Настоятельница тоже вся тряслась, потом начала выгибаться, как при падучей. Я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание, откинулся назад и навзничь полетел с высокой скамьи на пол.
Очнулся я в какой-то каморке, лежа на жесткой лавке, с мокрым полотенцем на голове,
– Полегчало, милая? – спросила какая-то черница. – На, испей настоечки, – сказала она поднося к губам берестяную кружку.
Я сделал несколько глотков кислой жидкости и окончательно пришел в себя.
– Что с матушкой? – первым делом спросил я помогавшую мне монашку.
– Сначала думали, что помирает, а теперь отошла. Сейчас скажу, что тебе полегчало, сама придет.
Черница, убрав питье, ушла, а я поднялся, ощущая в теле легкость выздоровления. Через минуту в келью быстрым шагом вошла настоятельница монастыря.
– Как ты, милый? – спросила она, вплотную подойдя ко мне.
– Хорошо, как вы?
– Впервой за последний месяц боль отпустила, а спервоначала подумала, что преставлюсь. А как ты упал и лежал, недвижим, решила, что и ты помер. С тобой-то что приключилось?
– Отдал вам все силы, а на себя немного не хватило, – попытался объяснить я. – У вас очень серьезная болезнь. Однако Бог даст, теперь поправитесь. Матушка, мы так и не договорили про послушницу…
Игуменья испуганно оглянулась, но мы были одни, и она успокоилась.
– Пошли в мою келью, там и поговорим.
Мы вернулись в знакомую комнату. Прошли мимо собравшихся со всего монастыря, толпившихся в коридоре сестер.
Вид ожившей матушки, как мне показалось, монахини встречали с радостью. В своей келье настоятельница сразу же опустилась на лавку.
– Прости, устала. Так ты говоришь, что мужа Пелагеи знаешь?
– Знаю и очень хорошо. Матушка, давайте поговорим, как взрослые люди. Алевтина ничего плохого никому не сделала и страдает неизвестно отчего. Мало ли что Павлу Петровичу привиделось! Я скажу вам как на духу, кажется, император считает вашу послушницу внучкой императора Иоанна Антоновича. Ее в малолетстве отдали в крепостные крестьянки, а теперь еще и придумали, что она может отстаивать русский трон. Вы же ее видели, она что, похожа на княжну Тараканову?
– Нет, твоя протеже – хорошая женщина. Грех дурное сказать.
– Она сейчас беременна, через полгода ей рожать. Муж с ума сходит от беспокойства, особливо боится, что жену насильно постригут в монахини. Что тогда будет с ней, с ним и с ребенком? Вы сами видели, как она о нем услышала, упала в обморок! Помогите, матушка, будьте заступницей!
– Так что же я могу сделать, коли царь гневается!
– Цари уходят и приходят, а мы остаемся.
– Ты никак умыкнуть послушницу хочешь и ищешь моего благоволения?
– Нет, матушка, мне ее от Государя негде спрятать. У вас ей будет спокойнее. О том прошу, чтобы не обижали сироту и помогли чем можно. А дай Бог, ежели вскорости с государем что случится, и будет ему апоплексический удар (табакеркой по голове), то чтобы осталась Алевтина живой и здоровой.
– Ты что такое, юноша, говоришь, какой такой удар у государя?
– Это я так, мне цыганка нагадала, что долго Павел Петрович не процарствует. Так выполните просьбу, матушка? Я в долгу не останусь: и вас вылечу, и денег оставлю, на Алевтинин уход и содержание.
– Вижу я, очень тебе муж послушницы дорог, коли так за его интерес стараешься!
– Дорог до чрезвычайности! И он сам, и сия послушница, хоть она меня и не знает, и дите их будущее.
– Редко в таких младых летах возможно такое самоотверженье лицезреть. Похвально это. А сам-то ты, юноша, не думаешь Господу служить, а не человеческому хозяину?
– Господу и через человека служить можно, как венцу творения. Для благости и очищения, как вы служите, матушка, – замысловато сформулировал я приятный монахине ответ.
– Ладно говоришь.
– И еще, матушка, дозвольте принять денег на содержание послушницы три тысячи рублей ассигнациями и столько же для выдачи ей, коли я или муж не сможем встреть ее, когда окончится опала.
– Оставь, приму, – без ломаний согласилась игуменья. – Просьбы твои разумны и не чрезвычайны
Я отсчитал из «разбойничьей пачки» шесть тысяч.
– Послушницам можно иметь свои деньги?
– Твоей можно, – усмехнулась она.
– Тогда передайте Алевтине этот мешочек с серебром, мало ли какая будет у нее нужда.
– Хорошо, и это исполню.
– И еще одна, чрезвычайная просьба. Дайте нам с послушницей свидание хоть на час. Никто кроме вас о моем мужском поле не ведает и зазору в том не будет
Монахиня выслушала и отрицательно покачала головой.
– Правда твоя, просьба эта чрезвычайная. И не за себя боюсь, а за саму молодую жену. Кабы кто из моих завистников не донес туда, – она подняла глаза наверх. – Тогда худо твоей Алевтине будет.
В этом был слишком большой резон, чтобы можно было что-нибудь возразить. Однако и оставить Алю в тревоге и неведенье я не мог.
– Может быть, есть какая-нибудь возможность? Представляете, я только успел передать привет от мужа и ничего ей о нем не рассказал. Она с ума сойдет от неизвестности!
– Я могу сама все передать, скажи мне, – резонно предложила игуменья.
– Спасибо, но боюсь, она не поверит. Сами посудите, незнакомый ей человек передает через вас рассказ о муже, вы бы поверили?
– Наверное, нет, – подумав, ответила монахиня. – Однако не знаю, у меня мужа не было.
– Я знаю вашу историю, Александр рассказывал.
– Это он плохо сделал, не должно посторонним знать о том.
Я понял, что совершил бестактность и не нашелся, как поправиться. Вернулся к своей теме:
– А нельзя меня поселить там, где живут послушницы?
– Вы и вправду забыли про свой пол. У нас здесь женский монастырь, а не вертеп.
– Простите, мне такое даже в голову не пришло.
– Ладно, у меня есть одна надежная монахиня, она вас сведет в келью к послушнице. Только ты должен дать мне слово, что никак не употребишь во зло мою снисходительность.
– Могу поклясться, – быстро ответил я.
– Клятв не нужно, достаточно слова. Вечером за тобой зайдет сестра Арина, слушайся ее во всем.
Я понял, что аудиенция закончена, но задержался еще на два слова:
– Завтра с утра мы повторим сеанс.
– Хорошо, прощай.
Я поцеловал настоятельнице руку, она меня перекрестила, и я отправился восвояси.
Глава двадцатая
Невдалеке от покоев игуменьи меня ждала вся наша компания, встревоженная таким долгим отсутствием.
– Мы с Аркадием собрались уезжать и ждем вас проститься, – сказал поручик. – Вы не передумали ехать с нами?
– Нет, мы остаемся здесь.
– У меня к вам просьба, Елизавета Федоровна, вы не против, если Иван отвезет нас в батюшкино имение в карете? Так, знаете ли, хочется… – заискивающе спросил Аркадий.
– Вот Иван, с ним и договаривайтесь, при чем здесь я?!
– Отвезу, почему не отвезти, – сказал Иван. – Барышня, можно вас переговорить на два слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Очнулся я в какой-то каморке, лежа на жесткой лавке, с мокрым полотенцем на голове,
– Полегчало, милая? – спросила какая-то черница. – На, испей настоечки, – сказала она поднося к губам берестяную кружку.
Я сделал несколько глотков кислой жидкости и окончательно пришел в себя.
– Что с матушкой? – первым делом спросил я помогавшую мне монашку.
– Сначала думали, что помирает, а теперь отошла. Сейчас скажу, что тебе полегчало, сама придет.
Черница, убрав питье, ушла, а я поднялся, ощущая в теле легкость выздоровления. Через минуту в келью быстрым шагом вошла настоятельница монастыря.
– Как ты, милый? – спросила она, вплотную подойдя ко мне.
– Хорошо, как вы?
– Впервой за последний месяц боль отпустила, а спервоначала подумала, что преставлюсь. А как ты упал и лежал, недвижим, решила, что и ты помер. С тобой-то что приключилось?
– Отдал вам все силы, а на себя немного не хватило, – попытался объяснить я. – У вас очень серьезная болезнь. Однако Бог даст, теперь поправитесь. Матушка, мы так и не договорили про послушницу…
Игуменья испуганно оглянулась, но мы были одни, и она успокоилась.
– Пошли в мою келью, там и поговорим.
Мы вернулись в знакомую комнату. Прошли мимо собравшихся со всего монастыря, толпившихся в коридоре сестер.
Вид ожившей матушки, как мне показалось, монахини встречали с радостью. В своей келье настоятельница сразу же опустилась на лавку.
– Прости, устала. Так ты говоришь, что мужа Пелагеи знаешь?
– Знаю и очень хорошо. Матушка, давайте поговорим, как взрослые люди. Алевтина ничего плохого никому не сделала и страдает неизвестно отчего. Мало ли что Павлу Петровичу привиделось! Я скажу вам как на духу, кажется, император считает вашу послушницу внучкой императора Иоанна Антоновича. Ее в малолетстве отдали в крепостные крестьянки, а теперь еще и придумали, что она может отстаивать русский трон. Вы же ее видели, она что, похожа на княжну Тараканову?
– Нет, твоя протеже – хорошая женщина. Грех дурное сказать.
– Она сейчас беременна, через полгода ей рожать. Муж с ума сходит от беспокойства, особливо боится, что жену насильно постригут в монахини. Что тогда будет с ней, с ним и с ребенком? Вы сами видели, как она о нем услышала, упала в обморок! Помогите, матушка, будьте заступницей!
– Так что же я могу сделать, коли царь гневается!
– Цари уходят и приходят, а мы остаемся.
– Ты никак умыкнуть послушницу хочешь и ищешь моего благоволения?
– Нет, матушка, мне ее от Государя негде спрятать. У вас ей будет спокойнее. О том прошу, чтобы не обижали сироту и помогли чем можно. А дай Бог, ежели вскорости с государем что случится, и будет ему апоплексический удар (табакеркой по голове), то чтобы осталась Алевтина живой и здоровой.
– Ты что такое, юноша, говоришь, какой такой удар у государя?
– Это я так, мне цыганка нагадала, что долго Павел Петрович не процарствует. Так выполните просьбу, матушка? Я в долгу не останусь: и вас вылечу, и денег оставлю, на Алевтинин уход и содержание.
– Вижу я, очень тебе муж послушницы дорог, коли так за его интерес стараешься!
– Дорог до чрезвычайности! И он сам, и сия послушница, хоть она меня и не знает, и дите их будущее.
– Редко в таких младых летах возможно такое самоотверженье лицезреть. Похвально это. А сам-то ты, юноша, не думаешь Господу служить, а не человеческому хозяину?
– Господу и через человека служить можно, как венцу творения. Для благости и очищения, как вы служите, матушка, – замысловато сформулировал я приятный монахине ответ.
– Ладно говоришь.
– И еще, матушка, дозвольте принять денег на содержание послушницы три тысячи рублей ассигнациями и столько же для выдачи ей, коли я или муж не сможем встреть ее, когда окончится опала.
– Оставь, приму, – без ломаний согласилась игуменья. – Просьбы твои разумны и не чрезвычайны
Я отсчитал из «разбойничьей пачки» шесть тысяч.
– Послушницам можно иметь свои деньги?
– Твоей можно, – усмехнулась она.
– Тогда передайте Алевтине этот мешочек с серебром, мало ли какая будет у нее нужда.
– Хорошо, и это исполню.
– И еще одна, чрезвычайная просьба. Дайте нам с послушницей свидание хоть на час. Никто кроме вас о моем мужском поле не ведает и зазору в том не будет
Монахиня выслушала и отрицательно покачала головой.
– Правда твоя, просьба эта чрезвычайная. И не за себя боюсь, а за саму молодую жену. Кабы кто из моих завистников не донес туда, – она подняла глаза наверх. – Тогда худо твоей Алевтине будет.
В этом был слишком большой резон, чтобы можно было что-нибудь возразить. Однако и оставить Алю в тревоге и неведенье я не мог.
– Может быть, есть какая-нибудь возможность? Представляете, я только успел передать привет от мужа и ничего ей о нем не рассказал. Она с ума сойдет от неизвестности!
– Я могу сама все передать, скажи мне, – резонно предложила игуменья.
– Спасибо, но боюсь, она не поверит. Сами посудите, незнакомый ей человек передает через вас рассказ о муже, вы бы поверили?
– Наверное, нет, – подумав, ответила монахиня. – Однако не знаю, у меня мужа не было.
– Я знаю вашу историю, Александр рассказывал.
– Это он плохо сделал, не должно посторонним знать о том.
Я понял, что совершил бестактность и не нашелся, как поправиться. Вернулся к своей теме:
– А нельзя меня поселить там, где живут послушницы?
– Вы и вправду забыли про свой пол. У нас здесь женский монастырь, а не вертеп.
– Простите, мне такое даже в голову не пришло.
– Ладно, у меня есть одна надежная монахиня, она вас сведет в келью к послушнице. Только ты должен дать мне слово, что никак не употребишь во зло мою снисходительность.
– Могу поклясться, – быстро ответил я.
– Клятв не нужно, достаточно слова. Вечером за тобой зайдет сестра Арина, слушайся ее во всем.
Я понял, что аудиенция закончена, но задержался еще на два слова:
– Завтра с утра мы повторим сеанс.
– Хорошо, прощай.
Я поцеловал настоятельнице руку, она меня перекрестила, и я отправился восвояси.
Глава двадцатая
Невдалеке от покоев игуменьи меня ждала вся наша компания, встревоженная таким долгим отсутствием.
– Мы с Аркадием собрались уезжать и ждем вас проститься, – сказал поручик. – Вы не передумали ехать с нами?
– Нет, мы остаемся здесь.
– У меня к вам просьба, Елизавета Федоровна, вы не против, если Иван отвезет нас в батюшкино имение в карете? Так, знаете ли, хочется… – заискивающе спросил Аркадий.
– Вот Иван, с ним и договаривайтесь, при чем здесь я?!
– Отвезу, почему не отвезти, – сказал Иван. – Барышня, можно вас переговорить на два слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80