Тем более что хозяйка ни разу не сбилась на исторических фактах и, сколько я сам помнил, не напутала в хронологии царств.
– Да ты, сударь, не сомневайся, – словно предполагая недоверие, сказала она, – долгожилых на Руси много, только они себя показывать не любят.
Я немного смутился от такой неожиданной инфорации, имеющей, впрочем, одно противоречие.
– Тогда почему вы мне себя показали?
– А что же тебе не показать. Ты человек добросердный, незлобивый и доброхотный. Притом сюда попасть тебе по всему судьба была.
– Как это судьба? – пьяно обиделся я. Выходило, что для того, чтобы я выбрался из Москвы, поехал странствовать, меня специально с Ладой развели… Как-то все это получалось очень сложно и запутано.
– Ты не думай, подстрою не было, – словно прочитав мои мысли, успокоила меня хозяйка. – Судьба сама по себе, противу нее мало кто понимает.
Однако ее слова меня не успокоили.
– Как же не подстрой: с женой развели, тещей затравили, потом алкашей придурочных подсунули…
– Зато меня от смерти лютой спас…
– Выходит, и вам не просто так в спину вступило?
– Выходит, – обречено вздохнула Марфа Оковна. – Что судьба захочет… Узнать и наперед можно, ежели знание дано, в книгах-то все прописано, – она покосилась на этажерку с толстенными фолиантами, – да не всяк понять может. Я уж училась-училась и у родителей и так, по понятиям, а разумею самую малость… Так ты говорил, мазь у тебя есть от спины? – неожиданно переменила тему разговора хозяйка. – Прости, родимый, опять вступило, еле-еле сижу.
Я отослал ее в спальню ложиться, а сам в это время перебрал аптечку, подбирая необходимые лекарства. Дав Марфе Оковне две таблетки «баралгина» и натерев спину «фастумгелем», отправился в указанную ей горенку и, как сноп, свалился на широченную деревянную кровать.
Проснулся я не по-городскому рано. Похмелья почти не было, не считая легкой головной тяжести. Я вышел на крыльцо как спал, в одних трусах. Утреннее, еще низкое солнце, большое и красное, висело в небе. Росная трава холодила ноги. Над рекой стелилась сизая дымка. Не останавливаясь, я сходу бросился в воду. После вчерашних разговоров можно было, как минимум, рассчитывать на встречу с русалкой. Однако кругом все было реально: от прохладной воды до густого леса на противоположном берегу.
Разогнав купаньем сонную одурь, я вылез из реки и, как был мокрым, пошел к дому. Теперь мне было не только не жарко, а даже холодно. По дороге я заглянул в коровник. Буренка повернула голову и посмотрела на меня красивыми, глупыми глазами. Я бросил ей в корку охапку привядшей травы. Коровник, как и все здесь, был выстроен на совесть. Бревна рублены в облоот многих чисток казались лакированными. Подогнаны они были великолепно. Чувствовалось, что плотник, рубивший стены, времени и сил не жалел. Я хотел зайти еще в хлев, потом в свинарник, но раздумал. Честно говоря, я не очень представлял, чем нужно кормить свиней. По пути к дому я увидел хозяйку. Мой полуголый вид ее смутил, и она ушла с крыльца вглубь дома. Я вернулся в свою горенку и, натянув джинсы и футболку, пошел в горницу. Марфа Оковна, прибранная и причесанная, сидела за письменным столом над раскрытой книгой.
– Доброе утро, – сказал я, входя в комнату.
Она не ответила, сидела, с отсутствующим взглядом. Я подошел к столу и заглянул через ее плечо в книгу.
Это был настоящий рукописный пергаментный фолиант. Такую книгу можно увидеть разве что в музее.
– Это что, Евангелие? – спросил я.
Марфа Оковна вздрогнула и захлопнула книгу.
– Как ты меня, сударь, напугал. Нешто можно так подкрадываться.
Я не стал оправдываться и извинился. Хозяйка была одета в сарафан, которого я еще не видел: синий с белой отделкой, присборенный под грудью. Выглядела она вполне здоровой.
– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался я.
– Хорошо, поясницу почти не ломит. А уж мазь твоя пропекла…
– Это хорошо, но спину берегите, когда приходится поднимать тяжести, приседайте, чтобы работала не спина, а ноги. Так это, что у вас за книга, Евангелие?
– Нет, – сердито буркнула обычно вежливая Марфа Оковна, по возможности отстраняя от меня книгу, чем окончательно разбудила любопытство.
– Можно посмотреть?
– Нечего смотреть. Ты все одно не поймешь, поди и буков таких не знаешь.
– Она, что, не по-русски написана?
– Пошто не по-русски? По-русски.
– Глаголицей что ли? – наобум назвал я единственный известный мне кроме кириллицы русский алфавит.
– А ты никак ее знаешь?
– Не знаю, – признался я, – и никогда даже не видел. Ее в России почти не использовали.
– Так чего тебе смотреть, коли грамоты не знаешь.
– Я же не почитать прошу, а посмотреть. Никогда не видел пергаментных книг. И вообще непонятно, чего меня боитесь, съем я ее, что ли.
– Съешь, не съешь, а не положено. Правда, что ли, читать не знаешь?
– Ей-богу. Да я и кириллицу толком не понимаю, особенно допетровскую. Название букв слышал, юсы там всякие, большие и малые, а читать не приходилось.
– Ладно, – сжалилась хозяйка, – посмотри. Тяжко вздохнув, она открыла первую страницу.
Я ее не обманул, глаголицы, второго славянского алфавита, придуманного тогда же когда и привычная нам кириллица, я вживую не видел.
На Руси ее применяли в самом начале распространения письменности, часто вперемешку с кириллицей. Теперь она используется только на Балканах в нескольких областях.
На первой, заглавной странице желтого пергамента, со сношенными от времени закругленными углами, я разобрал только две прописные рисованные буквы. Одна напоминала «Т», другая то ли «В», то ли восьмерку. Строчные буквы были похожи на армянские и грузинские, а не на наши, привычные.
– Вот видите, – упрекнул я хозяйку, – посмотрел: ничего не случилось, а вы боялись. Думаю, сейчас во всей нашей стране и ста человек не найдется, которые смогут прочитать такой шрифт.
– Кому надо прочитает, – недовольным голосом произнесла она, делая попытку закрыть книгу.
– Подумать только, какой труд! Ведь каждую букву приходилось рисовать! Вы не знаете, какой это век?
– Не знаю, я в веках не понимаю, – ответила она и, как только я отвел взгляд от страницы, закрыла фолиант.
Видя, как ей эта тема неприятна, я сжалился и перестал приставать с вопросами. Разговор переключился на другие темы. Марфа Оковна обстоятельно описала все ощущения, присутствующие в ее спине и пояснице, на что я посоветовал ей сегодняшний день еще полежать.
– Как тут не встанешь? – горестно сказала она. – Скотина, почитай, третий день без пригляда, в огород не заглядывала. Летом, Алеша, – выдала она популярную пословицу, – день год кормит. Да и тебя кормить пора.
– Меня кормить не надо, я и сам прокормлюсь, и со скотиной тоже управлюсь, а огород за пару дней сорняками не зарастет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– Да ты, сударь, не сомневайся, – словно предполагая недоверие, сказала она, – долгожилых на Руси много, только они себя показывать не любят.
Я немного смутился от такой неожиданной инфорации, имеющей, впрочем, одно противоречие.
– Тогда почему вы мне себя показали?
– А что же тебе не показать. Ты человек добросердный, незлобивый и доброхотный. Притом сюда попасть тебе по всему судьба была.
– Как это судьба? – пьяно обиделся я. Выходило, что для того, чтобы я выбрался из Москвы, поехал странствовать, меня специально с Ладой развели… Как-то все это получалось очень сложно и запутано.
– Ты не думай, подстрою не было, – словно прочитав мои мысли, успокоила меня хозяйка. – Судьба сама по себе, противу нее мало кто понимает.
Однако ее слова меня не успокоили.
– Как же не подстрой: с женой развели, тещей затравили, потом алкашей придурочных подсунули…
– Зато меня от смерти лютой спас…
– Выходит, и вам не просто так в спину вступило?
– Выходит, – обречено вздохнула Марфа Оковна. – Что судьба захочет… Узнать и наперед можно, ежели знание дано, в книгах-то все прописано, – она покосилась на этажерку с толстенными фолиантами, – да не всяк понять может. Я уж училась-училась и у родителей и так, по понятиям, а разумею самую малость… Так ты говорил, мазь у тебя есть от спины? – неожиданно переменила тему разговора хозяйка. – Прости, родимый, опять вступило, еле-еле сижу.
Я отослал ее в спальню ложиться, а сам в это время перебрал аптечку, подбирая необходимые лекарства. Дав Марфе Оковне две таблетки «баралгина» и натерев спину «фастумгелем», отправился в указанную ей горенку и, как сноп, свалился на широченную деревянную кровать.
Проснулся я не по-городскому рано. Похмелья почти не было, не считая легкой головной тяжести. Я вышел на крыльцо как спал, в одних трусах. Утреннее, еще низкое солнце, большое и красное, висело в небе. Росная трава холодила ноги. Над рекой стелилась сизая дымка. Не останавливаясь, я сходу бросился в воду. После вчерашних разговоров можно было, как минимум, рассчитывать на встречу с русалкой. Однако кругом все было реально: от прохладной воды до густого леса на противоположном берегу.
Разогнав купаньем сонную одурь, я вылез из реки и, как был мокрым, пошел к дому. Теперь мне было не только не жарко, а даже холодно. По дороге я заглянул в коровник. Буренка повернула голову и посмотрела на меня красивыми, глупыми глазами. Я бросил ей в корку охапку привядшей травы. Коровник, как и все здесь, был выстроен на совесть. Бревна рублены в облоот многих чисток казались лакированными. Подогнаны они были великолепно. Чувствовалось, что плотник, рубивший стены, времени и сил не жалел. Я хотел зайти еще в хлев, потом в свинарник, но раздумал. Честно говоря, я не очень представлял, чем нужно кормить свиней. По пути к дому я увидел хозяйку. Мой полуголый вид ее смутил, и она ушла с крыльца вглубь дома. Я вернулся в свою горенку и, натянув джинсы и футболку, пошел в горницу. Марфа Оковна, прибранная и причесанная, сидела за письменным столом над раскрытой книгой.
– Доброе утро, – сказал я, входя в комнату.
Она не ответила, сидела, с отсутствующим взглядом. Я подошел к столу и заглянул через ее плечо в книгу.
Это был настоящий рукописный пергаментный фолиант. Такую книгу можно увидеть разве что в музее.
– Это что, Евангелие? – спросил я.
Марфа Оковна вздрогнула и захлопнула книгу.
– Как ты меня, сударь, напугал. Нешто можно так подкрадываться.
Я не стал оправдываться и извинился. Хозяйка была одета в сарафан, которого я еще не видел: синий с белой отделкой, присборенный под грудью. Выглядела она вполне здоровой.
– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался я.
– Хорошо, поясницу почти не ломит. А уж мазь твоя пропекла…
– Это хорошо, но спину берегите, когда приходится поднимать тяжести, приседайте, чтобы работала не спина, а ноги. Так это, что у вас за книга, Евангелие?
– Нет, – сердито буркнула обычно вежливая Марфа Оковна, по возможности отстраняя от меня книгу, чем окончательно разбудила любопытство.
– Можно посмотреть?
– Нечего смотреть. Ты все одно не поймешь, поди и буков таких не знаешь.
– Она, что, не по-русски написана?
– Пошто не по-русски? По-русски.
– Глаголицей что ли? – наобум назвал я единственный известный мне кроме кириллицы русский алфавит.
– А ты никак ее знаешь?
– Не знаю, – признался я, – и никогда даже не видел. Ее в России почти не использовали.
– Так чего тебе смотреть, коли грамоты не знаешь.
– Я же не почитать прошу, а посмотреть. Никогда не видел пергаментных книг. И вообще непонятно, чего меня боитесь, съем я ее, что ли.
– Съешь, не съешь, а не положено. Правда, что ли, читать не знаешь?
– Ей-богу. Да я и кириллицу толком не понимаю, особенно допетровскую. Название букв слышал, юсы там всякие, большие и малые, а читать не приходилось.
– Ладно, – сжалилась хозяйка, – посмотри. Тяжко вздохнув, она открыла первую страницу.
Я ее не обманул, глаголицы, второго славянского алфавита, придуманного тогда же когда и привычная нам кириллица, я вживую не видел.
На Руси ее применяли в самом начале распространения письменности, часто вперемешку с кириллицей. Теперь она используется только на Балканах в нескольких областях.
На первой, заглавной странице желтого пергамента, со сношенными от времени закругленными углами, я разобрал только две прописные рисованные буквы. Одна напоминала «Т», другая то ли «В», то ли восьмерку. Строчные буквы были похожи на армянские и грузинские, а не на наши, привычные.
– Вот видите, – упрекнул я хозяйку, – посмотрел: ничего не случилось, а вы боялись. Думаю, сейчас во всей нашей стране и ста человек не найдется, которые смогут прочитать такой шрифт.
– Кому надо прочитает, – недовольным голосом произнесла она, делая попытку закрыть книгу.
– Подумать только, какой труд! Ведь каждую букву приходилось рисовать! Вы не знаете, какой это век?
– Не знаю, я в веках не понимаю, – ответила она и, как только я отвел взгляд от страницы, закрыла фолиант.
Видя, как ей эта тема неприятна, я сжалился и перестал приставать с вопросами. Разговор переключился на другие темы. Марфа Оковна обстоятельно описала все ощущения, присутствующие в ее спине и пояснице, на что я посоветовал ей сегодняшний день еще полежать.
– Как тут не встанешь? – горестно сказала она. – Скотина, почитай, третий день без пригляда, в огород не заглядывала. Летом, Алеша, – выдала она популярную пословицу, – день год кормит. Да и тебя кормить пора.
– Меня кормить не надо, я и сам прокормлюсь, и со скотиной тоже управлюсь, а огород за пару дней сорняками не зарастет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76