключ золотой висел.
Мне делалось все интереснее. Про золотой ключ «на заднице» я слышал, дед часто рассказывал, что один из моих прадедов был камергером, и родственники постоянно подтрунивали над его формой.
Аля, не вмешиваясь в разговор, напряженно смотрела на ключницу, как будто что-то вспоминая.
– А медальон где? – спросил я строго, вспомнив, что в старинных романах обязательно фигурировал медальон.
– Ничего такого не знаю, ничего такого не ведаю, – запричитала жадная тетка, – Все, что, было, отдам, мне чужого не надо. Я чтоб чужую былинку…
Я не стал слушать и отослал ее за вещами. Ключница поспешно удалилась, и мы с Алей остались вдвоем.
– Ты все поняла?
Аля кивнула.
– Старуха что-нибудь скрыла?
– Того военного звали Комелкер.
– Может быть камергер?
– Точно, камергер.
Тетка Пелагия его разговор с барином подслушала. Камергер этот обещал, если про меня никто не узнает, вотчину барину дать.
– Это и я уже знаю. Имени его она не помнит?
– Так я же сказала, камергер.
– Это не имя, это должность, ну, вроде как пристав. Имя нужно знать.
– Имени не вспоминала.
– А из вещей ничего не утаила?
– Колечко с зумрудом.
– Изумрудом, – поправил я.
– Да, точно, кольцо с зумрудом и крестик. Они на дне сундука запрятаны, в старом сарафане.
Я подумал, что Аля, скорее всего, внебрачный ребенок какой-нибудь аристократки, и отыскивать ее родителей будет и сложно, и незачем.
– Значит, я байструк? – побледнев, спросила она.
– Что значит «байструк»? Может, ты царская дочь.
– Теперь ты меня презирать будешь, – неизвестно к чему сказала девушка, и у нее на глаза навернулись слезы.
– Ты можешь объяснить, в чем дело? – возмутился я.
– Я же говорила, что ты не человек, а ты спорил.
– Причем здесь я?
– Меня все должны презирать, а ты об этом даже не думаешь.
Я хотел было ее поцеловать, но в этот момент вернулась ключница с детскими вещами. Мы развязали узелок и рассмотрели Алино приданное. Все детские вещицы были в очень хорошем состоянии. Больше всего мне понравилось шелковое платьице, отделанное кружевами ручной работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76